– спросила я.
– Я теперь здесь живу.
– А колледж?
Он пожал плечами.
– Мне это теперь не кажется важным.
– Собираешься всю жизнь прожить комнатным волком у Жан-Клода?
– Мне моя жизнь нравится.
Я покачала головой.
– Не понимаю. Я изо всех сил отбиваюсь, чтобы от него не зависеть, а ты просто на все плюнул. Не понимаю и не могу понять.
– У тебя есть диплом колледжа? – спросил он.
– Есть.
– А у меня нету. Но мы с тобой сейчас оба в одной и той же норе.
Тут он был прав.
Джейсон пригласил меня пройти в дверь с низким эффектным поклоном, на котором просто было написано: “Подражание Жан-Клоду”. У Жан-Клода этот жест получался куртуазным и настоящим, у Джейсона – чисто пародийным.
Дверь вела в гостиную Жан-Клода. Потолок терялся в темноте, но свисающие черные с белым шелковые драпри образовывали матерчатые стены с трех сторон. Четвертая сторона была из голого камня, выкрашенная в белый цвет. Камин из белого камня казался настоящим, но я знала, что это не так. Белый мрамор каминной полки пронизывали черные жилки, решетку скрывал серебряный экран. Четыре серебристо-черных кресла стояли вокруг кофейного столика из дерева и стекла. Из стоящей на столе вазы возносились черные тюльпаны. Высокие каблуки моих туфель ушли в толстый черный ковер.
В комнате появилась еще одна новая вещь, которая заставила меня остановиться. Картина над камином. Трое, одетые в костюмы семнадцатого века. Женщина в серебристом платье, с квадратным лифом, каштановые волосы завиты в аккуратные локоны. В руке она небрежно держит розу. Рядом с ней – мужчина, высокий и худощавый, с темно-золотыми волосами, завивающимися кольцами ниже плеч. У него – усы, ван-дейковская бородка настолько темно-золотого цвета, что он переходит в каштановый. На нем – мягкая широкополая шляпа с пером, одежда – белая с золотом. Но подошла я к картине из-за второго мужчины.
Он сидит прямо за женщиной. Одеяние – черное с серебристой вышивкой, широкий кружевной воротник и кружевные манжеты. На коленях он держит широкополую шляпу с пером и серебряной пряжкой. Черные волосы мелкими локонами спадают ему на плечи. Он чисто выбрит, и художник не преминул передать зовущую глубину его синих глаз. Я глядела в лицо Жан-Клода, написанное за сотни лет до моего рождения. Остальные двое улыбаются, только он один – серьезен и прекрасен – темный фон к их свету. Как тень смерти, пришедшая на бал.
Я знала, что Жан-Клоду несколько сотен лет, но никогда не видела такого очевидного доказательства, никогда мне это не совали так прямо под нос. И еще одна вещь меня встревожила в этом портрете: не солгал ли мне Жан-Клод о своем возрасте?
Послышался звук, и я обернулась. Джейсон устроился в кресле, Жан-Клод стоял за моей спиной. Пиджак он снял, и вьющиеся волосы рассыпались по алой рубашке. Манжеты были длинными и узкими, застегнутыми на три старинные запонки, как и высокий воротник. Материя скрывала его соски, но оставляла открытым пупок, привлекая взгляд к верхнему краю штанов. А может, это только мой взгляд привлекало. Не стоило сюда приезжать. Он также опасен, как убийца, если не больше. Опасен в таких смыслах, для которых у меня нет слов.
Он подошел в своих черных сапогах, двигаясь грациозно, как пойманный светом фар олень. Я ожидала вопроса, как мне нравится картина. Вместо этого он сказал:
– Расскажите мне о Роберте. Полиция мне сообщила, что он мертв, но они не разбираются. Вы видели тело. Он воистину мертв?
Голос его был полон заботы и тревоги, и это застало меня врасплох.
– У него вынуто сердце.
– Пробито осиновым колом? Тогда еще можно его оживить, если кол вынуть.
Я покачала головой:
– Удалено полностью. Ни в доме, ни во дворе его найти не удалось.
