Ковыляя на больных ногах и как бы цепляясь за воздух, чтобы не упасть, воодушевленная надеждой женщина пыталась ухватить корифея за любую из рук, чтобы поцеловать, даже облить ее слезами благодарности за обещанное исцеление от материнского горя, а тот, держа обе над головой, метался по комнате из угла в угол, совершая немыслимые пируэты, почему-то не решаясь запросто исчезнуть или провалиться, к себе в преисподнюю например.
– Опомнитесь, мадам, вы не знаете, с кем имеете дело. Меня нельзя касаться даже взглядом, даже мысленно нельзя, чтобы рассудка не лишиться! – на все лады твердил он и, видимо, считая бестактным покидать стариков в переполохе, затеянном им самим, менял свои очертания, вспухал, коробился, почти искрился и одновременно слегка рычал, чтобы образумить несчастную. И правда, едва Прасковье Андреевне посчастливилось ухватить его хотя бы за пуговицу на животе, старуха стала быстро таять в пространстве, так что на пару мгновений от нее осталась всего лишь рука намертво вцепившаяся в середку кителя, что сразу отрезвило обе стороны, и, когда несчастная женщина восстановилась до полной цельности, посетитель с прежним достоинством отошел к комодику поблизости, на котором между двух ваз с крашеным ковылем вдруг оказался настоящий телефонный аппарат, почему-то не отражавшийся в зеркале позади него, но теперь затихшие хозяева не удивились ничему.
– Но когда же и где посчастливится мне обнять его? – робко, еле слышно осведомилась Прасковья Андреевна в наступившей вдруг тишине.
– Не завтра, но скоро, – отвечал страшный гость. – Но тогда предоставьте мне возможность сделать кое-какие необходимые распоряжения и вы убедитесь, что я пришел к вам не с пустыми руками.
– Я сейчас же, в дальний ящик не откладывая, туда к ним в отдел кадавров позвоню... но только не прикасайтесь ко мне!
Интереснее всего, что охваченные жгучим нетерпением чуда старики Лоскутовы, да и сам Никанор по причине своего позитивного мировоззрения, как-то не обратили внимания на случайную неточность адреса, сущую оговорку в смысле интонации, разрешавшей отпуск зэка на побывку из лагеря... Бездействующему старо-федосеевскому кладбищу телефона не полагалось, но столь силен был разбег событий, что корифей отошел к переговорному аппарату. Разумеется, по своим возможностям Шатаницкий как таковой мог бы обойтись и без техники, но, вероятно, по тактическим соображениям не хотел пугать хозяев мистическим распоряженьем в пустоту. Любопытно также, что, несмотря на холодный ужас в лопатках, родители как по сговору отвернулись в сторонку, лишь бы иметь отговорку перед Богом и совестью, что не видели. Соединенье получилось сразу, едва корифей вполголоса назвал засекреченный, видимо, номер – до отдаленнейшего, где-то за Сибирью до Вадимова лагеря вряд ли было дозвониться так легко, – однако отклик последовал незамедлительно, словно абонент с рукой на трубке уже караулил вызов. Слышимость была для всех отличная, но сам по себе отвечающий голос – неразборчивый, булькающий: сопроводительное эхо как при высоких отсырелых сводах глушило слова. По общему впечатлению разговор велся с большим начальником – не менее как зав.сектором по учету личного состава, но, значит, Шатаницкий был главнее, потому что едва, даже не назвавшись, произнес фамилию узника, подлежащего временному увольненью от адской муки, на другом конце провода некоторое время слышался легкий металлический скрежет, как если бы листались железные страницы Вадимова досье.
– Ваше дело в шляпе, – сказал успокоительно Шатаницкий, когда аппарат по миновании надобности исчез. – Но вы понимаете, здесь довольно сложная кухня, и, возможно, потребуется не один месяц на некоторые подготовительные процедуры... но я лично потом проверю ваше дело еще разок!
И никто не удивился, что в распоряжении высокого гостя имеются такие чудесные возможности для экстренной связи. К сожалению, по все той же ученой рассеянности корифей по миновании надобности забыл убрать со стенки свою аппаратуру, что впоследствии и послужило разгадкой его адского розыгрыша.
