Я медленно поднимал обороты двигателей до максимальных.
— Идем на юго-запад.— Виланд заглянул в листок бумаги, который вынул из кармана.— Курс двести двадцать два градуса.
— В самом деле?
— Что значит «в самом деле»? — заорал он злобно. Теперь, когда исполнились все его желания и батискаф был исправен, Виланд вовсе не чувствовал себя счастливым. По-моему, клаустрофобия.
— Этот курс действительный или по этому компасу? — терпеливо спросил я.
— По компасу.
— А поправка на отклонение учтена? Он еще раз заглянул в свой листок.
— Да. Брайсон говорил, что при этом курсе металл, из которого сделано основание плавающего острова, не окажет влияния.
Я ничего не ответил. Где сейчас находился Брайсон, умерший от кессонной болезни? Я почти был уверен, что не далее чем в нескольких десятках метров отсюда. Чтобы пробурить нефтяную скважину глубиной четыре километра, нужно не меньше шести тысяч мешков цемента, но и двух ведер цемента хватило бы, чтобы Брайсон навек остался на дне, а недостачи цемента никто не обнаружил.
— Пятьсот двадцать метров,— сказал Виланд,— от опоры до крыла.— Впервые он упомянул о крыльях.— А с поправкой на глубину погружения в расщелину, около
шестисот двадцати метров. По крайней мере, так утверждал Брайсон.
— Где начинается расщелина?
— Через пятьдесят метров примерно на этой же глубине, затем идет склон под углом тридцать градусов до глубины сто шестьдесят метров.
Я кивнул, но ничего не ответил. Я слышал, что у человека не может болеть в двух разных местах, но, оказывается, люди ошибаются. Мои рука, плечо и спина были одним сплошным океаном боли, которую еще больше усиливали дерганье и резь в верхней челюсти. Мне не хотелось разговаривать, не хотелось ничего. Я старался забыть о боли, сосредоточившись на своем задании.
Буксирный трос, соединяющий нас с колонной, был намотан на барабан с электроприводом. Привод был без реверса, так что трос мог только наматываться на барабан, на обратном пути. Сейчас же, когда мы двигались вперед, трос разматывался свободно, увлекая за собой телефонный кабель. Количество оборотов барабана, которое показывал прибор, давало представление о пройденном расстоянии и о скорости. Максимальная скорость батискафа составляла два узла, но даже легкое торможение, вызванное разматыванием троса, уменьшало ее до одного узла. И все-таки эта скорость была достаточной. Путь нам предстоял недальний.
То, что управление батискафом я полностью взял на себя, по-видимому, устраивало Виланда. Большую часть времени он нервно поглядывал в боковой иллюминатор. Ройал ни на секунду не спускал с меня своего единственного здорового глаза, холодного и неподвижного; он следил за каждым моим малейшим движением, но делал это чисто механически. Впечатление было такое, что он абсолютно не понимает принципов работы батискафа и управления им. Да иначе и быть не могло: даже когда я до упора повернул ручку аппаратуры, поглощающей углекислый газ, это не произвело на него никакого впечатления.
Слегка задрав нос из-за сопротивления буксирного троса, мы медленно дрейфовали в трех метрах от дна. Рулевой трос, свисающий под днищем батискафа, чуть волочился по песку, камням и кораллам. Вода была абсолютно черной, однако двух наших прожекторов и света из иллюминаторов было достаточно, чтобы видеть, что происходит вокруг. Змееподобная барракуда ткнулась пастью в иллюминатор и с минуту разглядывала нас немигающими глазами; стайка рыб, похожих на испанских макрелей, неко-
торое время составляла нам компанию, но в панике исчезла, когда появилась величественная акула. В общем, дно было пустоватым: не исключено, что ураган заставил большинство рыб искать более спокойные глубины.
Через десять минут дно моря неожиданно провалилось под нами; во мраке, который не смогли пробить наши прожектора, сложилось впечатление, что мы неожиданно оказались над крутым скалистым обрывом. Я знал, что это только кажется: Виланд десятки раз исследовал океан, и если утверждал, что склон идет под углом тридцать градусов, то наверняка так оно и было. И все-таки почти невозможно было избавиться от ощущения, что это темная бездонная пасть.
— Это здесь,— тихо сказал Виланд. Его гладко выбритое лицо чуть вспотело.— Опускайся, Талбот.