Жан-Клод остановился, неожиданно плюхнулся в кресло, гладя в никуда – или так мне показалось.
– Значит, его действительно больше нет.
В его голосе звучала скорбь, как иногда звучал смех, и я почувствовала ее как холодный и серый дождь.
– Вы же о Роберта ноги вытирали. Зачем нужны эти плачи и стенания?
Он поглядел на меня:
– Я не плачу.
– Но вы же с ним обращались как со скотом!
– Я был его Мастером. Если бы я обращался с ним по-хорошему, он бы воспринял это как слабость, вызвал бы меня, и мне пришлось бы его убить. Не судите о вещах, в которых вы не разбираетесь.
В последней фразе прозвучал гнев достаточно сильный, чтобы пройтись по моей коже, как мехом. В нормальной ситуации я бы разозлилась, но сегодня...
– Я прошу прощения. Вы правы, я не понимаю. Я думала, что вам на Роберта не плевать лишь в той степени, в которой он усиливает вашу власть.
– Тогда вы меня совсем не понимаете, ma petite. Он больше столетия был моим компаньоном. После ста лет я бы даже о гибели врага горевал. Роберт не был мне другом, но он был из моих. Мне его было награждать, мне его было наказывать, мне его было защищать. Я его не защитил.
Он поглядел на меня чужими синими глазами.
– Я благодарен вам за то, что вы не бросили Монику. Последнее, что я могу сделать для Роберта, – чтобы его жена и ребенок ни в чем не нуждались.
Он внезапно встал одним плавным движением.
– Пойдемте, ma petite, я вам покажу нашу комнату.
Слово “нашу” мне не понравилось, но спорить я не стала. Этот новый, улучшенный, эмоциональный Жан-Клод сбивал меня с толку.
– А кто эти двое на картине?
Он кинул взгляд на полотно:
– Джулианна и Ашер. Она была его человеком-слугой. Мы втроем почти двадцать лет вместе путешествовали.
Хорошо. Теперь он мне не станет навешивать лапшу, что эта одежда – маскарадный костюм.
– Вы слишком молоды, чтобы быть мушкетером.
Он посмотрел на меня с тщательно спокойным лицом, ничего не выдающим.
– Что вы хотите сказать, ma petite?
– Не надо, не пытайтесь. Одежда семнадцатого века, примерно тех времен, что “Три мушкетера” Дюма. Когда мы познакомились, вы мне сказали, что вам двести десять лет. Потом я выяснила, что вы солгали и на самом деле вам ближе к тремстам.
– Если бы Николаос узнала мой истинный возраст, она могла бы просто убить меня, ma petite.
– Да, прежняя Принцесса города была дикой стервой. Но ее больше нет, зачем же лгать дальше?
– То есть зачем лгать вам, вы хотите спросить?
Я кивнула:
– Да, именно это я и хочу спросить.
Он улыбнулся:
– Вы – некромант, ma petite. Я бы сказал, что вы можете определить мой возраст без моей помощи.
Я попыталась прочесть выражение его лица – и не смогла.
– Вас всегда было трудно понимать, и вы это знаете.
– Что ж, я рад, что в каком-то смысле вас интригую.
Я оставила это без ответа. Он сам знал, насколько меня интригует, но впервые за долгое время это меня обеспокоило. Назвать возраст вампира – это один из моих талантов – не наука, это точно, но вещь, которую я умею. Никогда я настолько не ошибалась.
– На сто лет старше – ну и ну!
– Вы уверены, что только на сто?
Я уставилась на него, ощущая, как его сила плещет о мою кожу, омывает, захлестывает.
– Вполне уверена.
Он улыбнулся:
– Не надо так хмуриться, ma petite. Умение скрывать возраст – одна из моих способностей. Я притворялся на сто лет старше, когда мы дружили с Ашером. Это давало нам свободу странствовать в землях других Мастеров.
– И что вас заставило перестать преувеличивать возраст?
– Ашеру нужна была помощь, а я оказался недостаточно Мастером, чтобы ее оказать. – Он поглядел на портрет. – Я... мне пришлось унизиться, чтобы добыть для него помощь.
– А что случилось?