В конце концов по зрелому разумению Матвей Петрович даже рад был, что не состоялась предусмотренная им встреча Шатаницкого с Дымковым, которая в случае возможного столкновения при их вселенской полярности короткого замыканья дела могла завершиться всемасштабной катастрофой, с крупными последствиями не только для старо-федосеевского некрополя, но и для самой столицы... События обернулись так, что вернувшиеся домой с праздничного гулянья Никанор с Егором уже не застали Шатаницкого, хотя провожавшие его старики все еще сидели на крыльце, подавленные обоюдоострой фантасмагорией случившегося. Встревожась их безответной немотой, Никанор сразу кинулся в светелку к Дуне, где она по нездоровью прилегла на часок, расстроенная еще небывалой на ее памяти вспышкой отца внизу и опозданьем ангела, который из-за боязни обидеть девочку согласился прийти к ее отцу за наставлением.
В то же время, едва войдя в столовую и приметив на стене необъяснимый телефон, Егор сразу схватился за трубку – просто убедиться в его физической достоверности. Прерываемый акустическим искрением по дальности пробега, хриповатый голос отозвался с другого конца: «Отдел кадавров слушает вас...» – причем так отчетливо и близко, что не на шутку перепуганный мальчишка ощутил ветерок чьего-то дыхания у себя на щеке и не успел сообразить – проявилось ли на его организме генетическое родство с юродивой теткой Ненилой, как чертова машинка истаяла у него на глазах. Из опасения огорчить родителей своим прозрением он ни словом не обмолвился об этом приключении – до поры, пока под влиянием новых, еще более впечатляющих событий не вызрела догадка очевидного наваждения.
Глава IV
Дымков появился ровно час спустя.
Девочка собиралась построже встретить пропащего ангела и сразу простила его, едва поведал ей причину опозданья. Собственно из дому вышел он своевременно и давно был бы в Старо-Федосееве, кабы маханул напрямки невидимкой. Дуню тронуло в Дымкове, что, отправляясь как бы в гости к ней, не решился нарушить ее запрет – не прибегать к своим фортелям для личных надобностей. Его задержали на контрольном пункте в смежном с Красной площадью переулке, когда он во избежанье долгих трамвайных пересадок пытался пробиться сквозь оцепленье. Путаные доводы долговязого парня, как и его переконфуженный вид, показались патрулю подозрительными на фоне обострившейся внешней ситуации и новых внутрихозяйственных затруднений. Тотчас по доставке арестованного в отделение милиции сообщили куда надо о поимке крупного диверсанта. Оружия на преступнике не было обнаружено, но уместность террористического акта подтверждалась сравнительно близким, не свыше двух километров, местоположением великого вождя на трибуне мавзолея, а неуклюжая, с отчаяния, что ли, дымковская попытка симулировать душевное расстройство подчеркнула политическую весомость находки. Пока одни вели в радиусе обнаружения нервный поиск сообщников, другие вместе с Дымковым набились до отказа в тесной дежурке и в предупреждение побега дополнительно прибывали все новые мальчики с печально-бесстрастными лицами. Из опасения подпортить дело к допросу не приступали, а просто, невзирая на духоту и почти впритирку друг к дружке, все стояли на ногах в ожидании высшего начальника, глядели через низенькое окошко, как в поднявшемся ветерке полощется праздничный флаг над ближней новостройкой. По несовместимости обстановок, видимо, никто не узнавал знаменитого мага в лицо. Пока велись телефонные переговоры, кончившиеся приказом о доставке злодея непосредственно в центр для расследования, Дымков еще терпел кое-как, сокрушенно на стенные часы поглядывал, когда же во внутренний дворик отделения, бултыхаясь с колеса на колесо, въехала большая окованная карета, он заволновался, стал биться, застонал...
– Дело в том, – наперед стал он оправдываться, – что деревянная там, даже кирпичная стенка, если не толстая, для меня по-прежнему нипочем, а вот сквозь железо мне теперь, пожалуй, не утечь...
– Ужас какой!.. И как же вам удалось вырваться из положения? – допытывалась Дуня.
– Но я их дважды предупреждал, что меня ждут... Они не отпускали. Я тогда исчез...
Дуня так живо представила себе забавную сценку изумления опера, потом гнева вооруженной охраны, что пропустила мимо ушей одно печальнейшее обстоятельство дымковского сообщения. Зато испугалась возможных, сама пока не знала каких, последствий в случае его разоблачения, чутьем предвидя их громадность.