— Позже.— Я покачал головой.— Если начнем погружаться сейчас, буксирный трос, который мы тащим за собой, будет выталкивать корму батискафа наверх. Наши прожектора светят не вперед, а только вертикально вниз. Ты хочешь, чтобы мы столкнулись с какой-нибудь выступающей скалой? Хочешь повредить носовую цистерну с бензином? Не забывай, она тонкая, достаточно одной трещины, и мы приобретем такую отрицательную плавучесть, что никогда больше не сможем вынырнуть. Понимаешь ты это или нет, Виланд!
Лицо его блестело от пота. Он снова облизал губы и сказал:
— Делай как знаешь, Талбот.
Я держал курс 222° до тех пор, пока указатель буксирного троса не показал шестьсот метров, остановил моторы и позволил батискафу приобрести незначительную отрицательную плавучесть, которая ранее компенсировалась движением вперед и установленными под углом рулями. Мы погружались так медленно, что казалось, указатель эхолота стоит на месте. Свисающий с кормы буксирный трос заставлял ее опускаться, каждые тридцать метров мне приходилось останавливать двигатели и потихоньку отпускать трос. На глубине сто шестьдесят метров наши прожектора высветили дно моря. В этом месте не было скал, кораллов или губок, лишь небольшие участки сероватого песка и длинные черные полосы ила. Я включил оба двигателя, дал половину максимальных оборотов, выровнял рули и очень медленно начал продвигаться вперед. Достаточно было пяти метров. Расчеты Брайсона оказались почти идеальными. Когда на указателе буксирного троса было шестьсот
двадцать пять метров, слева я заметил отблеск какого-то предмета на дне почти вне нашего поля зрения. Это был хвост самолета, значит, мы проскочили нашу цель справа, потому что нос самолета был направлен в ту сторону, откуда мы приплыли. Я дал задний ход, а потом совсем выключил двигатели. Батискаф медленно начал опускаться; рулевой трос коснулся дна, однако оказалось, что уменьшение массы не в состоянии уравновесить небольшую отрицательную плавучесть. Батискаф своей нижней частью тяжело погрузился в черный ил.
Менее пятнадцати минут прошло с тех пор, как я отключил поглотитель углекислого газа, но воздух в кабине уже был спертым. На первый взгляд, ни Виланд, ни Ройал ничего не чувствовали; возможно, они решили, что это нормальные условия, но, вероятнее всего, вообще ничего не заметили. Оба они были полностью поглощены тем, что увидели в переднем иллюминаторе в мощном свете прожектора.
Я тоже был захвачен этим. Сотни раз я задумывался над тем, как буду себя чувствовать, как отреагирую, когда, наконец, увижу, если вообще когда-нибудь увижу, то, что лежало теперь, наполовину погруженное в ил, на дне рядом с батискафом. Я ожидал гнева, бешенства, боли, может быть, даже страха. Но сейчас я уже ничего этого не чувствовал. Меня охватили жалость и горе, я почувствовал глубокую грусть. Может, моя реакция была не такой, как я ожидал, потому что я находился в обморочном состоянии из-за невыносимой боли от ран, но знал, что дело не в этом: мне не было легче от сознания того, что жалость и грусть относятся не к тем людям, а ко мне самому... Я погрузился в печальные воспоминания и вместо того, чтобы прийти в ярость, расчувствовался, как человек, окончательно затерявшийся в своем собственном одиночестве.
Самолет погрузился в ил примерно на один метр. Правое крыло бесследно исчезло, наверняка оторвалось при ударе о воду. Исчез и кончик левого крыла, но часть хвоста и фюзеляж были совершенно целые, за исключением продырявленного, как решето, носа и выбитого переднего стекла — доказательство того, как погиб самолет ДС.
Мы находились вблизи корпуса, нос батискафа нависал над затопленной кабиной самолета. Внутри нее я мог различить два скелета: скелет в кресле первого пилота, которого удерживал ремень безопасности, сохранил выпрямленное положение; другой же, на месте второго пилота, наклонился вперед и был почти не виден.
— Прекрасно! Разве это не впечатляет, Талбот? — Виланд на какое-то время даже победил свою клаустрофобию, он потирал руки.— Прошло так много времени... но игра стоила свеч. Совершенно целый! Я опасался, что его может раскидать по всему дну. Опытный специалист по подводным работам справится с ним без труда, не так ли, Талбот? — Не ожидая ответа, он вновь уставился в иллюминатор, наслаждаясь видом.— Прекрасно! — Повторил он еще раз.— Действительно, прекрасно!
