Так, несколько крупнейших мечтателей, когда-либо навевавших человечеству веще-утопические сны и вчерне намечавших столбовую дорогу к их осуществлению, сменялись дальше более длинной шеренгой их преемников, уточнявших пути совершенства и заодно открывавших все новые гаммы и спектры людских потребностей с попутным изобретением средств к их насыщению в счет теперь-то уже обязательного, как бы предписанного блаженства, и наконец завершалась чередой суровых реформаторов, самоотверженно проливавших кровь во имя все более справедливого перераспределения благ земных, вкупе якобы и составляющих предмет последнего...
Коллекция Юлии состояла из прославленных полотен, еще издали легко узнаваемых по сюжетам и немыслимых в таком варварском уплотненье. Венера любовалась на себя в зеркале, и утыканный стрелами Себастиан улыбался своим мучителям; взвод солдат в надвинутых кепи расстреливал мятежников, и знаменитая голландская мать всматривалась в мир из обступившей ее вечности... И опять, как бывает и меж друзей, глаз машинально отмечал в них неуловимые и печальные измененья, происшедшие за период, казалось бы, не столь уж долговременной разлуки. Нигде не останавливаясь и с риском обидеть хозяйку, Сорокин шел мимо, иронически кивая по сторонам, как бы приветствуя мастеров на новоселье, порой напоминавшем джунгли, где одно растительное чудо громоздится на другом с единственной целью добраться, затмить, вовсе ниспровергнуть третье там вверху, пылающее на пределе творческого расточительства. И снова в самозащиту возникшая было ирония гасла, подавленная изобилием зрелища.
Один вывод напрашивался раньше прочих: при очевидной нелепости подобного рода клад не мог иметь естественного происхождения. Сама собою отпадала детская версия подарка от волшебного жениха, как и продажа души, если бы и нашелся скупщик слишком уж обесцененного товара в наши дни, оставалось допустить еще менее вероятное, хоть и случавшееся в исторических безвременьях эпидемическое визионерство, микроб которого до Юлии возродился в чьем-то ужаленном мозгу. Откуда все это появилось? Если это подспудное наследство деда, о котором толкуют до сих пор, где он прятал его при жизни? Но все равно, откуда бы оно ни взялось, режиссер Сорокин вступал в величайшую сокровищницу искусства, вроде помянутого Эрмитажа, но пополненного жемчужинами ватиканской галереи, мадридской и лондонской, вместе взятых с придачей лучшего из частных собраний. Снова одолела вязкая робость перед несметным богатством, находившимся в безраздельном обладании Юлии – без единственного права, чем только и тешится тщеславие собственника, хоть частично вытащить его на божий свет, похвастаться друзьям и толпе, потрясти столичную экспертизу. Малейшая оплошность повлекла бы за собою, помимо национализации, самые непоправимые бедствия уже потому, что вступившая в главную фазу революция требовала себе новых контингентов для мщения прошлому. Лишь крайняя нужда заставила владелицу на риск разглашения тайны, но как ни бился признанный кинопсихолог и эрудит, так и не смог постигнуть корни ее смятенья. Правда, ему тоже доводилось приобретать предметы не бытового пользования, в частности пресловутый подсвечник, послуживший детонатором гавриловского буйства, хотя лишь классовое вожделение фининспектора и возвысило его в ранг антикварного раритета...
На протяжении всех трех первых залов Сорокин ощущал на себе неотступно следящий взгляд хозяйки... В самом конце третьего приспела необходимость изречь нечто в оплату оказанного ему доверия.
Ввиду настойчиво ожидаемого восхищенья Сорокин с похвалой отозвался о масштабности замысла, также – разнообразии художественных интересов владелицы, но указал но долгу консультанта, что в пору социальной революции основное преимущество любых сокровищ заключается в их портативности, без чего обладание ими в излишестве сопряжено с риском утраты покоя, здоровья, дыханья вообще.
Мимоходом Сорокин почтительно отозвался о необузданной ангельской щедрости, за недостаток которой, если только он правильно понял его титул, люди так часто и напрасно упрекают небо.
Как бы мельком Юлия справилась, как ему понравились ее игрушки.
– О, я просто ошалел, мадам, – отвечая, он с ироническим изыском справился. – Давно существует музей?