– Слушайте, никогда больше... даже в случае крайней нужды, даже если сама умолять стану, не тратьте себя попусту... как тогда в Химках! – горячо начала она было и задохнулась в спазме непонятных предчувствий. – Вообще не выдавайте себя, а то погибнет мир... Ладно, будем надеяться, что обойдется. Встаньте теперь ближе к свету, еще ближе, дайте посмотреть на вас. О, совсем другой стал Дымков, усталый. Вон как, волосы завиваете теперь... Для красоты, что ли? Наверно, та женщина совет дала...
Видимо, он уловил скользнувшую в ее голосе грустинку ревности:
– Нет, что вы, это шеф настоял. У меня волосы прямые, на лоб свисают. Он говорит, слишком похоже на молодого Гитлера. Могут подумать, что нарочно... Вам не нравится?
– Не знаю, – сказала Дуня с холодком отмщенья, – по мне прежний лучше был.
– Я все время на публике, очень спрос на меня большой, все хотят порадоваться, еле успеваем. Возможно, летом придется за границу поехать. Один король выразил пожелание через посольство лично во мне удостовериться, а самому ехать сюда неловко. Но перед отъездом я непременно забегу проститься, вы не верите?
– Верю... если женщина отпустит, – посмеялась Дуня и отвернулась к окну.
– Вы ее в Химках видали?.. Вам понравилась?
– Не очень... Властная, недобрая, чужая... Не обижает пока?
– Ой, что вы... наоборот! – почти вскричал он, и чего раньше не бывало, залился краской предательского смущенья.
Испугавшее Дуню дымковское замешательство наглядно показывало, насколько ангел успел продвинуться в постиженье дел человеческих... но здесь, ко всеобщему счастью, хлипкая лестничка в мезонин катастрофически застонала, заскрипела под нагрузкой шагов, и в дверном проеме показалось шествие, где за родителями шел Никанор.
У слегка порозовевшей Дуни, видимо, с языка не сошло представить бывшего дружка ангелом, и оттого Прасковья Андреевна не без целевой материнской приглядки отметила дымковскую моложавость, батюшка вспомнил к случаю похвальные, всего полугодичной давности, отзывы дочки о нем, меж тем как Никанор громоздко пошутил насчет бесплатной возможности повидать светило иллюзионного жанра...
– Полно вам на ногах-то маяться! Идите все вниз, за столом и побеседуете, а мы втихомолку уму-разуму поучимся. Грешна, ничего в жизни так не любила как чаек после баньки да вот еще философию послушать...
Условились, что батюшка с Дымковым спустятся к столу попозже, после краткого промеж собою совещаньица на одну обоюдоважную тему и без постороннего присутствия.
– Мне очень приятно познакомиться с одним из весьма немногочисленных Дунюшиных друзей, – несмотря на усталось, бережно приступил к дознанью Матвей Петрович. – Скажите мне, как на духу, вы, что же, действительно являетесь ангелом?
– Совсем нет, – обеими ладонями на случай возможных подозрений защитился Дымков. – Разве только по сходству с породой ангелоидов, крупноразмерных существ вроде того знаменитого исламского ангела, у которого расстояние между очами – восемьдесят тысяч дней пути, если, конечно, двигаться верблюжьей походкой. При первой нашей встрече Дуня так испугалась моей внезапности, что я поспешил назваться ангелом, но вскоре шутка так прижилась ко мне, что бабуля, у которой я поселился, даже не спросила моего паспорта.
– Как же вы, голубчик, добирались к нам оттуда в такую даль и глушь? Летели, плыли или по способу пешего хождения, как все пытливые путешественники, чтобы ничего стоящего внимания не упустить?
– О, это совсем просто, – с облегчением вздохнул ангел, радуясь возможности хоть что-нибудь о себе изложить приветливому хозяину на доступном ему языке.
