Толай с улыбкой наблюдал за ним. Кенет решительно поднес чашку к губам и медленно выпил обжигающий отвар.
– Очень хорошо, – одобрил Толай, принимая чашку из его внезапно ослабевших рук. – Теперь ложись и закрой глаза.
Кенет охотно подчинился: в голове у него звенело. Он лег и закрыл глаза. Толай поставил чашку на шэн, сел рядом с Кенетом и прижал кончики пальцев к его вискам.
Только с трудом Кенет подавил дрожь. Слабость и звон в голове уже исчезли, и ничто не мешало ему в случае опасности вскочить и дать отпор. И все же он чувствовал себя совершенно беззащитным, странно беспомощным, неспособным отразить чье бы то ни было нападение. Тем более нападение такого сильного человека, как Толай. Пальцы у него были крепкими и жесткими, как чугунный посох. Возникни у Толая мысль пробить Кенету виски и вырвать мозг наружу – и ему достаточно сдавить его череп своими чудовищными пальцами чуть посильнее.
Кенет заставил свои непослушные губы усмехнуться. Нет, ну вот придет же такая ерунда в голову!
– Что-нибудь случилось? – тихо спросил Толай. Врать еще раз Кенет не видел смысла.
– Я тебя боюсь, – признался он, стараясь говорить как можно спокойнее.
– Скоро перестанешь. В первый раз всегда так. Раз боишься, значит, питье действует. Ты хорошо держишься. Меня, бывало, и задушить от страха пытались, и визжали… всякое бывало.
Через несколько мгновений Кенет убедился, что Толай сказал правду. Страх исчез бесследно. Судорожно сведенные мышцы расслабились. Жесткие пальцы Толая источали приятное тепло.
– Вспоминай! – резко потребовал Толай. – Что ты видел сегодня во сне?
Кенет хотел ответить, что не может сказать, что не помнит – и, к своему удивлению, вспомнил.
– Что ты видел? – Повелительный голос Толая звучал нетерпеливо.
– Своего побратима, – ответил Кенет, и его лицо осветилось улыбкой воспоминания. – И своего учителя. Только почему-то не так, как было на самом деле.
– Рассказывай, – велел Толай.
– Все было не так. Мой побратим очень болен, и я даже опасаюсь за его жизнь, – с удивившей его самого покорностью принялся рассказывать Кенет. – А во сне он был здоров. Здоровее, чем когда бы то ни было. Словно он и вовсе не болел. Он был веселый, смеялся… благодарил меня за что-то… не знаю, за что. Потом позвал к себе моего учителя и сказал, что хотел бы видеть меня хорошим воином и просит обучить меня. Все не так. В жизни я познакомился со своим учителем намного раньше, а с побратимом уже потом. А во сне – наоборот почему-то.
– Твой учитель во сне отказался от тебя? – быстро спросил Толай.
– Нет. Почему же? – удивился вопросу Кенет. – Нет. Он сам согласился. Сказал, что это доставит ему радость.
– А в жизни доставило? – поинтересовался Толай.
Кенету пришли на память обстоятельства их встречи с Аканэ.
– Да, – уверенно, без тени сомнений ответил он.
– Не понимаю, – после недолгого молчания признался Толай. – Горы посылают сны о будущем, а не о прошлом. И уж тем более – не о прошлом, которого не было. Не понимаю. Это все, что ты видел сегодня?
– Нет. – Кенет вновь улыбнулся. Второй сон был ему понятен; более того, Кенет от всей души желал, чтобы так оно и случилось наяву. Ему очень хотелось рассказать свой сон Толаю, и желание это казалось ему вполне естественным.
– Я видел отца своего друга… в комнате, где я раньше был… там спала девушка, очень красивая… наверное, сестра моего друга, но я ее помню совсем девочкой, так что не могу знать наверняка… но это должна быть она, больше некому… Отец был в траурной одежде… а потом в комнате появился один человек, я его тоже знаю… и он разбудил девушку. Отец радовался и плакал, и говорил, что у него никого больше не осталось, только дочка, и как он ее любит… а тот человек улыбнулся и сказал: “Ты ошибаешься. Твой сын жив и в безопасности”. А потом он исчез, и я проснулся.
Второй сон Кенет рассказывал, то и дело запинаясь: и в первый раз он едва удержался от называния имен, а сейчас желание назвать по имени тех, кого он видел во сне, оказалось почти непреодолимым. Он рассказывал слишком охотно – и не хотел этого.
– Ты можешь не называть имен, – сказал Толай, и Кенет почувствовал, что способен сохранить имена в тайне без мучительного усилия.
– Как ты думаешь, это сон о прошлом или о будущем? – снова помолчав немного, спросил Толай.