– У церкви была теория, что вампиров можно вылечить священными предметами. Ашера связали ими и серебряными цепями. На него капали святую воду – медленно, по капле, – стараясь спасти его душу.
Я глядела в это красивое, улыбающееся лицо и вспоминала. Я была укушена Мастером вампиров, и рану чистили святой водой. Это было словно кожу жгли раскаленным тавром, будто вся кровь в теле превратилась в кипящее масло. Я блевала, вопила и считала себя очень сильной, что вообще не потеряла сознание. Это был один укус и один день. Если на тебя капают кислотой, пока не умрешь, – этот способ смерти входит в пятерку самых нежелательных.
– А что стало с девушкой, с Джулианной?
– Ее сожгли как ведьму.
– А где же вы были?
– Я плыл на пароходе, хотел навестить мать. Она умирала. Я уже возвращался, когда услышал зов Ашера. Успеть вовремя я не мог. Клянусь всем святым и грешным, я пытался. Ашера я спас, но он меня никогда не простил.
– Он не мертв? – спросила я.
– Нет.
– Он сильно пострадал?
– Пока я не видел Сабина, я думал, что у Ашера самые жуткие раны, какие только может пережить вампир.
– А зачем вы повесили картину, если она так тревожит вас воспоминаниями?
Он вздохнул, посмотрел на меня.
– Ашер прислал мне ее в подарок, когда я стал Принцем города. Мы были компанией, почти семьей. С Ашером мы были друзьями, оба Мастера, оба почти одной силы, оба влюблены в Джулианну. Она была преданна Ашеру, но я тоже пользовался ее благосклонностью.
– Имеется в виду menage a trois?
Он кивнул.
– И Ашер не затаил злобу?
– О нет, он ее не таит. Если бы позволил совет, он бы явился сюда вместе с этой картиной и со своей местью.
– Убивать вас?
Жан-Клод улыбнулся:
– Ашер всегда тонко чувствовал иронию, ma petite. Он просил у совета вашей жизни, а не моей.
У меня глаза полезли на лоб:
– Что я ему сделала?
– Я убил его слугу, он убивает моего. Справедливость.
Я пялилась в это красивое лицо. Потом спросила:
– Совет отказал?
– Разумеется.
– А много у вас еще врагов?
Жан-Клод слабо улыбнулся:
– Много ma petite, но в городе сейчас ни одного из них нет.
Я смотрела на улыбающиеся лица на картине и не знала, как сформулировать, но все равно сказала:
– Вы здесь так молоды.
– Физически я тот же, ma petite.
Я покачала головой:
– Может быть, “молоды” – неточное слово. Может быть, наивны.
Он улыбнулся:
– Когда писалась эта картина, ma petite, этим словом меня уже тоже трудно было бы назвать.
– Ладно, понимайте как хотите.
Я посмотрела на него, изучая черты лица. Он был красив, но было у него в глазах нечто, чего не было на картине, какая-то глубина скорби – или ужаса. Что-то, для чего у меня нет слова, но все равно оно было. Пусть у вампиров не образуются морщины, но прожить пару столетий – это оставляет след. Пусть это даже будет тень в глазах, резкость в углах рта.
Я повернулась к Джейсону, все еще валявшемуся в кресле.
– Он часто дает уроки истории?
– Только тебе, – ответил Джейсон.
– А ты никогда не спрашиваешь?
– Я – домашний волк, вроде собаки. Ты же не станешь отвечать на собакины вопросы?
– И тебе это безразлично?
Джейсон улыбнулся:
– Что мне за дело до картины? Женщина эта умерла, так что секса у меня с ней не будет. Так какая мне разница?
Я ощутила, как Жан-Клод пронесся мимо меня, но не могла проследить глазами. Рука его мелькнула размытой полосой. Кресло загремело на пол, вывалив Джейсона. У него изо рта текла кровь.
– Никогда о ней так не говори.
Джейсон поднес ко рту тыльную сторону ладони и отнял, окрашенную кровью.
– Как прикажете.
Он стал слизывать кровь с руки длинными движениями языка.
Я переводила взгляд с одного на другого.
– Вы оба психи.