— Да, прекрасно,— согласился я. Меня самого поразил мой спокойный, равнодушный голос.— За исключением британского фрегата «Де Браак», затонувшего во время шторма у побережья штата Делавэр в 1798 году, это, вероятнее всего, самый крупный подводный клад в западном полушарии. Десять миллионов двести пятьдесят тысяч долларов в золотых слитках, изумрудах и нешлифованных алмазах.
— Точно! — Виланд забыл, что является представителем благородного племени преуспевающих бизнесменов и снова принялся потирать руки.— Десять миллионов...— Внезапно он осекся, вздрогнул и замолчал.— Каким образом... откуда тебе об этом известно, Талбот? — прошептал он.
— Я знал об этом еще раньше тебя, Виланд,— ответил спокойно я. Они оба отвернулись от иллюминатора и уставились на меня. Виланд со смешанным чувством удивления, подозрительности и зарождающегося страха, Ройал своим единственным здоровым холодным, бесцветным, окаменевшим глазом, раскрытым шире, чем когда-либо.— Боюсь, Виланд, по сообразительности тебе далеко до генерала. Да и мне тоже. Он расшифровал меня еще сегодня утром. Я даже понял, почему это произошло. А ты, Виланд, знаешь, почему?
— Что это ты городишь? — спросил он охрипшим голосом.
— Он сообразительный парень, наш генерал,— продолжил я, не обращая внимания на его слова.— Когда утром мы высадились на плавающем острове, он заметил, что я закрывал лицо только до тех пор, пока не убедился, что среди встречающих нет какого-то определенного человека. Позднее я перестал об этом заботиться. Признаю, с моей стороны это была неаккуратность. Ее хватило генералу, чтобы догадаться, что я не убийца, потому что настоящий убийца закрывал бы лицо от всех. Он также догадался, что я уже был на плавающем острове и поэтому
опасаюсь, что кто-то может меня опознать. В обоих случаях он был совершенно прав: я не убийца и до этого уже был на платформе. Точнее говоря, сегодня ночью.
Виланд молчал, его совершенно сбил с толку катастрофический смысл моих слов, с вытекающими из них мрачными перспективами. Он пришел в полное замешательство и был не в состоянии выразить свои противоречивые мысли словами.
— Кроме того, генерал заметил кое-что еще,— сказал я.— Он обратил внимание на то, что когда ты рассказывал мне о предстоящей работе, я ни разу не задал главного вопроса: какой клад мы должны поднять, в каком судне или самолете он находится? Я ведь ни разу не задал такого вопроса. Ведь так, Виланд? С моей стороны это была еще одна оплошность, но ты не обратил внимания. Генерал же отметил это и понял, что причина лишь в одном: я заранее все знал!
Настала десятисекундная пауза, а потом Виланд прошептал:
— Кто ты такой, Талбот?
— Только не твой друг, Виланд.— Я улыбнулся ему, насколько позволяла верхняя челюсть.— Ты умрешь, Виланд. Сдохнешь в мучениях, а испуская дух, будешь проклинать меня и тот день, когда мы встретились.
Снова тишина, еще более пугающая. Мне очень хотелось закурить, но внутри кабины это было невозможно. Бог свидетель, воздух и без того был спертым, дыхание наше неестественно участилось, пот начинал заливать наши лица.
— Я расскажу тебе одну историю,— продолжил я.— Это не сказка для детей, но можно начать так: «За тридевять земель...». Ну так вот, за тридевять земель была страна, с очень скромными военно-морскими силами — парочка бомбардировщиков, фрегат, канонерка. Правда, это немного, Виланд? Ну так вот, правительство страны задумало удвоить флот. Дела их шли совсем не плохо, благодаря нефти и экспорту кофе, так что они решили, что могут себе это позволить. Конечно, они могли потратить деньги с большей пользой, но в стране часто происходили революции и власть каждого нового правительства в значительной степени зависела от мощи ее вооруженных сил. Давайте усилим наши военно-морские силы, решили они. Кто так решил, Виланд?
Он пытался что-то сказать, но из гортани вырвался только хрип. Облизал губы и сказал:
— Колумбия.
— Интересно, откуда тебе об этом известно? Да, Колумбия. Им удалось закупить в Великобритании парочку бывших в употреблении бомбардировщиков, а в США — несколько фрегатов, минных тральщиков и канонерок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Идем на юго-запад.— Виланд заглянул в листок бумаги, который вынул из кармана.— Курс двести двадцать два градуса.