Однажды в поиске выхода из своего одиночества он принялся дробить щепотку вселенской пустоты у себя на ладони, каждую крупинку, в свою очередь, рассекая пополам. Не будучи стеснен сроками и в пересчете на земное время, он якобы посвятил забаве уйму лет. Надо полагать, что на каждом достигнутом рубеже он ненадолго сам вступал в не существовавшую для него ранее микроничтожность, чтобы осмотреться изнутри, и так шел, пока навстречу из небытия не вынырнула из мглы танцующая вкруг большой свечи пылинка наша, обращенная к нему старо-федосеевской стороной. Здесь на Земле стояли неуютные осенние сумерки, летел желтый древесный лист и моросило слегка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
– Опомнитесь, мадам, вы не знаете, с кем имеете дело. Меня нельзя касаться даже взглядом, даже мысленно нельзя, чтобы рассудка не лишиться! – на все лады твердил он и, видимо, считая бестактным покидать стариков в переполохе, затеянном им самим, менял свои очертания, вспухал, коробился, почти искрился и одновременно слегка рычал, чтобы образумить несчастную. И правда, едва Прасковье Андреевне посчастливилось ухватить его хотя бы за пуговицу на животе, старуха стала быстро таять в пространстве, так что на пару мгновений от нее осталась всего лишь рука намертво вцепившаяся в середку кителя, что сразу отрезвило обе стороны, и, когда несчастная женщина восстановилась до полной цельности, посетитель с прежним достоинством отошел к комодику поблизости, на котором между двух ваз с крашеным ковылем вдруг оказался настоящий телефонный аппарат, почему-то не отражавшийся в зеркале позади него, но теперь затихшие хозяева не удивились ничему.
– Но когда же и где посчастливится мне обнять его? – робко, еле слышно осведомилась Прасковья Андреевна в наступившей вдруг тишине.
– Не завтра, но скоро, – отвечал страшный гость. – Но тогда предоставьте мне возможность сделать кое-какие необходимые распоряжения и вы убедитесь, что я пришел к вам не с пустыми руками.
– Я сейчас же, в дальний ящик не откладывая, туда к ним в отдел кадавров позвоню... но только не прикасайтесь ко мне!
Интереснее всего, что охваченные жгучим нетерпением чуда старики Лоскутовы, да и сам Никанор по причине своего позитивного мировоззрения, как-то не обратили внимания на случайную неточность адреса, сущую оговорку в смысле интонации, разрешавшей отпуск зэка на побывку из лагеря... Бездействующему старо-федосеевскому кладбищу телефона не полагалось, но столь силен был разбег событий, что корифей отошел к переговорному аппарату. Разумеется, по своим возможностям Шатаницкий как таковой мог бы обойтись и без техники, но, вероятно, по тактическим соображениям не хотел пугать хозяев мистическим распоряженьем в пустоту. Любопытно также, что, несмотря на холодный ужас в лопатках, родители как по сговору отвернулись в сторонку, лишь бы иметь отговорку перед Богом и совестью, что не видели. Соединенье получилось сразу, едва корифей вполголоса назвал засекреченный, видимо, номер – до отдаленнейшего, где-то за Сибирью до Вадимова лагеря вряд ли было дозвониться так легко, – однако отклик последовал незамедлительно, словно абонент с рукой на трубке уже караулил вызов. Слышимость была для всех отличная, но сам по себе отвечающий голос – неразборчивый, булькающий: сопроводительное эхо как при высоких отсырелых сводах глушило слова. По общему впечатлению разговор велся с большим начальником – не менее как зав.сектором по учету личного состава, но, значит, Шатаницкий был главнее, потому что едва, даже не назвавшись, произнес фамилию узника, подлежащего временному увольненью от адской муки, на другом конце провода некоторое время слышался легкий металлический скрежет, как если бы листались железные страницы Вадимова досье.
– Ваше дело в шляпе, – сказал успокоительно Шатаницкий, когда аппарат по миновании надобности исчез. – Но вы понимаете, здесь довольно сложная кухня, и, возможно, потребуется не один месяц на некоторые подготовительные процедуры... но я лично потом проверю ваше дело еще разок!
И никто не удивился, что в распоряжении высокого гостя имеются такие чудесные возможности для экстренной связи. К сожалению, по все той же ученой рассеянности корифей по миновании надобности забыл убрать со стенки свою аппаратуру, что впоследствии и послужило разгадкой его адского розыгрыша.
