Огромный горный хребет оглушительно расхохотался.
– Тех, кто полагает, что обладает властью. Вроде этого новорожденного младенца… как там его?.. Инсанна, кажется. Тех, кто мнит себя игроками.
– Ты не можешь говорить понятнее? – взмолился Кенет.
– Я говорю понятно, – вздохнула тишина. – Но ты слышишь не все, что я говорю. И я говорю не все, что ты слышишь.
– Кажется, это я понял, – задумчиво произнес Кенет.
– Скорее всего тебе это только кажется, – возразил гадальщик по именам, небрежно потряхивая мешочком с гадальными бирками. – И не старайся понять. Просто запомни: не все слова, сказанные мной, сказаны действительно мной. Не ломай себе голову, просто прими это как данность. Этого ты все равно сейчас не поймешь, зато тебе станет понятно все остальное.
– Постараюсь, – пообещал Кенет.
– Тогда вернемся к партии, – кивнул юноша, и его тонкие пальцы струями дождя коснулись доски. – Фишки играют сами, поскольку обладают свободой воли и могут все – разумеется, в соответствии с правилами игры.
– То есть с тобой?
– Именно, – ослепительно засияла под солнцем доска. – Но, кроме правил, есть еще и мошенничество.
– Кто же мошенничает – фишки? – растерялся Кенет.
– Вот еще! – озорно рассмеялся мальчишка с поцарапанным носом. – Выйдет у них, как же! Хотя они и пытаются.
Кенет опустил голову. Вот так всегда. Только-только кажется, что ты наконец-то ухватил суть и начал понимать, а выходит, ничего-то ты и не понял.
– После поймешь, – сжалился худой смуглый маг. – Сюда посмотри.
Он снял фишку с доски… или нет? Кенет готов был поклясться, что снял, – но фишка оказалась на месте. И точно такая же фишка поблескивала в пальцах мага – да нет, не точно такая же, а она самая!
– Видишь? – кокетливо повела плечиком обворожительная девушка и ловко бросила Кенету фишку. Кенет безотчетно поймал ее на лету.
– Кажется, да, – кивнул Кенет. – Если фишка не снимается по игре, снять ее с доски невозможно.
– Верно, – спокойно подтвердил судья. – Возьми эту фишку с собой и спрячь. Когда ты ее найдешь, сам поймешь, что с ней делать.
– Когда я ее найду… – Окончания фразы Кенет не произнес. Ясно же, что спрашивать бесполезно. Понятных объяснений он не услышит.
– Возьми еще и эту. – Кенет едва не закричал, ибо Аканэ собственной рукой протягивал ему еще одну фишку. – Привяжи ее к рукояти меча. Потеряешь – уши оборву. Тебе с этим человеком еще сражаться.
– Когда? – хрипло спросил Кенет: даже после всего случившегося явление Аканэ потрясло его.
Странный Зверь, бывший одновременно всеми зверями сразу, изогнул шею.
– Когда найдешь свое место средоточия, – ответил Зверь. – Не раньше.
– А где мое место средоточия?
– Там, где ты его найдешь. – Снова перед Кенетом мелькнул облик, похожий на Аканэ, только отчего-то с синими глазами.
– Это как? – Глаза Кенета наполнились слезами.
– Где найдешь, там и будет, – последовал мгновенный ответ.
– Да, рассчитывать на что-то более внятное и думать не стоит.
– И не думай, – одобрил его кто-то, похожий одновременно на Юкенну, массаону и отца Наоки. – Лучше выпей вина на дорогу. Оно тебя согреет. У тебя ведь нет зимней одежды.
– Зимней одежды? – не поверил своим ушам Кенет.
– Оглянись вокруг, Видящий Суть. Посмотри, как блестят от инея голые черные ветви. Пока мы с тобой беседовали, осень миновала. Ты в безопасности. Твой враг ищет тебя осенью, а осенью тебя нет. Ты сбил его со следа.
– Но я же умру в горах зимой, – ужаснулся Кенет.
Старый лис задумчиво почесал задней лапой тронутое сединой ухо.
– Полагаю, не сдохнешь, – сообщил он. – Ты лучше пей, пока дают. От жратвы и питья в лесу нельзя отказываться. Кто знает, когда опять разживешься добычей?
Возле доски стоял небольшой опечатанный кувшинчик. Кенет нерешительно поднял его обеими руками и замер.
– Пей-пей, не отравлено, – ухмыльнулся базарный воришка.
Кенет сорвал печать и отхлебнул немного. У него сразу закружилась голова. Запах летней травы, и мягкие теплые губы, и голоса, много голосов, и привычная тяжесть меча, и темное, усыпанное звездами небо, и жаркое дыхание медведя, и магический огонь в руках, и еще что-то, не называемое, не могущее быть названным, но самое важное…
– Удачи тебе, – донесся до него тающий шепот.