— В самом деле?
— Что значит «в самом деле»? — заорал он злобно. Теперь, когда исполнились все его желания и батискаф был исправен, Виланд вовсе не чувствовал себя счастливым. По-моему, клаустрофобия.
— Этот курс действительный или по этому компасу? — терпеливо спросил я.
— По компасу.
— А поправка на отклонение учтена? Он еще раз заглянул в свой листок.
— Да. Брайсон говорил, что при этом курсе металл, из которого сделано основание плавающего острова, не окажет влияния.
Я ничего не ответил. Где сейчас находился Брайсон, умерший от кессонной болезни? Я почти был уверен, что не далее чем в нескольких десятках метров отсюда. Чтобы пробурить нефтяную скважину глубиной четыре километра, нужно не меньше шести тысяч мешков цемента, но и двух ведер цемента хватило бы, чтобы Брайсон навек остался на дне, а недостачи цемента никто не обнаружил.
— Пятьсот двадцать метров,— сказал Виланд,— от опоры до крыла.— Впервые он упомянул о крыльях.— А с поправкой на глубину погружения в расщелину, около
шестисот двадцати метров. По крайней мере, так утверждал Брайсон.
— Где начинается расщелина?
— Через пятьдесят метров примерно на этой же глубине, затем идет склон под углом тридцать градусов до глубины сто шестьдесят метров.
Я кивнул, но ничего не ответил. Я слышал, что у человека не может болеть в двух разных местах, но, оказывается, люди ошибаются. Мои рука, плечо и спина были одним сплошным океаном боли, которую еще больше усиливали дерганье и резь в верхней челюсти. Мне не хотелось разговаривать, не хотелось ничего. Я старался забыть о боли, сосредоточившись на своем задании.
Буксирный трос, соединяющий нас с колонной, был намотан на барабан с электроприводом. Привод был без реверса, так что трос мог только наматываться на барабан, на обратном пути. Сейчас же, когда мы двигались вперед, трос разматывался свободно, увлекая за собой телефонный кабель. Количество оборотов барабана, которое показывал прибор, давало представление о пройденном расстоянии и о скорости. Максимальная скорость батискафа составляла два узла, но даже легкое торможение, вызванное разматыванием троса, уменьшало ее до одного узла. И все-таки эта скорость была достаточной. Путь нам предстоял недальний.
То, что управление батискафом я полностью взял на себя, по-видимому, устраивало Виланда. Большую часть времени он нервно поглядывал в боковой иллюминатор. Ройал ни на секунду не спускал с меня своего единственного здорового глаза, холодного и неподвижного; он следил за каждым моим малейшим движением, но делал это чисто механически. Впечатление было такое, что он абсолютно не понимает принципов работы батискафа и управления им. Да иначе и быть не могло: даже когда я до упора повернул ручку аппаратуры, поглощающей углекислый газ, это не произвело на него никакого впечатления.
Слегка задрав нос из-за сопротивления буксирного троса, мы медленно дрейфовали в трех метрах от дна. Рулевой трос, свисающий под днищем батискафа, чуть волочился по песку, камням и кораллам. Вода была абсолютно черной, однако двух наших прожекторов и света из иллюминаторов было достаточно, чтобы видеть, что происходит вокруг. Змееподобная барракуда ткнулась пастью в иллюминатор и с минуту разглядывала нас немигающими глазами; стайка рыб, похожих на испанских макрелей, неко-
торое время составляла нам компанию, но в панике исчезла, когда появилась величественная акула. В общем, дно было пустоватым: не исключено, что ураган заставил большинство рыб искать более спокойные глубины.
Через десять минут дно моря неожиданно провалилось под нами; во мраке, который не смогли пробить наши прожектора, сложилось впечатление, что мы неожиданно оказались над крутым скалистым обрывом. Я знал, что это только кажется: Виланд десятки раз исследовал океан, и если утверждал, что склон идет под углом тридцать градусов, то наверняка так оно и было. И все-таки почти невозможно было избавиться от ощущения, что это темная бездонная пасть.
— Это здесь,— тихо сказал Виланд. Его гладко выбритое лицо чуть вспотело.— Опускайся, Талбот.