В конце концов по зрелому разумению Матвей Петрович даже рад был, что не состоялась предусмотренная им встреча Шатаницкого с Дымковым, которая в случае возможного столкновения при их вселенской полярности короткого замыканья дела могла завершиться всемасштабной катастрофой, с крупными последствиями не только для старо-федосеевского некрополя, но и для самой столицы... События обернулись так, что вернувшиеся домой с праздничного гулянья Никанор с Егором уже не застали Шатаницкого, хотя провожавшие его старики все еще сидели на крыльце, подавленные обоюдоострой фантасмагорией случившегося. Встревожась их безответной немотой, Никанор сразу кинулся в светелку к Дуне, где она по нездоровью прилегла на часок, расстроенная еще небывалой на ее памяти вспышкой отца внизу и опозданьем ангела, который из-за боязни обидеть девочку согласился прийти к ее отцу за наставлением.
В то же время, едва войдя в столовую и приметив на стене необъяснимый телефон, Егор сразу схватился за трубку – просто убедиться в его физической достоверности. Прерываемый акустическим искрением по дальности пробега, хриповатый голос отозвался с другого конца: «Отдел кадавров слушает вас...» – причем так отчетливо и близко, что не на шутку перепуганный мальчишка ощутил ветерок чьего-то дыхания у себя на щеке и не успел сообразить – проявилось ли на его организме генетическое родство с юродивой теткой Ненилой, как чертова машинка истаяла у него на глазах. Из опасения огорчить родителей своим прозрением он ни словом не обмолвился об этом приключении – до поры, пока под влиянием новых, еще более впечатляющих событий не вызрела догадка очевидного наваждения.
Глава IV
Дымков появился ровно час спустя.
Девочка собиралась построже встретить пропащего ангела и сразу простила его, едва поведал ей причину опозданья. Собственно из дому вышел он своевременно и давно был бы в Старо-Федосееве, кабы маханул напрямки невидимкой. Дуню тронуло в Дымкове, что, отправляясь как бы в гости к ней, не решился нарушить ее запрет – не прибегать к своим фортелям для личных надобностей. Его задержали на контрольном пункте в смежном с Красной площадью переулке, когда он во избежанье долгих трамвайных пересадок пытался пробиться сквозь оцепленье. Путаные доводы долговязого парня, как и его переконфуженный вид, показались патрулю подозрительными на фоне обострившейся внешней ситуации и новых внутрихозяйственных затруднений. Тотчас по доставке арестованного в отделение милиции сообщили куда надо о поимке крупного диверсанта. Оружия на преступнике не было обнаружено, но уместность террористического акта подтверждалась сравнительно близким, не свыше двух километров, местоположением великого вождя на трибуне мавзолея, а неуклюжая, с отчаяния, что ли, дымковская попытка симулировать душевное расстройство подчеркнула политическую весомость находки. Пока одни вели в радиусе обнаружения нервный поиск сообщников, другие вместе с Дымковым набились до отказа в тесной дежурке и в предупреждение побега дополнительно прибывали все новые мальчики с печально-бесстрастными лицами. Из опасения подпортить дело к допросу не приступали, а просто, невзирая на духоту и почти впритирку друг к дружке, все стояли на ногах в ожидании высшего начальника, глядели через низенькое окошко, как в поднявшемся ветерке полощется праздничный флаг над ближней новостройкой. По несовместимости обстановок, видимо, никто не узнавал знаменитого мага в лицо. Пока велись телефонные переговоры, кончившиеся приказом о доставке злодея непосредственно в центр для расследования, Дымков еще терпел кое-как, сокрушенно на стенные часы поглядывал, когда же во внутренний дворик отделения, бултыхаясь с колеса на колесо, въехала большая окованная карета, он заволновался, стал биться, застонал...
– Дело в том, – наперед стал он оправдываться, – что деревянная там, даже кирпичная стенка, если не толстая, для меня по-прежнему нипочем, а вот сквозь железо мне теперь, пожалуй, не утечь...
– Ужас какой!.. И как же вам удалось вырваться из положения? – допытывалась Дуня.
– Но я их дважды предупреждал, что меня ждут... Они не отпускали. Я тогда исчез...
Дуня так живо представила себе забавную сценку изумления опера, потом гнева вооруженной охраны, что пропустила мимо ушей одно печальнейшее обстоятельство дымковского сообщения. Зато испугалась возможных, сама пока не знала каких, последствий в случае его разоблачения, чутьем предвидя их громадность.