Когда Кенет допил вино и опустил кувшинчик, он выскользнул из его руки, беззвучно разбился о сверкающий лед и исчез. На синий хайю опускались крупные медленные хлопья снега. Но ни холода, ни голода, ни жажды Кенет не испытывал.
Зато, оглядевшись вокруг, он испытал безграничное удивление: очень уж странное зрелище предстало его взору. Даже только что состоявшийся разговор не был таким странным – именно потому, что он-то по крайней мере и не мог быть иным. Окончив разговор, Кенет полагал, что и странности окончились и возвращается он в обычный мир. А вернулся он в чей-то сон, не иначе. Ни земли под ногами, ни холмов по сторонам – одно сплошное небо, равномерно затянутое облаками, не серыми и не белыми. Или, вернее, белыми – как лист бумаги в сумерках, когда его белизну не столько видишь, сколько вспоминаешь. Солнце даже не угадывается за облаками, нет яркого света, но нет и теней, свет как бы разлит в воздухе, и отвесно падающий медленный снег в этом приглушенном свечении кажется совсем темным, пока не мелькнет за ним что-нибудь черное. Только тогда мохнатые хлопья становятся белыми. Что-нибудь черное… резкие черные линии, густо наведенные тушью поверх жемчужно-серого света, и вокруг них висят, не соприкасаясь, черные точки и черточки – словно не деревья, а иероглифы растут из снега, частью ярко-черные, частью словно выцветшие, и сквозь них смутно просвечивает небо. И чем дальше, тем выше они взбираются в небо, врастая корнями в его пепельно-белое полотно. Кенет не сразу и понял, а когда уразумел, что видит деревья, у него закружилась голова: деревья, свободно восходящие в небо! Словно мир вывернулся наизнанку. Или сам Кенет все-таки повредился рассудком, из леса угодив прямо в зиму? Тяжелые редкие хлопья снега, медлительные, словно бы зависшие в воздухе, но все же падающие вниз – и устремленные вверх, улетающие, парящие деревья. И полное, нерушимое, могучее безветренное безмолвие.
Внезапный порыв ветра увел падение снежинок в сторону и на мгновение разорвал облачную пелену. Солнечный свет вслед за снежинками наискосок пролился на землю, и Кенет засмеялся: на небе, по-прежнему сером, нарисовалась неровная сияющая зубчатая черта – словно чья-то исполинская рука приподняла заснеженную землю, как бледно-золотистый тяжелый платок, потянула, да и оставила, и громадные складки этого платка так и не расправились. Деревья поднимались не по небу, а по склонам гор, они отбрасывали ярко-синие тени на розовато-золотой снег. Так вот они какие – горы! Теперь они выглядели вполне реальными – и все же неправдоподобно невесомыми, словно это сон самой земли: она совсем легкая, стоит ей потянуться в облака – и она сама растает, растворится в солнечном сиянии и полетит, как облако. Уже потом Кенет понял, что горы не всегда обманчиво призрачны. Видел он и смертоносную слепящую белизну, и черные голые камни, и отвесные стены. Всякое видел. Но нынешнее, самое первое впечатление он запомнил навсегда: горы – это сон земли о парении в облаках. Именно такими они всегда-всегда вырастали в его памяти.
Он двинулся вперед, оглядываясь по сторонам скорее чтобы восхититься, нежели чтобы сообразить, куда же ему идти. Через несколько минут солнце скрылось, небо вновь подернулось пеленой облаков, тени вновь исчезли, исчезло и очертание горных вершин на небосклоне. И Кенет с еще большей остротой ощутил, что бредет сквозь чей-то сон – знать бы только чей?
* * *
Сон видел кузнец Толай. Ему снилось, что он никак не может разжечь огонь в своем горне. И тогда он отправился на поиски другого огня, который даст рождение новому Богу. Он нес в свой горн солнечный свет с озаренных вершин, но свет умирал на черных углях. Он нырял в Горячее озеро и поднимал тайный жар с его дна, но уголь оставался мертвым и холодным. Толай снова вышел на поиски и увидел, как по перевалу Рукоять Меча подымается сияющий исполин с огромным белопламенным мечом. Не снег скрипел под его ногами – сами горы проминались под ним, как нехоженая снежная целина. И кузнец Толай понял: вот он, долгожданный огонь, который возвратит к жизни остывший горн. Нет огня жарче, чем кровь его сердца – если удастся ее добыть. Кузнец шагнул навстречу исполину, положил руку на рукоять ножа – и проснулся.