– Не психи, ma petite, всего лишь не люди.
– Быть вампиром – это еще не дает вам право бить по мордам направо и налево. Ричард так не делает.
– Потому-то он и не сможет держать стаю.
– Что вы хотите этим сказать?
– Даже если он пожертвует принципами и убьет Маркуса, ему не хватит жестокости запугать остальных. Ему будут бросать вызовы снова и снова. Если он не начнет убивать всех подряд, то сам погибнет.
– Давать по морде – это не поможет остаться в живых.
– Поможет. Пытка тоже хорошее средство, но здесь у Ричарда кишка тонка, боюсь.
– У меня кишка тонка.
– Но вы наваливаете горы трупов, ma petite. Убийство – лучший из способов сдерживания.
Слишком я была усталая для таких разговоров.
– Сейчас четыре тридцать утра. Я хочу лечь.
Жан-Клод улыбнулся:
– Что такое, ma petite? Обычно вы не стремитесь в постель так охотно.
– Вы меня поняли.
Жан-Клод скользнул ко мне. Он до меня не дотронулся, но стоял так близко и смотрел на меня.
– Я совершенно точно вас понял, ma petite.
У меня запылали щеки. Слова были невинны, но звучали они у него интимно и неприлично.
Джейсон поправил кресло и встал, слизывая кровь из угла рта. Он ничего не сказал, просто наблюдал за нами, как хорошо обученный пес, видный, но неслышный.
Жан-Клод шагнул назад. Я ощутила его движение, но глазами не уследила. Всего пару месяцев назад это выглядело бы как магия, будто он исчез в одном месте и появился в другом.
Он протянул мне руку:
– Пойдемте, ma petite. Удалимся на дневной покой.
Мне случалось уже держать его за руку, так чего же я осталась стоять и глазеть, будто он предлагал мне запретный плод, который лишь попробуй – и все переменится навсегда? Ему было почти четыреста лет. Лицо Жан-Клода из всех этих долгих лет улыбалось мне, и он сам стоял рядом с почти той же улыбкой. Если мне еще нужно было доказательство, я его только что получила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Я теперь здесь живу.
– А колледж?
Он пожал плечами.
– Мне это теперь не кажется важным.
– Собираешься всю жизнь прожить комнатным волком у Жан-Клода?
– Мне моя жизнь нравится.
Я покачала головой.
– Не понимаю. Я изо всех сил отбиваюсь, чтобы от него не зависеть, а ты просто на все плюнул. Не понимаю и не могу понять.
– У тебя есть диплом колледжа? – спросил он.
– Есть.
– А у меня нету. Но мы с тобой сейчас оба в одной и той же норе.
Тут он был прав.
Джейсон пригласил меня пройти в дверь с низким эффектным поклоном, на котором просто было написано: “Подражание Жан-Клоду”. У Жан-Клода этот жест получался куртуазным и настоящим, у Джейсона – чисто пародийным.
Дверь вела в гостиную Жан-Клода. Потолок терялся в темноте, но свисающие черные с белым шелковые драпри образовывали матерчатые стены с трех сторон. Четвертая сторона была из голого камня, выкрашенная в белый цвет. Камин из белого камня казался настоящим, но я знала, что это не так. Белый мрамор каминной полки пронизывали черные жилки, решетку скрывал серебряный экран. Четыре серебристо-черных кресла стояли вокруг кофейного столика из дерева и стекла. Из стоящей на столе вазы возносились черные тюльпаны. Высокие каблуки моих туфель ушли в толстый черный ковер.
В комнате появилась еще одна новая вещь, которая заставила меня остановиться. Картина над камином. Трое, одетые в костюмы семнадцатого века. Женщина в серебристом платье, с квадратным лифом, каштановые волосы завиты в аккуратные локоны. В руке она небрежно держит розу. Рядом с ней – мужчина, высокий и худощавый, с темно-золотыми волосами, завивающимися кольцами ниже плеч. У него – усы, ван-дейковская бородка настолько темно-золотого цвета, что он переходит в каштановый. На нем – мягкая широкополая шляпа с пером, одежда – белая с золотом. Но подошла я к картине из-за второго мужчины.