– Почти полтора месяца… и то буквально не покладая рук, – доверчиво и со вздохом утомления призналась она. – Неделю подряд мы возвращались домой лишь на рассвете, потому что все, что вы видите, ночного происхождения. При всех его прочих достоинствах, – загадочно продолжала она, – мой помощник мало смыслил в искусстве. Боже, сколько потребовалось здесь переделок и каких!
– Я вижу, вы с ним не теряли времени зря. Единственный способ собрать такое собрание в указанный срок – одновременное ограбление мировых коллекций... Но тогда почему не объявлен их международный розыск? Кстати, насчет ограбления... у пани имеется сигнализация к тому старцу в сторожку или прямиком к самому дракону из преисподней, – снисходительно к женской слабости сказал режиссер.
– Вы как всегда проницательны, Женя... а вам не кажется, что в случае обиды мой ангел мог бы обернуться настоящим драконом? – вопросом на вопрос игриво предупредила хозяйка. В ответ на это режиссер фамильярно намекнул, что он был бы весьма не прочь познакомиться поближе с инфернальными талантами ее поклонника, даже с запущенными на всю катушку с правом использовать их в одном из своих фильмов. И опять вместо ответа пани поощрительно улыбнулась ему, внушая надежду на исполнения желания.
– Остерегусь пока поздравлять пани Юлию, потому что не знаю с чем... разве только в самом деле со вступлением в царство преисподнего владыки, к сожалению. Большинство вещей давно известно мне... но откуда эта мучительная от какой-то неуловимой новизны и общности всех сокровищ резь в глазах?
– Учтите, милый Сорокин, как правило, я собираю только подлинники... – надменно, а главное, вполне правдоподобно, пояснила Юлия, – точнее варианты, повторения, первые эскизы замысла художника, то, что у профессионалов называется avant la lettre, и вам станет чуть полегче, – вдруг захотелось ей заранее уличить в невежестве мосфильмовского энциклопедиста.
Имелись в виду пробные оттиски гравюры до внесения окончательных поправок и, следовательно, до авторской подписи: количество обнаруженных Юлией в дальнейшем пестрых сопроводительных сведений, каких не почерпнуть в каталогах, ценниках и справочниках, с наглядностью подтверждало самообразовательную пользу всякого коллекционерства. Еще убедительней выразилась плодотворность собирательства в рассуждениях Юлии об особой важности таких предварительных произведений для науки, потому что вводят исследователя в потаенный противоречивый мир художника в самом разгаре его сомнений и борьбы с подобными, иногда главными призраками, исчезающими по окончании творческого процесса.
– Жизнь корабля в его скитаниях по волнам, она прерывается, если не кончается совсем с прибытием в порт назначенья, – тоном лектора продолжала она, и Сорокин с удовлетворением опознал в брошенной ею фразе искаженную цитату из самого себя.
И то существенное обстоятельство, что Юлия тотчас поняла свою оплошность, оборвалась, смутилась, снова несколько подравняло их карты и возможности. В отместку ей режиссер продолжил мысль по контексту статьи, откуда та была похищена, что нередко вариант даже богаче как некое предверие тайны, где зрителю взамен безоговорочного поклонения чуду даруется как бы соучастие в его созидании.
Так в беспредметной и приятной перебранке обходили они залы, соблюдая давно установившийся протокол ничем не хвастаться и не удивляться ничему. Ввиду размеров подземного хранилища, недоступного для одноразового обозрения, они шли быстрей обычного, задерживаясь взором на чем либо заслуживающем особого вниманья. Там были сплошь прославленные мастера, но с каждым шагом Сорокин все острее испытывал возрастающее, почти мозговое раздражение, как от неуловимых опечаток при беглом чтении газетного листа. Конечно, ни один музей мира не обладал такой коллекцией авторских дублей вариантного происхождения, но тогда при всей разности эпох, школ и творческих почерков бросалось в глаза необъяснимое во всех шедеврах родственное сходство, точно изготовленных механической рукой. Несколькими месяцами позже, уже после одержанной социальной победы, признался своей сообщнице режиссер, что лишь гипноз подземной тайны помешал ему сразу сделать авторитетное умозаключение о чуде, ради которого приехали.
