Каждое слово, сказанное здесь, слышно из динамика. И каждое слово троекратно записывается: магнитофоном, гражданским стенографом и полицейским стенографом из Майами. Возвращаясь сегодня ночью отсюда, я позвонил в полицию. Рано утром они уже были здесь, и именно поэтому так нервничали буровой мастер и инженер. Полиция пряталась двенадцать часов, Кеннеди знал где. А во время обеда я сообщил Кеннеди о твоём условном стуке. Чибатти и его людей наверняка уже взяли. Вот и все...
Они молчали. Им нечего было сказать, по крайней мере до тех пор, пока они полностью не осознают все сказанное мной.
— О магнитофонной пленке не беспокойтесь,— сказал я.— Как правило, суды не принимают магнитофонные записи в качестве вещественных доказательств, но на этот раз будет сделано исключение. Все показания вы дали добровольно, вспомните и вы убедитесь, что так оно и было. В кессоне найдется как минимум десять свидетелей, готовых присягнуть в достоверности этих записей, в том, что они могли исходить только из батискафа. Любой прокурор в стране потребует обвинительного приговора, а присяжным даже не понадобится совещаться. Понимаете, что это означает?
— Да.— Ройал вынул пистолет, очевидно, ему пришел в голову дикий замысел перебить буксирный трос и направить батискаф в безопасное место.— Значит, мы ошиблись в тебе, Талбот, ты оказался хитрее нас. Я признаю это.
Храбрости тебе тоже хватает, но ты никогла не услышишь, как присяжные вынесут нам приговор. Мне все равно подыхать.— Он крепче сжал пистолет.— Прощай, Талбот.
— Я не стал бы этого делать на твоем месте,— сказал я.— Может быть, для тебя будет лучше сохранить руку, чтобы, когда придет время, было чем держаться за поручни электрического стула?
— Тебе не поможет эта болтовня, Талбот, я уже сказал...
— Загляни в дуло,— посоветовал я.— Если хочешь остаться без руки, попробуй выстрелить. Когда ты лежал без сознания, Кеннеди забил в дуло свинцовую заглушку. Ты думаешь, я совсем идиот? Спустился бы на дно, если бы ты держал в руке заряженный пистолет? Впрочем, можешь не верить мне на слово, Ройал, достаточно нажать на спуск.
Он искоса глянул в глубь дула, и на его скривившемся лице появилась маска ненависти. За один день он выполнил десятилетний план по смене выражения лица! Теперь же он не мог скрыть даже своих намерений. Я раньше него знал, что он бросит в меня пистолет. Мне удалось уклониться, пистолет ударился в иллюминатор, не причинив ему никакого вреда, и упал на пол.
— Но с моим оружием никто ничего не сделал,— прохрипел Виланд. В нем невозможно было узнать когда-то благородного и процветающего, хотя и чересчур доброго бизнесмена. Лицо его стало каким-то исхудавшим, оно странно постарело и покрылось зеленоватым потом.— Наконец-то и ты совершил ошибку, Талбот.— Он тяжело дышал.— Тебе не удастся...
Он замолчал, его рука, полезшая было за пазуху, остановилась на полпути. Он уставился в дуло тяжелого кольта, направленное ему прямо в лоб.
— Где ты взял его? Это пистолет Ларри?
— Он больше ему не понадобится. Вам следовало обыскать меня, а не Кеннеди. Глупцы! Конечно, это пистолет Ларри, этого набитого наркотиками сопляка, который утверждал, что является твоим сыном.— Я спокойно смотрел на Виланда, мне хотелось избежать стрельбы на глубине пятьдесят метров от поверхности моря. Я не знал, какие будут последствия.— Я отобрал его сегодня вечером у Ларри примерно час назад перед тем, как убил его.
— Перед тем как его...?
— Убил его. Свернул ему шею.
Издав не то стон, не то всхлип, Виланд бросился на меня
через всю кабину. Однако его реакция была замедленной, движения еще более вялые, и когда кольт ударил его в висок, он мешком осел на пол.
— Свяжи его,— приказал я Ройалу. Вокруг валялось множество электрических проводов, и Ройал не был настолько глуп, чтобы мне возражать. Он связал Виланда. Как только Ройал закончил еще не успев даже выпрямиться, я ударил его в затылок рукояткой кольта. Время джентльменских игр прошло. Я чувствовал, как тону в захлестывающем меня океане боли. Понимал, что у меня не хватит сил управлять батискафом и одновременно присматривать за Ройалом. Я сомневался, хватит ли у меня сил вообще.