— Позже.— Я покачал головой.— Если начнем погружаться сейчас, буксирный трос, который мы тащим за собой, будет выталкивать корму батискафа наверх. Наши прожектора светят не вперед, а только вертикально вниз. Ты хочешь, чтобы мы столкнулись с какой-нибудь выступающей скалой? Хочешь повредить носовую цистерну с бензином? Не забывай, она тонкая, достаточно одной трещины, и мы приобретем такую отрицательную плавучесть, что никогда больше не сможем вынырнуть. Понимаешь ты это или нет, Виланд!
Лицо его блестело от пота. Он снова облизал губы и сказал:
— Делай как знаешь, Талбот.
Я держал курс 222° до тех пор, пока указатель буксирного троса не показал шестьсот метров, остановил моторы и позволил батискафу приобрести незначительную отрицательную плавучесть, которая ранее компенсировалась движением вперед и установленными под углом рулями. Мы погружались так медленно, что казалось, указатель эхолота стоит на месте. Свисающий с кормы буксирный трос заставлял ее опускаться, каждые тридцать метров мне приходилось останавливать двигатели и потихоньку отпускать трос. На глубине сто шестьдесят метров наши прожектора высветили дно моря. В этом месте не было скал, кораллов или губок, лишь небольшие участки сероватого песка и длинные черные полосы ила. Я включил оба двигателя, дал половину максимальных оборотов, выровнял рули и очень медленно начал продвигаться вперед. Достаточно было пяти метров. Расчеты Брайсона оказались почти идеальными. Когда на указателе буксирного троса было шестьсот
двадцать пять метров, слева я заметил отблеск какого-то предмета на дне почти вне нашего поля зрения. Это был хвост самолета, значит, мы проскочили нашу цель справа, потому что нос самолета был направлен в ту сторону, откуда мы приплыли. Я дал задний ход, а потом совсем выключил двигатели. Батискаф медленно начал опускаться; рулевой трос коснулся дна, однако оказалось, что уменьшение массы не в состоянии уравновесить небольшую отрицательную плавучесть. Батискаф своей нижней частью тяжело погрузился в черный ил.
Менее пятнадцати минут прошло с тех пор, как я отключил поглотитель углекислого газа, но воздух в кабине уже был спертым. На первый взгляд, ни Виланд, ни Ройал ничего не чувствовали; возможно, они решили, что это нормальные условия, но, вероятнее всего, вообще ничего не заметили. Оба они были полностью поглощены тем, что увидели в переднем иллюминаторе в мощном свете прожектора.
Я тоже был захвачен этим. Сотни раз я задумывался над тем, как буду себя чувствовать, как отреагирую, когда, наконец, увижу, если вообще когда-нибудь увижу, то, что лежало теперь, наполовину погруженное в ил, на дне рядом с батискафом. Я ожидал гнева, бешенства, боли, может быть, даже страха. Но сейчас я уже ничего этого не чувствовал. Меня охватили жалость и горе, я почувствовал глубокую грусть. Может, моя реакция была не такой, как я ожидал, потому что я находился в обморочном состоянии из-за невыносимой боли от ран, но знал, что дело не в этом: мне не было легче от сознания того, что жалость и грусть относятся не к тем людям, а ко мне самому... Я погрузился в печальные воспоминания и вместо того, чтобы прийти в ярость, расчувствовался, как человек, окончательно затерявшийся в своем собственном одиночестве.
Самолет погрузился в ил примерно на один метр. Правое крыло бесследно исчезло, наверняка оторвалось при ударе о воду. Исчез и кончик левого крыла, но часть хвоста и фюзеляж были совершенно целые, за исключением продырявленного, как решето, носа и выбитого переднего стекла — доказательство того, как погиб самолет ДС.
Мы находились вблизи корпуса, нос батискафа нависал над затопленной кабиной самолета. Внутри нее я мог различить два скелета: скелет в кресле первого пилота, которого удерживал ремень безопасности, сохранил выпрямленное положение; другой же, на месте второго пилота, наклонился вперед и был почти не виден.
— Прекрасно! Разве это не впечатляет, Талбот? — Виланд на какое-то время даже победил свою клаустрофобию, он потирал руки.— Прошло так много времени... но игра стоила свеч. Совершенно целый! Я опасался, что его может раскидать по всему дну. Опытный специалист по подводным работам справится с ним без труда, не так ли, Талбот? — Не ожидая ответа, он вновь уставился в иллюминатор, наслаждаясь видом.— Прекрасно! — Повторил он еще раз.— Действительно, прекрасно!