– Слушайте, никогда больше... даже в случае крайней нужды, даже если сама умолять стану, не тратьте себя попусту... как тогда в Химках! – горячо начала она было и задохнулась в спазме непонятных предчувствий. – Вообще не выдавайте себя, а то погибнет мир... Ладно, будем надеяться, что обойдется. Встаньте теперь ближе к свету, еще ближе, дайте посмотреть на вас. О, совсем другой стал Дымков, усталый. Вон как, волосы завиваете теперь... Для красоты, что ли? Наверно, та женщина совет дала...
Видимо, он уловил скользнувшую в ее голосе грустинку ревности:
– Нет, что вы, это шеф настоял. У меня волосы прямые, на лоб свисают. Он говорит, слишком похоже на молодого Гитлера. Могут подумать, что нарочно... Вам не нравится?
– Не знаю, – сказала Дуня с холодком отмщенья, – по мне прежний лучше был.
– Я все время на публике, очень спрос на меня большой, все хотят порадоваться, еле успеваем. Возможно, летом придется за границу поехать. Один король выразил пожелание через посольство лично во мне удостовериться, а самому ехать сюда неловко. Но перед отъездом я непременно забегу проститься, вы не верите?
– Верю... если женщина отпустит, – посмеялась Дуня и отвернулась к окну.
– Вы ее в Химках видали?.. Вам понравилась?
– Не очень... Властная, недобрая, чужая... Не обижает пока?
– Ой, что вы... наоборот! – почти вскричал он, и чего раньше не бывало, залился краской предательского смущенья.
Испугавшее Дуню дымковское замешательство наглядно показывало, насколько ангел успел продвинуться в постиженье дел человеческих... но здесь, ко всеобщему счастью, хлипкая лестничка в мезонин катастрофически застонала, заскрипела под нагрузкой шагов, и в дверном проеме показалось шествие, где за родителями шел Никанор.
У слегка порозовевшей Дуни, видимо, с языка не сошло представить бывшего дружка ангелом, и оттого Прасковья Андреевна не без целевой материнской приглядки отметила дымковскую моложавость, батюшка вспомнил к случаю похвальные, всего полугодичной давности, отзывы дочки о нем, меж тем как Никанор громоздко пошутил насчет бесплатной возможности повидать светило иллюзионного жанра...
– Полно вам на ногах-то маяться! Идите все вниз, за столом и побеседуете, а мы втихомолку уму-разуму поучимся. Грешна, ничего в жизни так не любила как чаек после баньки да вот еще философию послушать...
Условились, что батюшка с Дымковым спустятся к столу попозже, после краткого промеж собою совещаньица на одну обоюдоважную тему и без постороннего присутствия.
– Мне очень приятно познакомиться с одним из весьма немногочисленных Дунюшиных друзей, – несмотря на усталось, бережно приступил к дознанью Матвей Петрович. – Скажите мне, как на духу, вы, что же, действительно являетесь ангелом?
– Совсем нет, – обеими ладонями на случай возможных подозрений защитился Дымков. – Разве только по сходству с породой ангелоидов, крупноразмерных существ вроде того знаменитого исламского ангела, у которого расстояние между очами – восемьдесят тысяч дней пути, если, конечно, двигаться верблюжьей походкой. При первой нашей встрече Дуня так испугалась моей внезапности, что я поспешил назваться ангелом, но вскоре шутка так прижилась ко мне, что бабуля, у которой я поселился, даже не спросила моего паспорта.
– Как же вы, голубчик, добирались к нам оттуда в такую даль и глушь? Летели, плыли или по способу пешего хождения, как все пытливые путешественники, чтобы ничего стоящего внимания не упустить?
– О, это совсем просто, – с облегчением вздохнул ангел, радуясь возможности хоть что-нибудь о себе изложить приветливому хозяину на доступном ему языке.
Однажды в поиске выхода из своего одиночества он принялся дробить щепотку вселенской пустоты у себя на ладони, каждую крупинку, в свою очередь, рассекая пополам. Не будучи стеснен сроками и в пересчете на земное время, он якобы посвятил забаве уйму лет. Надо полагать, что на каждом достигнутом рубеже он ненадолго сам вступал в не существовавшую для него ранее микроничтожность, чтобы осмотреться изнутри, и так шел, пока навстречу из небытия не вынырнула из мглы танцующая вкруг большой свечи пылинка наша, обращенная к нему старо-федосеевской стороной. Здесь на Земле стояли неуютные осенние сумерки, летел желтый древесный лист и моросило слегка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116