Сил хватило едва-едва. Помню, как я открывал люк кабины, как чужим, прерывающимся голосом просил накачать воздух в переходник. Потом, спотыкаясь, добрел до входного люка батискафа и начал его открывать. Больше я ничего не помню. Мне сказали, что всех нас троих нашли в бессознательном состоянии на полу батискафа.
Эпилог
Я вышел из здания суда. Был тихий, теплый, солнечный октябрьский день. Минуту назад Ройала приговорили к смертной казни, и все знали, что протест на этот приговор не поступит. Как я и предсказывал, присяжные вынесли вердикт о виновности, даже не покидая судебного зала. Процесс длился один день. Все это время Ройал сидел, как каменный истукан, устремив взгляд в одно и то же место. Он смотрел на меня. Его пустые, бесцветные глаза не изменились даже тогда, когда прокурор воспроизводил ту часть магнитофонной записи, где Ройал, ползая на четвереньках по полу батискафа, умолял сохранить ему жизнь. Они не изменились и тогда, когда зачитывали смертный приговор, но несмотря на это равнодушие, даже слепой мог с легкостью прочитать в них: «Впереди вечность, Талбот. Она длится бесконечно. Я буду ждать тебя».
Что ж, пусть ждет. Вечность — слишком долгий промежуток времени, чтобы мне волноваться. Виланд избежал смертной казни, потому что судить его было невозможно. Карабкаясь вверх из батискафа по ста восьмидесяти ступенькам кессона, Виланд разжал руки, отклонился назад и полетел в пропасть. На своем длинном последнем пути вниз, он не издал ни единого крика.
На ступеньках суда я обогнал генерала и его жену. Миссис Рутвин я увидел впервые, когда вышел из больницы, то есть вчера. Она оказалась очень симпатичной, ласковой и безмерно благодарной. Они предлагали мне всё, начиная с самой высокой должности в нефтяной компании Рутвина и заканчивая суммой денег, которой любому человеку хватило бы на полдюжины жизней. Я поблагодарил и отказался. Меня не привлекали директорские должности, и никакие сокровища на свете не могли вернуть мне прошлое. За деньги нельзя было купить и той одной-единственной вещи, которой мне сейчас хотелось.
Мэри Рутвин стояла на тротуаре у бежевого «роллс-ройса» отца. На ней было гладкое, прямое белое платье, очень скромное, стоимостью не выше тысячи долларов, длинные пшеничные волосы она уложила в косы высоко на макушке. Я никогда не видел ее раньше такой прекрасной. За ней стоял Кеннеди. Впервые я увидел его в безупречно сшитом темно-синем костюме и уже не мог представить в другом наряде. Времена, когда он работал шофером, были в прошлом: генерал знал, чем обязана Кеннеди семья Рутвинов и что эти обязательства не могут компенсироваться жалованьем шофера. Мне хотелось пожелать ему удачи.
Я спустился по ступенькам и остановился. Дул легкий бриз с переливающегося всеми оттенками голубизны, сверкающего Мексиканского залива, перегоняя через улицу пыль и обрывки бумаги.
Мзри заметила меня, мгновение она колебалась, а потом подошла ко мне. Ее глаза казались темными и странно затуманенными, но это могла быть просто игра моего во-бражения. Она что-то пробормотала, я не смог разобрать что, потом осторожно, чтобы не задеть мою раненую руку, которую я все еще носил на перевязи, обняла обеими руками за шею, притянула мою голову к себе и поцеловала. В следующее мгновение она уже шла к «роллс-ройсу» неуверенной походкой человека, который плохо видит. Кеннеди внимательно посмотрел на нее, когда она шла к нему, потом перевел взгляд на меня. Лицо его было спокойным и бесстрастным. Я улыбнулся ему, и он ответил мне улыбкой. Я пошел вниз по улице, вдоль берега и зашел в бар. Особого желания выпить у меня не было, но раз уж попался бар, я зашел. Я выпил два двойных шотландских виски, но понял, что зря перевожу добро. Вышел и отправился на пляж. Не знаю, как долго я там сидел. Час, два... Солнце опустилось почти за океан, море и небо окрасились в апельсиново-золотистый свет, а на горизонте я едва различал совершен
но чуждые этой театральной декорации контуры огромной угловатой буровой вышки на платформе Х-13. Я понял, что они навсегда останутся частицей моего я. Платформа и останки самолета ДС в двухстах метрах от нее на глубине сто шестьдесят метров. Хорошо или плохо, но это всегда будет частицей меня. Теперь уже всё в прошлом, всё закончилось, осталась, к сожалению, лишь пустота.