Сразу по выходе из четвертого зала, на пороге пятого за высокой готической решеткой бокового ответвленья теснилась еще одна группа узников подземелья В отличие от давешней чисто цивильной толпы мраморных деятелей античной древности, то были лишь деревянные фигуры в полный рост раскрашенные творения готического средневековья. Уж, наверно, нигде больше не имелось столь цельного комплекта образов, рожденных теорией и практикой западного христианства. Видно, католические итальянские тетки немало повозили гостившую племянницу по своим соборам, монастырям и галереям, если столько лет спустя запомнившиеся статуи перекочевали сюда из осиянных цветными витражами кафедральных сумерек. Босые пророки, томные митроносцы, епископы в майоликовых ризах и двурогих тиарах с золочеными жезлами, скорбные, с самых прославленных алтарей возносящиеся мадонны, в изящных корчах застывшие мученики. И лишь один из них в потрескавшейся францисканской рясе с грубым веревочным поясом просунул нос сквозь прутья своей железной корзины, немигающими агатовыми глазами уставясь в упор и так убедительно спрашивая у популярного кинодеятеля современности – ведомо ли ему, что станет с человечеством, когда в кострах революций окончательно пожрут их обветшалую, червецом времен источенную деревянную плоть? – что тот непроизвольно протянул руку отбиваться от непроизнесенного пророчества, о котором и сам догадывался, несмотря на передовое мировоззрение.
– С кем вы там поотстали? Ах, вы с ними! Все безработные мои стоят в очереди на свои ниши и постаменты...
– Надеюсь, будет там и помпейский мальчик, вынимающий занозу? – корректно справился Сорокин, но ирония пробилась к ней, сквозь ее раздумье. – Бедняжка, мне и подумать больно, какой ценой все это досталось пани Юлии!
Кроме висевших по стенам, не меньшее количество холстов еще без рам и составленных друг к дружке у колонн, в емких нефах за ними, дожидалось своей очереди на вниманье. По мере того, как продвигались по залам, всюду, куда ни обращался взор, вместо положенной музейной стройности, царил нарочитый местами хаос запасника, даже реставрационной мастерской, и возникало естественное, тем более законное недоуменье, что могущественному существу, в тысячу рук творившему нагроможденные шедевры, ничего не стоило одновременно навести порядок с наиболее рациональным размещеньем их на свободных площадях. По всему видно, хозяйке хотелось принять на себя часть работы по окончательному устройству сокровищ, умножающей радость обладанья ими, не столь уж утомительной к тому же, ибо без посторонней помощи ей все равно не хватило бы сил втаскивать на крюки.
Впрочем, сама она отвергла осторожно высказанное сорокинское предположенье.
– О, нет-нет, мне просто не нравится сплошная, сверху донизу, дурного дворцового стиля развеска как в палаццо Питти, например, где все они, – имелись в виду живописцы, – кричат как на базаре, вперебой лезут вам на глаза каждый со своим товаром. Мне больше по душе более современный способ, когда самая стена служит фоном для картины. К сожалению, такая система требует и соответственных полезных площадей, но главная-то моя трудность вовсе не в тесноте. Вы скоро убедитесь, что как раз места у меня хватит на любое, сколько надо, на любое их число... Можете понять это, Сорокин?
Словно перед нежелательным признаньем она сделала затяжную паузу, крайне насторожившую консультанта, который более чем почтительно сейчас ждал конца фразы, наклонами головы понуждая ее к продолженью. Морщинка утомленья пролегла мимо губ, нотка разочарованности перед изобилием чуда придала чрезвычайную значительность ее признанью. И вдруг досказала, что, если захочет, никакой человеческой жизни не хватит не только обойти, на крыльях облететь образовавшееся пространственное вместилище. Так и не понял он в тот раз намек Юлии, истинную суть ее затруднений. Гораздо позже, когда веленьем все той же могущественной воли самое воспоминанье о ночном приключенье погасло вдруг, пришло в голову однажды, что мнимая незавершенность подземелья, привидевшегося ему во сне, объяснялась не столько неустройством организационного периода, как подсознательным опасеньем и раздумьями о целях всего на свете, что неизменно возникает в результате наших, к чему-либо приложенных усилий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116