– О будущем, – уверенно ответил Кенет. – Это было летом… и девушка уже совсем взрослая. Эх, вот бы все так и сбылось – и поскорее.
– Значит, сон благожелательный? – осведомился Толай.
– Да, – горячо заверил его Кенет. – Очень.
– Что ж, – задумчиво произнес Толай. – Может, твой первый сон и вовсе не имеет значения… хотя поверить в это трудно. Не бывает снов без значения. Странный сон. Но хотя бы не зловещий. Угрозы я в нем не вижу – ни Горам, ни дому, ни тебе самому. Второй сон благожелательный, явственный и настолько понятен тебе, что даже в истолковании не нуждается. Редкое дело.
– Почему? – полюбопытствовал Кенет.
– Первый сон в Горах обычно всегда требует истолкования. Нужно привыкнуть видеть сны и понимать их, чтобы разобраться самому. Странно. Один твой сон даже тебе внятен, другой даже я истолковать не в силах. И вдобавок ты их забыл. – Толай вздохнул, снова помолчал немного, потом сказал: – Можешь открыть глаза. Не вставай только сразу – голова закружится.
Вопреки своим опасениям, Кенет легко прижился в клане Седого Лиса. Конечно, обычаи у горцев на взгляд равнинного человека странные, и понять их трудно. Однако обычаев, превосходящих человеческое разумение, не бывает: ведь те, кто их принял и соблюдает, тоже люди. Кенет от души хотел понять загадочных горцев – хотя бы для того, чтобы не обидеть их невзначай неосторожным словом или поступком: ведь ему предстояло провести среди этих людей всю зиму. Расспрашивал Кенет много, и отвечали ему охотно: совершенно невозможно было обидеться на простодушные вопросы нового родича по хлебу. Ему было интересно решительно все: и песни о мужестве павших врагов, и детские сказки, и правила поведения за едой, и устройство шэна. Последнее, кстати, привело Кенета в полнейший восторг. Он твердо решил, что если ему когда-нибудь доведется осесть и зажить своим хозяйством, шэн в его доме будет обязательно. Горцы с доброжелательной улыбкой объясняли ему все детали хитроумного устройства. Вряд ли кто другой подвигнул бы их на подобную откровенность. Кенет в глубине души немало дивился той легкости, с которой он добывает нужные сведения. Между тем причина была проста. Кенет обладал редкостным даром, которого не ценил по достоинству, да и вообще едва ли замечал в себе: все его поведение располагало людей к откровенности. Учился он с неизменной охотой, запоминал легко, интерес проявлял искренний. Такого разве что ленивый учить не возьмется. К тому же жизненный опыт Кенета оставался скрытым для собеседника – по крайней мере на первых порах, – зато его юность заметна всем и каждому. Ни один человек старше Кенета хотя бы на пять лет не мог удержаться от искушения поделиться с ним жизненным опытом. И ведь делились, и не только опытом. Стоило пообщаться с Кенетом хоть немного, и становилось понятным, что ему можно доверить любую тайну – у него она будет сохраннее, чем даже у прежнего обладателя. Недаром ведь Наоки доверил Кенету свою самую горестную и сокровенную тайну – ту, что не поведал даже массаоне. Кенет и сам не знал, что же в нем побуждает людей делиться с ним секретами. А может, полагал, что в этой его черте нет ничего странного или исключительного и любой другой человек способен точно так же вызывать людей на откровенность.
Так или иначе, Кенет получал ответы на свои вопросы – еще и потому, что не злоупотреблял ими. Чаще всего он расспрашивал кузнеца Толая, с которым у Кенета установились особенно тесные приятельские отношения. Горцы и вообще оказались не такими уж страшными, как Кенет мог подумать по рассказам каэнцев, а Толай был человеком немыслимой, почти невероятной доброты.
– Просто не понимаю, – недоумевал Кенет, – как я мог испугаться тебя тогда, в самый первый день? Последние мозги себе отморозил, не иначе.
– Сколько тебе можно повторять? – ворчливо успокаивал его Толай. – Твоей вины в том нет. В первый раз все боятся. Бывает, и не только в первый. Бывает, что человек от страха и рассказать-то свой сон не может, даже если помнит. Говорить, и то не может. Приходится ему самому разбираться.
– Но почему? – удивился Кенет. – Дело вроде для вас привычное…
– Не знаю, – неохотно произнес Толай. – Есть у меня свои соображения на этот счет. И у моих собратьев по ремеслу тоже есть – у каждого свои. Над этой загадкой не одно поколение кузнецов голову ломает – и до сих пор меж собой не договорились.