Он сидит прямо за женщиной. Одеяние – черное с серебристой вышивкой, широкий кружевной воротник и кружевные манжеты. На коленях он держит широкополую шляпу с пером и серебряной пряжкой. Черные волосы мелкими локонами спадают ему на плечи. Он чисто выбрит, и художник не преминул передать зовущую глубину его синих глаз. Я глядела в лицо Жан-Клода, написанное за сотни лет до моего рождения. Остальные двое улыбаются, только он один – серьезен и прекрасен – темный фон к их свету. Как тень смерти, пришедшая на бал.
Я знала, что Жан-Клоду несколько сотен лет, но никогда не видела такого очевидного доказательства, никогда мне это не совали так прямо под нос. И еще одна вещь меня встревожила в этом портрете: не солгал ли мне Жан-Клод о своем возрасте?
Послышался звук, и я обернулась. Джейсон устроился в кресле, Жан-Клод стоял за моей спиной. Пиджак он снял, и вьющиеся волосы рассыпались по алой рубашке. Манжеты были длинными и узкими, застегнутыми на три старинные запонки, как и высокий воротник. Материя скрывала его соски, но оставляла открытым пупок, привлекая взгляд к верхнему краю штанов. А может, это только мой взгляд привлекало. Не стоило сюда приезжать. Он также опасен, как убийца, если не больше. Опасен в таких смыслах, для которых у меня нет слов.
Он подошел в своих черных сапогах, двигаясь грациозно, как пойманный светом фар олень. Я ожидала вопроса, как мне нравится картина. Вместо этого он сказал:
– Расскажите мне о Роберте. Полиция мне сообщила, что он мертв, но они не разбираются. Вы видели тело. Он воистину мертв?
Голос его был полон заботы и тревоги, и это застало меня врасплох.
– У него вынуто сердце.
– Пробито осиновым колом? Тогда еще можно его оживить, если кол вынуть.
Я покачала головой:
– Удалено полностью. Ни в доме, ни во дворе его найти не удалось.
Жан-Клод остановился, неожиданно плюхнулся в кресло, гладя в никуда – или так мне показалось.
– Значит, его действительно больше нет.
В его голосе звучала скорбь, как иногда звучал смех, и я почувствовала ее как холодный и серый дождь.
– Вы же о Роберта ноги вытирали. Зачем нужны эти плачи и стенания?
Он поглядел на меня:
– Я не плачу.
– Но вы же с ним обращались как со скотом!
– Я был его Мастером. Если бы я обращался с ним по-хорошему, он бы воспринял это как слабость, вызвал бы меня, и мне пришлось бы его убить. Не судите о вещах, в которых вы не разбираетесь.
В последней фразе прозвучал гнев достаточно сильный, чтобы пройтись по моей коже, как мехом. В нормальной ситуации я бы разозлилась, но сегодня...
– Я прошу прощения. Вы правы, я не понимаю. Я думала, что вам на Роберта не плевать лишь в той степени, в которой он усиливает вашу власть.
– Тогда вы меня совсем не понимаете, ma petite. Он больше столетия был моим компаньоном. После ста лет я бы даже о гибели врага горевал. Роберт не был мне другом, но он был из моих. Мне его было награждать, мне его было наказывать, мне его было защищать. Я его не защитил.
Он поглядел на меня чужими синими глазами.
– Я благодарен вам за то, что вы не бросили Монику. Последнее, что я могу сделать для Роберта, – чтобы его жена и ребенок ни в чем не нуждались.
Он внезапно встал одним плавным движением.
– Пойдемте, ma petite, я вам покажу нашу комнату.
Слово “нашу” мне не понравилось, но спорить я не стала. Этот новый, улучшенный, эмоциональный Жан-Клод сбивал меня с толку.
– А кто эти двое на картине?
Он кинул взгляд на полотно:
– Джулианна и Ашер. Она была его человеком-слугой. Мы втроем почти двадцать лет вместе путешествовали.
Хорошо. Теперь он мне не станет навешивать лапшу, что эта одежда – маскарадный костюм.
– Вы слишком молоды, чтобы быть мушкетером.
