Завтрак в постели им не полагался; он был
привилегией Эттука и Сила, надо полагать, тоже. Один из воинов крарла
побудил меня к действию, рывком подняв на ноги и съездив по уху за
праздное сидение. Затем одна худощавая женщина, скорее обеспокоенная, чем
недружелюбная, обязала меня подавать еду вместе со всеми другими женщинами
мужчинам и мальчикам. В присутствии мужчин женщины стана могли есть,
сидеть или даже стоять не двигаясь. У них это было традицией, тем не
менее, они находились в большем рабстве, чем темнокожие. Даже я была
меньше рабыней, ибо все во мне бунтовало, и хотя и ничего не могла
поделать со своим жребием, я не принимала его с покорностью. А женщины
крарла, даже девочки, принимали целиком и ни секунды не сомневаясь; даже
дочь Сила, прислуживавшая вместе с остальными. Когда мужчины покончили с
едой, то поднялись на ноги, вытирая рты, не удостаивая взглядом своих
женщин, и пошли по своим мужским делам: готовиться к охоте (ибо эти дикари
ели мясо, когда им удавалось добыть его), точить ножи, чистить коней и
вообще вести важные разговоры и обсуждения, которые нам не полагалось
слышать. Мальчики из кожи вон лезли, чтобы подражать им. Похоже, их
мужская жизнь начиналась рано.
Теперь женщины доедали ошметки и объедки того, что осталось, и пока
девочки шумно играли поодаль, они, в свою очередь, занимались чисто
женской болтовней. Только это и дозволялось им - пустые разговоры о
тряпках, вещах, детях, младенцах, предстоящей стряпне и предстоящих
трудах, а также о мощи их мужей (либо в постели, либо на охоте или на
войне); все это перемежалось сплетнями и злословием в адрес любой женщины,
которая отсутствовала в данный момент.
Наибольшую злобу вызывала у них Тафра. Прислушиваясь к их разговорам,
я узнала, что Эттук добыл ее год назад в бою из вражеского племени. Ее еще
не приняли в свои - они называли ее иноплеменной сукой. Им не нравилось,
что милость Эттука досталась ей, а не одной из них; не нравилась им и ее
беременность, благодаря которой она могла еще больше утвердиться в его
палатке, особенно, если родит ему сына.
Трапеза женщин, однако, продолжалась недолго. Вскоре они встали, и я
вместе с ними, и отправились драить блюда и чаши и мыть их в том самом
ручье, к которому я приходила раньше. В ходе этой работы я бессознательно
подошла к той прежней границе и поняла, что упустила момент, когда можно
было уйти, как часто бывало в прошлом, когда я собиралась бежать от
надвигающейся беды, но какое-то обстоятельство или чувство препятствовали
этому.
После мытья посуды наступил черед стирки одежды и одеял, полоскания и
выколачивания этого пахучего тряпья о камни. Настал полдень, и я ожидала
какого-то отдыха, но они развесили одежду сушиться на сконструированных
для этой цели маленьких клетках из дерева, а затем побежали обратно в стан
и занялись штопкой, ткачеством и другими утомительными трудами. Девочки
проявили ко мне некоторый интерес, сводившийся, в основном, к
поддразниванию, - подражая матерям, как мальчики подражали воинам в
напускном безразличии. Теперь их отправили поиграть, и они убежали в
сосновый лес, упиваясь своей короткой свободой.
Дочь Сила тоже стирала и сушила, и я каждую минуту ожидала, что она
ударит меня или что похуже, но она ничего не сделала. А затем, когда мы
шли к палаткам, она подошла ко мне и вполголоса прошептала:
- Я рассказала отцу, провидцу, о том, как ты ударила меня. Он
разгневался еще пуще, чем прежде. В башне хранилось много золота, а твоя
наглость заставила воинов забыть про это. Теперь слишком поздно
возвращаться, ибо мы уже на Змеиной дороге и должны направляться на
восток. Он нашлет на тебя порчу, эшкирская сучка. Твои кости и жилы
исковеркаются, и ты будешь ходить калекой до конца дней.