Солнце уже садилось в воду, вся западная часть моря и неба превратилась в большой красный луч, луч, который скоро погаснет и исчезнет бесследно. Так же, как и моя красная роза еще до того, как стала белой.
Солнце исчезло, со стороны моря надвигалась ночь. Похолодало. Я нехотя встал и медленно пошел в гостиницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Они молчали. Им нечего было сказать, по крайней мере до тех пор, пока они полностью не осознают все сказанное мной.
— О магнитофонной пленке не беспокойтесь,— сказал я.— Как правило, суды не принимают магнитофонные записи в качестве вещественных доказательств, но на этот раз будет сделано исключение. Все показания вы дали добровольно, вспомните и вы убедитесь, что так оно и было. В кессоне найдется как минимум десять свидетелей, готовых присягнуть в достоверности этих записей, в том, что они могли исходить только из батискафа. Любой прокурор в стране потребует обвинительного приговора, а присяжным даже не понадобится совещаться. Понимаете, что это означает?
— Да.— Ройал вынул пистолет, очевидно, ему пришел в голову дикий замысел перебить буксирный трос и направить батискаф в безопасное место.— Значит, мы ошиблись в тебе, Талбот, ты оказался хитрее нас. Я признаю это.
Храбрости тебе тоже хватает, но ты никогла не услышишь, как присяжные вынесут нам приговор. Мне все равно подыхать.— Он крепче сжал пистолет.— Прощай, Талбот.
— Я не стал бы этого делать на твоем месте,— сказал я.— Может быть, для тебя будет лучше сохранить руку, чтобы, когда придет время, было чем держаться за поручни электрического стула?
— Тебе не поможет эта болтовня, Талбот, я уже сказал...
— Загляни в дуло,— посоветовал я.— Если хочешь остаться без руки, попробуй выстрелить. Когда ты лежал без сознания, Кеннеди забил в дуло свинцовую заглушку. Ты думаешь, я совсем идиот? Спустился бы на дно, если бы ты держал в руке заряженный пистолет? Впрочем, можешь не верить мне на слово, Ройал, достаточно нажать на спуск.
Он искоса глянул в глубь дула, и на его скривившемся лице появилась маска ненависти. За один день он выполнил десятилетний план по смене выражения лица! Теперь же он не мог скрыть даже своих намерений. Я раньше него знал, что он бросит в меня пистолет. Мне удалось уклониться, пистолет ударился в иллюминатор, не причинив ему никакого вреда, и упал на пол.
— Но с моим оружием никто ничего не сделал,— прохрипел Виланд. В нем невозможно было узнать когда-то благородного и процветающего, хотя и чересчур доброго бизнесмена. Лицо его стало каким-то исхудавшим, оно странно постарело и покрылось зеленоватым потом.— Наконец-то и ты совершил ошибку, Талбот.— Он тяжело дышал.— Тебе не удастся...
Он замолчал, его рука, полезшая было за пазуху, остановилась на полпути. Он уставился в дуло тяжелого кольта, направленное ему прямо в лоб.
— Где ты взял его? Это пистолет Ларри?
— Он больше ему не понадобится. Вам следовало обыскать меня, а не Кеннеди. Глупцы! Конечно, это пистолет Ларри, этого набитого наркотиками сопляка, который утверждал, что является твоим сыном.— Я спокойно смотрел на Виланда, мне хотелось избежать стрельбы на глубине пятьдесят метров от поверхности моря. Я не знал, какие будут последствия.— Я отобрал его сегодня вечером у Ларри примерно час назад перед тем, как убил его.
— Перед тем как его...?
— Убил его. Свернул ему шею.
Издав не то стон, не то всхлип, Виланд бросился на меня
через всю кабину. Однако его реакция была замедленной, движения еще более вялые, и когда кольт ударил его в висок, он мешком осел на пол.
— Свяжи его,— приказал я Ройалу. Вокруг валялось множество электрических проводов, и Ройал не был настолько глуп, чтобы мне возражать. Он связал Виланда. Как только Ройал закончил еще не успев даже выпрямиться, я ударил его в затылок рукояткой кольта. Время джентльменских игр прошло. Я чувствовал, как тону в захлестывающем меня океане боли. Понимал, что у меня не хватит сил управлять батискафом и одновременно присматривать за Ройалом. Я сомневался, хватит ли у меня сил вообще.
Сил хватило едва-едва. Помню, как я открывал люк кабины, как чужим, прерывающимся голосом просил накачать воздух в переходник. Потом, спотыкаясь, добрел до входного люка батискафа и начал его открывать. Больше я ничего не помню. Мне сказали, что всех нас троих нашли в бессознательном состоянии на полу батискафа.