— Да, прекрасно,— согласился я. Меня самого поразил мой спокойный, равнодушный голос.— За исключением британского фрегата «Де Браак», затонувшего во время шторма у побережья штата Делавэр в 1798 году, это, вероятнее всего, самый крупный подводный клад в западном полушарии. Десять миллионов двести пятьдесят тысяч долларов в золотых слитках, изумрудах и нешлифованных алмазах.
— Точно! — Виланд забыл, что является представителем благородного племени преуспевающих бизнесменов и снова принялся потирать руки.— Десять миллионов...— Внезапно он осекся, вздрогнул и замолчал.— Каким образом... откуда тебе об этом известно, Талбот? — прошептал он.
— Я знал об этом еще раньше тебя, Виланд,— ответил спокойно я. Они оба отвернулись от иллюминатора и уставились на меня. Виланд со смешанным чувством удивления, подозрительности и зарождающегося страха, Ройал своим единственным здоровым холодным, бесцветным, окаменевшим глазом, раскрытым шире, чем когда-либо.— Боюсь, Виланд, по сообразительности тебе далеко до генерала. Да и мне тоже. Он расшифровал меня еще сегодня утром. Я даже понял, почему это произошло. А ты, Виланд, знаешь, почему?
— Что это ты городишь? — спросил он охрипшим голосом.
— Он сообразительный парень, наш генерал,— продолжил я, не обращая внимания на его слова.— Когда утром мы высадились на плавающем острове, он заметил, что я закрывал лицо только до тех пор, пока не убедился, что среди встречающих нет какого-то определенного человека. Позднее я перестал об этом заботиться. Признаю, с моей стороны это была неаккуратность. Ее хватило генералу, чтобы догадаться, что я не убийца, потому что настоящий убийца закрывал бы лицо от всех. Он также догадался, что я уже был на плавающем острове и поэтому
опасаюсь, что кто-то может меня опознать. В обоих случаях он был совершенно прав: я не убийца и до этого уже был на платформе. Точнее говоря, сегодня ночью.
Виланд молчал, его совершенно сбил с толку катастрофический смысл моих слов, с вытекающими из них мрачными перспективами. Он пришел в полное замешательство и был не в состоянии выразить свои противоречивые мысли словами.
— Кроме того, генерал заметил кое-что еще,— сказал я.— Он обратил внимание на то, что когда ты рассказывал мне о предстоящей работе, я ни разу не задал главного вопроса: какой клад мы должны поднять, в каком судне или самолете он находится? Я ведь ни разу не задал такого вопроса. Ведь так, Виланд? С моей стороны это была еще одна оплошность, но ты не обратил внимания. Генерал же отметил это и понял, что причина лишь в одном: я заранее все знал!
Настала десятисекундная пауза, а потом Виланд прошептал:
— Кто ты такой, Талбот?
— Только не твой друг, Виланд.— Я улыбнулся ему, насколько позволяла верхняя челюсть.— Ты умрешь, Виланд. Сдохнешь в мучениях, а испуская дух, будешь проклинать меня и тот день, когда мы встретились.
Снова тишина, еще более пугающая. Мне очень хотелось закурить, но внутри кабины это было невозможно. Бог свидетель, воздух и без того был спертым, дыхание наше неестественно участилось, пот начинал заливать наши лица.
— Я расскажу тебе одну историю,— продолжил я.— Это не сказка для детей, но можно начать так: «За тридевять земель...». Ну так вот, за тридевять земель была страна, с очень скромными военно-морскими силами — парочка бомбардировщиков, фрегат, канонерка. Правда, это немного, Виланд? Ну так вот, правительство страны задумало удвоить флот. Дела их шли совсем не плохо, благодаря нефти и экспорту кофе, так что они решили, что могут себе это позволить. Конечно, они могли потратить деньги с большей пользой, но в стране часто происходили революции и власть каждого нового правительства в значительной степени зависела от мощи ее вооруженных сил. Давайте усилим наши военно-морские силы, решили они. Кто так решил, Виланд?
Он пытался что-то сказать, но из гортани вырвался только хрип. Облизал губы и сказал:
— Колумбия.
— Интересно, откуда тебе об этом известно? Да, Колумбия. Им удалось закупить в Великобритании парочку бывших в употреблении бомбардировщиков, а в США — несколько фрегатов, минных тральщиков и канонерок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32