Он посмотрел на меня с тщательно спокойным лицом, ничего не выдающим.
– Что вы хотите сказать, ma petite?
– Не надо, не пытайтесь. Одежда семнадцатого века, примерно тех времен, что “Три мушкетера” Дюма. Когда мы познакомились, вы мне сказали, что вам двести десять лет. Потом я выяснила, что вы солгали и на самом деле вам ближе к тремстам.
– Если бы Николаос узнала мой истинный возраст, она могла бы просто убить меня, ma petite.
– Да, прежняя Принцесса города была дикой стервой. Но ее больше нет, зачем же лгать дальше?
– То есть зачем лгать вам, вы хотите спросить?
Я кивнула:
– Да, именно это я и хочу спросить.
Он улыбнулся:
– Вы – некромант, ma petite. Я бы сказал, что вы можете определить мой возраст без моей помощи.
Я попыталась прочесть выражение его лица – и не смогла.
– Вас всегда было трудно понимать, и вы это знаете.
– Что ж, я рад, что в каком-то смысле вас интригую.
Я оставила это без ответа. Он сам знал, насколько меня интригует, но впервые за долгое время это меня обеспокоило. Назвать возраст вампира – это один из моих талантов – не наука, это точно, но вещь, которую я умею. Никогда я настолько не ошибалась.
– На сто лет старше – ну и ну!
– Вы уверены, что только на сто?
Я уставилась на него, ощущая, как его сила плещет о мою кожу, омывает, захлестывает.
– Вполне уверена.
Он улыбнулся:
– Не надо так хмуриться, ma petite. Умение скрывать возраст – одна из моих способностей. Я притворялся на сто лет старше, когда мы дружили с Ашером. Это давало нам свободу странствовать в землях других Мастеров.
– И что вас заставило перестать преувеличивать возраст?
– Ашеру нужна была помощь, а я оказался недостаточно Мастером, чтобы ее оказать. – Он поглядел на портрет. – Я... мне пришлось унизиться, чтобы добыть для него помощь.
– А что случилось?
– У церкви была теория, что вампиров можно вылечить священными предметами. Ашера связали ими и серебряными цепями. На него капали святую воду – медленно, по капле, – стараясь спасти его душу.
Я глядела в это красивое, улыбающееся лицо и вспоминала. Я была укушена Мастером вампиров, и рану чистили святой водой. Это было словно кожу жгли раскаленным тавром, будто вся кровь в теле превратилась в кипящее масло. Я блевала, вопила и считала себя очень сильной, что вообще не потеряла сознание. Это был один укус и один день. Если на тебя капают кислотой, пока не умрешь, – этот способ смерти входит в пятерку самых нежелательных.
– А что стало с девушкой, с Джулианной?
– Ее сожгли как ведьму.
– А где же вы были?
– Я плыл на пароходе, хотел навестить мать. Она умирала. Я уже возвращался, когда услышал зов Ашера. Успеть вовремя я не мог. Клянусь всем святым и грешным, я пытался. Ашера я спас, но он меня никогда не простил.
– Он не мертв? – спросила я.
– Нет.
– Он сильно пострадал?
– Пока я не видел Сабина, я думал, что у Ашера самые жуткие раны, какие только может пережить вампир.
– А зачем вы повесили картину, если она так тревожит вас воспоминаниями?
Он вздохнул, посмотрел на меня.
– Ашер прислал мне ее в подарок, когда я стал Принцем города. Мы были компанией, почти семьей. С Ашером мы были друзьями, оба Мастера, оба почти одной силы, оба влюблены в Джулианну. Она была преданна Ашеру, но я тоже пользовался ее благосклонностью.
– Имеется в виду menage a trois?
Он кивнул.
– И Ашер не затаил злобу?
– О нет, он ее не таит. Если бы позволил совет, он бы явился сюда вместе с этой картиной и со своей местью.
– Убивать вас?
Жан-Клод улыбнулся:
– Ашер всегда тонко чувствовал иронию, ma petite. Он просил у совета вашей жизни, а не моей.
У меня глаза полезли на лоб:
– Что я ему сделала?