Эпилог
Я вышел из здания суда. Был тихий, теплый, солнечный октябрьский день. Минуту назад Ройала приговорили к смертной казни, и все знали, что протест на этот приговор не поступит. Как я и предсказывал, присяжные вынесли вердикт о виновности, даже не покидая судебного зала. Процесс длился один день. Все это время Ройал сидел, как каменный истукан, устремив взгляд в одно и то же место. Он смотрел на меня. Его пустые, бесцветные глаза не изменились даже тогда, когда прокурор воспроизводил ту часть магнитофонной записи, где Ройал, ползая на четвереньках по полу батискафа, умолял сохранить ему жизнь. Они не изменились и тогда, когда зачитывали смертный приговор, но несмотря на это равнодушие, даже слепой мог с легкостью прочитать в них: «Впереди вечность, Талбот. Она длится бесконечно. Я буду ждать тебя».
Что ж, пусть ждет. Вечность — слишком долгий промежуток времени, чтобы мне волноваться. Виланд избежал смертной казни, потому что судить его было невозможно. Карабкаясь вверх из батискафа по ста восьмидесяти ступенькам кессона, Виланд разжал руки, отклонился назад и полетел в пропасть. На своем длинном последнем пути вниз, он не издал ни единого крика.
На ступеньках суда я обогнал генерала и его жену. Миссис Рутвин я увидел впервые, когда вышел из больницы, то есть вчера. Она оказалась очень симпатичной, ласковой и безмерно благодарной. Они предлагали мне всё, начиная с самой высокой должности в нефтяной компании Рутвина и заканчивая суммой денег, которой любому человеку хватило бы на полдюжины жизней. Я поблагодарил и отказался. Меня не привлекали директорские должности, и никакие сокровища на свете не могли вернуть мне прошлое. За деньги нельзя было купить и той одной-единственной вещи, которой мне сейчас хотелось.
Мэри Рутвин стояла на тротуаре у бежевого «роллс-ройса» отца. На ней было гладкое, прямое белое платье, очень скромное, стоимостью не выше тысячи долларов, длинные пшеничные волосы она уложила в косы высоко на макушке. Я никогда не видел ее раньше такой прекрасной. За ней стоял Кеннеди. Впервые я увидел его в безупречно сшитом темно-синем костюме и уже не мог представить в другом наряде. Времена, когда он работал шофером, были в прошлом: генерал знал, чем обязана Кеннеди семья Рутвинов и что эти обязательства не могут компенсироваться жалованьем шофера. Мне хотелось пожелать ему удачи.
Я спустился по ступенькам и остановился. Дул легкий бриз с переливающегося всеми оттенками голубизны, сверкающего Мексиканского залива, перегоняя через улицу пыль и обрывки бумаги.
Мзри заметила меня, мгновение она колебалась, а потом подошла ко мне. Ее глаза казались темными и странно затуманенными, но это могла быть просто игра моего во-бражения. Она что-то пробормотала, я не смог разобрать что, потом осторожно, чтобы не задеть мою раненую руку, которую я все еще носил на перевязи, обняла обеими руками за шею, притянула мою голову к себе и поцеловала. В следующее мгновение она уже шла к «роллс-ройсу» неуверенной походкой человека, который плохо видит. Кеннеди внимательно посмотрел на нее, когда она шла к нему, потом перевел взгляд на меня. Лицо его было спокойным и бесстрастным. Я улыбнулся ему, и он ответил мне улыбкой. Я пошел вниз по улице, вдоль берега и зашел в бар. Особого желания выпить у меня не было, но раз уж попался бар, я зашел. Я выпил два двойных шотландских виски, но понял, что зря перевожу добро. Вышел и отправился на пляж. Не знаю, как долго я там сидел. Час, два... Солнце опустилось почти за океан, море и небо окрасились в апельсиново-золотистый свет, а на горизонте я едва различал совершен
но чуждые этой театральной декорации контуры огромной угловатой буровой вышки на платформе Х-13. Я понял, что они навсегда останутся частицей моего я. Платформа и останки самолета ДС в двухстах метрах от нее на глубине сто шестьдесят метров. Хорошо или плохо, но это всегда будет частицей меня. Теперь уже всё в прошлом, всё закончилось, осталась, к сожалению, лишь пустота.
Солнце уже садилось в воду, вся западная часть моря и неба превратилась в большой красный луч, луч, который скоро погаснет и исчезнет бесследно. Так же, как и моя красная роза еще до того, как стала белой.
Солнце исчезло, со стороны моря надвигалась ночь. Похолодало. Я нехотя встал и медленно пошел в гостиницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32