Когда она сказала это, мне сделалось дурно, хотя ни малейшего
уважения к возможностям Сила я не питала. Однако пожелание зла может
причинить вред, если ненависть достаточно сильна. Но самое худшее, что
можно сделать, - это помочь нападающему своей верой.
- Заклинания Сила-козла не повредят мне, - отозвалась я. - Я обладаю
собственной магией - магией, которую я не обрушила на него прежде из
сострадания. Пусть бережется он, а не я.
- Ты, - зарычала она, - ты даже не умеешь говорить на нашем языке.
- Есть и иные языки помимо того, что во рту. Твой отец, если он хоть
чем-то похож на провидца, в чем я сомневаюсь, должен это знать.
Она умолкла, неохотно пережевывая сказанное мной. Через некоторое
время она толкнула меня и поспешила уйти.
Мне пришлось тогда застыть на месте и сказать мысленно самой себе:
"ОН НИЧТО, И НЕ МОЖЕТ ПОВРЕДИТЬ ТЕБЕ. СМЕРТЬ НЕ МОЖЕТ ПОВРЕДИТЬ ТЕБЕ, А
ЭТОТ СТАРИКАН МЕНЬШЕ, ЧЕМ СМЕРТЬ".
Но затем мне вдруг пришли на ум слова, которые я увидела
нацарапанными на стене того туннеля сквозь Кольцо:
Смерть, темный мрачный старикан, идет вас унести...
Проклятье человечества моей родной Сгинувшей расе.
Мои руки инстинктивно поднялись к груди в поисках нефрита, сорванного
с шеи Шуллат, и не нашли его. Когда я стояла там, до маня донесся голос
какой-то девочки:
- Ты нужна Умыкнутой.
Это было самое лучшее имя, которое могли подыскать для Тафры среди
палаток.
Я даже рада была пойти к ней, оставив свое несчастное "я" в покое.
Эттука там больше не было. Он ушел к охотникам. Она снова велела мне одеть
и причесать ее. Говорила она со мной мало, и я догадалась, что она понятия
не имеет, как следует относиться ко мне. Что, по ее мнению, я знала?
Наверное, она больше нуждалась в чьем-то ином присутствии - если не
дружелюбном, то, по крайней мере, не явно враждебном, чем в сохранении
надежной приязни Эттука. Между нами имелось своеобразное родство,
заключавшееся не только в беременности, но и в том, что обе мы были
пленницами, не принятыми в крарл.
3
Змеиной дорогой называли они свой путь на восток, к болотам и
плодородным лесным землям за ними; кто проложил эту дорогу, они, похоже,
не знали. Она представляла собой проход вниз с более высоких горных долин
на каменистые равнины и через них. Дорога извивалась среди скал и
пропастей, словно одноглазый змей, которому поклонялись некоторые из них и
символ которого висел на вонючей шее Сила. Эттуковцы наряду со многими
другими племенными общинами укрывались на зиму в горах, а на восток
начинали перебираться поздней весной и ранним летом, и прибывали на
обильные пастбища востока в самом разгаре лета. По пути происходили бои и
битвы, а также стычки на месте окончательной остановки крарла. Территория,
сколь бы непостоянной она ни была, завоевывалась в упорной борьбе.
Через дна дня после моего прибытия к ним палатки свернули, нагрузили
вьючных лошадей, и мы тронулись в путь. С собой мы везли огромные запасы
пищи, высушенной женщинами в те минуты, когда они не ухаживали за своими
мужчинами. Мясо убитой на недавней охоте дичи висело на спинах лошадей,
чтобы провялиться на солнце, с него капала кровь, и оно привлекало целые
колонии мух. Воины ехали несколько впереди, пренебрегая медленным шагом
женщин, шедших пешком или деливших между собой немногочисленных мулов.
Дети бегали кругом, иногда погоняя коз, что входило в их обязанности. Козы
болтались вокруг проселка, недовольно блеяли, а сторожевые собаки лаяли и
бегали слизывать кровь, стекавшую с висящих туш, или глотали мух.
Тафра ехала на черном муле, благодаря своему статусу и беременности.