– А ты сам что думаешь? – Кенет не притворялся, ему и в самом деле было любопытно. Устоять перед его искренним наивным интересом Толай не мог.
– Видишь ли, – начал он медленно, словно слегка затрудняясь в подборе слов, – сны посланы Горами. Все, что ниспосылают нам Горы, – истинно. Не будь наши сны истинными, мы бы о них и не думали.
– На равнине и не думают, – кивнул Кенет.
– Верно. На равнине сон – это просто сон. Не весть. Не предостережение. А наши сны… да вся наша жизнь построена на снах. Не будь их, мы бы оказались беззащитными перед будущим, как дети равнин. Горы милосердны к нам.
Кенет снова кивнул, но Толай не заметил его кивка: он весь ушел в свои мысли.
– Если бы не этот страх, мы бы и горя не знали. Страх мешает понять. Затемняет смысл. Искажает. Выворачивает наизнанку. Иногда сон сам по себе вполне ясен, но страх так силен, что истолковать сон невозможно. Приходится спрашивать о будущем у Богов, а Боги редко когда его показывают. И никогда не изъясняют смысл сна.
Толай замолчал, но Кенет не отступался. Он чувствовал, что кузнец сказал не все. Год назад Кенету было бы довольно и того, что он услышал. Теперь же пробуждающийся в Кенете маг властно требовал прямого и недвусмысленного ответа.
– Как по-твоему, откуда этот страх берется? – спросил напрямик Кенет. – Никогда не поверю, чтоб ты об этом не думал.
Толай по своему обыкновению помолчал немного, прежде чем ответить.
– Думал, – признался он. – Сны посылают нам Горы, а страх… страх посылает кто-то другой. Иногда этот страх проникает даже в сами сны. Нет, его точно посылает кто-то, кого мы не знаем. Но это я так думаю, – поспешно добавил он. – Многие кузнецы так не думают. А кое-кто считает, что так и должно быть.
– Вот уж нет! – вырвалось у Кенета.
– Значит, так думаю не только я, но и ты, – печально произнес Толай.
А разве можно думать иначе? Странно, что никто не разделяет мнения Толая. Ведь он прав. Слишком уж скверно сочетаются между собой постоянные вещие сны и постоянный страх перед ними. Нет, сны и страх исходят из разных источников, это очевидно. Сны посланы Горами. Кто посылает страх?
Неужели Инсанна? Нет, не может быть! Хотя его имя и пришло Кенету на ум в первую очередь, юноша отверг его почти без колебаний.
Он уже убедился, что сны в Лихих Горах – не просто сны. Он продолжал их видеть каждую ночь. Чаще всего с незначительными отклонениями повторялся тот, самый первый сон, но бывали и другие. И ни в одном из них Кенет не видел Инсанну. Даже присутствия его не ощущал. А будь искажающий страх делом рук Инсанны, Кенет бы его непременно почувствовал. Нет, Инсанна здесь, похоже, и в самом деле ни при чем.
Но тогда – кто? В том, что этот таинственный кто-то существует, Кенет не сомневался. Пусть это и не Инсанна, но чье-то незримое присутствие – давящее, вязкое, полное страха и ненависти – Кенет ощущал рядом постоянно.

Глава 18
ПОГРЕБАЛЬНАЯ ПЕСНЬ

Утро у Кенета выдалось веселое и хлопотливое. Он помогал грузить на санки товары для торговли с жителями равнин. Огромные покрывала из тонкой пушистой шерсти, легкие и теплые, и каждое из них можно продеть через перстень без труда. Стеганые зимние одежды, подбитые пухом, – на шерстяной основе, а иногда и на шелковой – для самых богатых и привередливых. Шелк покупали внизу: разведением шелка горцы не занимались – не особенно он им и нужен. А на продажу шелк ткать не стоит труда: на равнинах мастеров по шелку достаточно. Шелк нужен только затем, чтобы подбить его самым легким, самым нежным пухом и продать потом вниз. За шелковые, да и шерстяные зимние одежды внизу платили очень дорого. Торговцы на их перепродаже наживались до неприличия. Товар того стоил: с ним не могли сравниться ни тяжелые подбитые ватой кафтаны простонародья, ни даже меха, излюбленные знатью. На равнинах зима только-только вступила по-настоящему в свои права, и именно сейчас за пуховые одежды давали наивысшую цену. Горцы этой цены не знали. Им и в голову не приходило, что их бессовестно грабят. Плата казалась им вполне достаточной. В зимние торговые дни они получали лишь часть ее, и не деньгами, а шелком, чтобы к следующей зиме успеть до последнего лоскутка израсходовать этот шелк на готовые одежды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80