– Я убил его слугу, он убивает моего. Справедливость.
Я пялилась в это красивое лицо. Потом спросила:
– Совет отказал?
– Разумеется.
– А много у вас еще врагов?
Жан-Клод слабо улыбнулся:
– Много ma petite, но в городе сейчас ни одного из них нет.
Я смотрела на улыбающиеся лица на картине и не знала, как сформулировать, но все равно сказала:
– Вы здесь так молоды.
– Физически я тот же, ma petite.
Я покачала головой:
– Может быть, “молоды” – неточное слово. Может быть, наивны.
Он улыбнулся:
– Когда писалась эта картина, ma petite, этим словом меня уже тоже трудно было бы назвать.
– Ладно, понимайте как хотите.
Я посмотрела на него, изучая черты лица. Он был красив, но было у него в глазах нечто, чего не было на картине, какая-то глубина скорби – или ужаса. Что-то, для чего у меня нет слова, но все равно оно было. Пусть у вампиров не образуются морщины, но прожить пару столетий – это оставляет след. Пусть это даже будет тень в глазах, резкость в углах рта.
Я повернулась к Джейсону, все еще валявшемуся в кресле.
– Он часто дает уроки истории?
– Только тебе, – ответил Джейсон.
– А ты никогда не спрашиваешь?
– Я – домашний волк, вроде собаки. Ты же не станешь отвечать на собакины вопросы?
– И тебе это безразлично?
Джейсон улыбнулся:
– Что мне за дело до картины? Женщина эта умерла, так что секса у меня с ней не будет. Так какая мне разница?
Я ощутила, как Жан-Клод пронесся мимо меня, но не могла проследить глазами. Рука его мелькнула размытой полосой. Кресло загремело на пол, вывалив Джейсона. У него изо рта текла кровь.
– Никогда о ней так не говори.
Джейсон поднес ко рту тыльную сторону ладони и отнял, окрашенную кровью.
– Как прикажете.
Он стал слизывать кровь с руки длинными движениями языка.
Я переводила взгляд с одного на другого.
– Вы оба психи.
– Не психи, ma petite, всего лишь не люди.
– Быть вампиром – это еще не дает вам право бить по мордам направо и налево. Ричард так не делает.
– Потому-то он и не сможет держать стаю.
– Что вы хотите этим сказать?
– Даже если он пожертвует принципами и убьет Маркуса, ему не хватит жестокости запугать остальных. Ему будут бросать вызовы снова и снова. Если он не начнет убивать всех подряд, то сам погибнет.
– Давать по морде – это не поможет остаться в живых.
– Поможет. Пытка тоже хорошее средство, но здесь у Ричарда кишка тонка, боюсь.
– У меня кишка тонка.
– Но вы наваливаете горы трупов, ma petite. Убийство – лучший из способов сдерживания.
Слишком я была усталая для таких разговоров.
– Сейчас четыре тридцать утра. Я хочу лечь.
Жан-Клод улыбнулся:
– Что такое, ma petite? Обычно вы не стремитесь в постель так охотно.
– Вы меня поняли.
Жан-Клод скользнул ко мне. Он до меня не дотронулся, но стоял так близко и смотрел на меня.
– Я совершенно точно вас понял, ma petite.
У меня запылали щеки. Слова были невинны, но звучали они у него интимно и неприлично.
Джейсон поправил кресло и встал, слизывая кровь из угла рта. Он ничего не сказал, просто наблюдал за нами, как хорошо обученный пес, видный, но неслышный.
Жан-Клод шагнул назад. Я ощутила его движение, но глазами не уследила. Всего пару месяцев назад это выглядело бы как магия, будто он исчез в одном месте и появился в другом.
Он протянул мне руку:
– Пойдемте, ma petite. Удалимся на дневной покой.
Мне случалось уже держать его за руку, так чего же я осталась стоять и глазеть, будто он предлагал мне запретный плод, который лишь попробуй – и все переменится навсегда? Ему было почти четыреста лет. Лицо Жан-Клода из всех этих долгих лет улыбалось мне, и он сам стоял рядом с почти той же улыбкой. Если мне еще нужно было доказательство, я его только что получила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55