Мул принадлежал ей, следовательно, никто другой не имел права на него, и
женщины ворчали из за этого. Котта тоже ехала на муле - привилегия слепоты
- однако она, кажется, видела ничуть не хуже любой из нас, если судить по
тому, как она смотрела на все - на дерущихся оленей-самцов на отдаленной
равнине, на кружащих в небе птиц. Когда с ней разговаривали, она
внимательно смотрела тебе в лицо. Мне пришло в голову, что, наверное, у
нее сохранилось немного зрения, пусть даже смутного, и она использовала
его в своих интересах, хотя это совсем не соответствовало ее характеру. И,
кроме того, она смотрела на меня без маски и не проявляла никакой реакции,
а один раз я видела, как она нагнулась неподалеку от костра, по-прежнему
подняв глаза на женщину, которую слушала, и зрачки ее нисколько не
сузились. Она и впрямь была незрячей. Тогда я рассудила, что у нее,
наверное, обострились, компенсируя зрение, все другие чувства, и именно
это заставляло ее так точно ориентироваться во всем, что происходило
вокруг.
В конце каждого дня пути разбивался стан чуть в стороне от проселка.
Сил каждое утро благословлял нашу стоянку на данном месте, положив одну
руку на змеиный амулет.
Вокруг нас тянулась до самых гор дикая пересеченная местность. На ней
в изобилии встречались водоемы и рощи темных тонких деревьев, иначе бы
летняя жара спалила нас досуха. Я жила на одном козьем молоке, и это мне
не особенно нравилось. Волосы Тафре я расчесывала по первой вечерней
прохладе, перед тем, как к ней приходил Эттук после обильной трапезы
вокруг костра, пьяный, вымазанный в жире и рыгающий.
Ночью я спала под открытым небом, что при такой теплой погоде не
имело значения, но подтверждало мое ничтожное положение. Никто из воинов
меня не беспокоил; у них было правило не спать с женщиной, коль скоро
становилось заметно, что утроба у нее заполнена, хотя я не заметила, чтобы
Эттука стесняло это обстоятельство, когда речь шла о Тафре.
Мои груди стали больше и тяжелей от молока, и у меня начинались боли
в спине и в основании позвоночника.
- Что случилось? - спросила у меня Котта. Наверное, я издала легкий
стон от боли, сама того не замечая. Я рассказала ей о своих трудностях, и
она попросила у Эттука мула. Должно быть, она привела прежний аргумент -
еще один самец для племени - ибо мул стал моим, и отныне я ехала следом за
Тафрой.
Сил ко мне не приближался, и если даже он навел свои чары, то я никак
этого не ощутила.
Путешествие было монотонным, но скука иногда может быть
предпочтительней, чем иные вещи.
На девятый день пути, ближе к закату, среди воинов впереди возникло
какое-то волнение. Мы проезжали через узкое ущелье, где дорога проходила
по руслу высохшего ружья. С обеих сторон высились скалы, а деревья,
вцепившись корнями в скальные стены, склонялись перед нами; их томные
вершины покачивались подобно перьям на металлическом шлеме. Вот наверху-то
среди этих деревьев воины заметили какое-то подозрительное движение:
зверей там не было.
Когда эта новость просочилась до обоза с женщинами и козами, среди
тех и других возникла легкая паника. Вражеское племя, собирающееся напасть
на нас с верха ущелья? Однако никакого нападения не произошло. Мы
добрались до более высокой местности. И наступила ночь.
Лагерь разбили в убежище из других скал и навалили камней вокруг трех
открытых сторон, соорудив таким образом импровизированный вал; внутри
разожгли костры из хвороста. В красном свете воины стояли в карауле, и их
лица выражали напряженное удовольствие. Драться - это было хорошо. У
племен долин считалось признаком мужественности овладеть многими
женщинами, породить уйму сыновей, но лучше всего - как можно больше мужей.
Женщины сбились в кучу вокруг главного костра и нервно тараторили, словно
намеренно преувеличивая страх, чтобы еще раз подчеркнуть храбрость своих
мужчин. Я сидела неподалеку от палатки Эттука, зашивая без всякого
интереса и смысла кусок ткани. Ткань эта в других руках могла бы стать в
результате носильной сумкой, но я лишь создавала иллюзию труда. У них не
любили, чтобы женщины в крарле бездельничали; а я таким образом казалась
занятой, хотя на самом деле ничем не занималась. Сгруппировавшиеся у
других костров Эттук и воины постарше пили и смеялись.