* * *
Сон видел и предводитель клана Птичье Крыло Урхон. Что-то огромное, невыразимо могущественное надвигалось со стороны перевала Рукоять Меча. Он изо всех сил пытался разглядеть обладателя грозной мощи, но снег падал на Горячее озеро и подымался вверх густым туманом – ничего не увидишь, хоть глаза себе вырви. Скрытое туманом могущество приблизилось, и внезапно Урхон услышал из тумана предсмертный крик своего сына. Урхон выхватил меч, яростно ударил невидимого врага – и проснулся, обливаясь холодным потом. “Надо будет пойти к Донгаю, – подумал Урхон, еле переводя дыхание. – Пусть истолкует, что мне привиделось”.
* * *
Кузнец клана Птичье Крыло Донгай тоже увидел сон. Перевал Рукоять Меча содрогнулся, и с плеча Кузнец-горы обрушилась лавина. Она пела. Над горами грохотала песнь о мужестве поверженного врага, воздавая ему хвалу, как должно по обычаю. “Не было у меня врага храбрее тебя, о Урхон. Твоя сила была велика и неколебима, как подножие горы, а твое мужество больше этого мира, о враг мой. Я никогда не забуду твоей отваги, о Урхон, и моя скорбь о ней переживет меня…” А потом на снег перед Донгаем упало несколько капель крови, и он понял, что это кровь Урхона. Ужас осознания и пробудил Донгая.
* * *
Не было в горных кланах ни одного человека, не увидевшего во сне, как что-то надвигается со стороны перевала Рукоять Меча – огонь, кровь, смерть или просто неведомое могущество. И не было ни одного Бога, который не видел во сне идущего по перевалу Рукоять Меча. Но ни один из Богов не смог рассказать людям о своем видении: испокон веку сны толкует Творец Богов, а с самими Богами о своих снах люди не советуются.

Глава 17
ПОВЕЛИТЕЛИ БОГОВ

Пожалуй, никто из равнинных жителей не знал горцев лучше, чем каэнский массаона Рокай. Всякий раз, когда они спускались с гор в Каэн, как того требовал обычай, массаона выносил решение разумное и тщательно взвешенное. Его неизменная справедливость снискала среди горцев заслуженное уважение. Горцы без особой охоты пускали к себе чужаков. Даже торговцам не дозволялось подниматься выше предгорья: вся торговля велась в установленное время у перевала Кабанья Холка, но тех, кому разрешалось взойти хотя бы на перевал, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Массаона – один из немногих – удостоился приглашения в горы и несколько раз побывал там. Гостил он в разное время у разных кланов – хотя и недолго, но об обычаях горцев он кое-какое представление получил. И чем больше он узнавал об этих людях, тем меньше понимал их. Познакомившись с горцами поближе, он понял, что житель гор – отнюдь не мрачная страхолюдная особь из сказок, которыми обитатели равнин путают своих непослушных детей. Но отчего эти веселые смешливые люди с такой легкостью хватаются за ножи, массаона понимать перестал. Он узнал, что горцы превыше всего почитают мечи – если перед горцем встанет вопрос, сохранить ему свой меч или свою жизнь, он лишится жизни, не раздумывая. Но даже самые лучшие мечи работы самых знаменитых оружейников империи, выкованные на равнинах, вызывали у горцев в лучшем случае равнодушное любопытство, сдобренное разве что самой малой толикой уважения, – а вот этого уже массаона в толк взять не мог. Горцы упоминали в разговоре своих Богов с таким благоговением, какое редко встретишь у жителя равнин, – но ни одного изображения Богов массаона так и не видел, и ему оставалось лишь гадать, на что они похожи. Словом, массаоне было о чем поведать Кенету, отправляя его в горы. Вот только времени на рассказы у него было недостаточно. Да и знал массаона хотя и многое, но далеко не все. Он не знал самого главного – того, что могло действительно помочь Кенету.
А все потому, что мечи горцев он видел по большей части в ножнах. Вблизи он не видел ни одного обнаженного клинка, и уж тем более в руках эти мечи ему держать ни разу не доводилось. Возможности такой у него не было ни разу – да и с чего бы ей представиться? Верх неучтивости – попросить воина: “Покажи мне твой меч”. А в горах это не просто неучтивость, это прямой вызов. А в устах массаоны даже хуже, чем просто вызов. Горцы свято соблюдают законы гостеприимства, а законы эти гласят: преступивший порог твоего дома находится с тобой в младшем кровном родстве до тех пор, пока не покинет пределы клана. Конечно, не все права настоящего родича гостю доступны, и не все обязанности его действительно обязывают в полной мере, но условным гостевое родство никак уж не назовешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80