Внезапно ночь разорвал топот копыт. В лагере воцарилась тишина. Сразу
же показались выхваченная племенем костра мужская фигура, силуэт коня,
развевающаяся грива и волосы. Выкрикнули слова, которых я не разобрала и
что-то перелетело через каменную изгородь, вонзившись глубоко в почву.
Всадник снова повернул, подняв коня на дыбы, и пропал столь же
стремительно, как появился. Эттук подбежал к брошенному предмету, вытащил
его из земли и потряс им - заостренным колом длиной фута в четыре с
привязанными лоскутьями алой шерсти и тремя кольцами из белой глины.
- Копье войны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
привилегией Эттука и Сила, надо полагать, тоже. Один из воинов крарла
побудил меня к действию, рывком подняв на ноги и съездив по уху за
праздное сидение. Затем одна худощавая женщина, скорее обеспокоенная, чем
недружелюбная, обязала меня подавать еду вместе со всеми другими женщинами
мужчинам и мальчикам. В присутствии мужчин женщины стана могли есть,
сидеть или даже стоять не двигаясь. У них это было традицией, тем не
менее, они находились в большем рабстве, чем темнокожие. Даже я была
меньше рабыней, ибо все во мне бунтовало, и хотя и ничего не могла
поделать со своим жребием, я не принимала его с покорностью. А женщины
крарла, даже девочки, принимали целиком и ни секунды не сомневаясь; даже
дочь Сила, прислуживавшая вместе с остальными. Когда мужчины покончили с
едой, то поднялись на ноги, вытирая рты, не удостаивая взглядом своих
женщин, и пошли по своим мужским делам: готовиться к охоте (ибо эти дикари
ели мясо, когда им удавалось добыть его), точить ножи, чистить коней и
вообще вести важные разговоры и обсуждения, которые нам не полагалось
слышать. Мальчики из кожи вон лезли, чтобы подражать им. Похоже, их
мужская жизнь начиналась рано.
Теперь женщины доедали ошметки и объедки того, что осталось, и пока
девочки шумно играли поодаль, они, в свою очередь, занимались чисто
женской болтовней. Только это и дозволялось им - пустые разговоры о
тряпках, вещах, детях, младенцах, предстоящей стряпне и предстоящих
трудах, а также о мощи их мужей (либо в постели, либо на охоте или на
войне); все это перемежалось сплетнями и злословием в адрес любой женщины,
которая отсутствовала в данный момент.
Наибольшую злобу вызывала у них Тафра. Прислушиваясь к их разговорам,
я узнала, что Эттук добыл ее год назад в бою из вражеского племени. Ее еще
не приняли в свои - они называли ее иноплеменной сукой. Им не нравилось,
что милость Эттука досталась ей, а не одной из них; не нравилась им и ее
беременность, благодаря которой она могла еще больше утвердиться в его
палатке, особенно, если родит ему сына.
Трапеза женщин, однако, продолжалась недолго. Вскоре они встали, и я
вместе с ними, и отправились драить блюда и чаши и мыть их в том самом
ручье, к которому я приходила раньше. В ходе этой работы я бессознательно
подошла к той прежней границе и поняла, что упустила момент, когда можно
было уйти, как часто бывало в прошлом, когда я собиралась бежать от
надвигающейся беды, но какое-то обстоятельство или чувство препятствовали
этому.
После мытья посуды наступил черед стирки одежды и одеял, полоскания и
выколачивания этого пахучего тряпья о камни. Настал полдень, и я ожидала
какого-то отдыха, но они развесили одежду сушиться на сконструированных
для этой цели маленьких клетках из дерева, а затем побежали обратно в стан
и занялись штопкой, ткачеством и другими утомительными трудами. Девочки
проявили ко мне некоторый интерес, сводившийся, в основном, к
поддразниванию, - подражая матерям, как мальчики подражали воинам в
напускном безразличии. Теперь их отправили поиграть, и они убежали в
сосновый лес, упиваясь своей короткой свободой.
Дочь Сила тоже стирала и сушила, и я каждую минуту ожидала, что она
ударит меня или что похуже, но она ничего не сделала. А затем, когда мы
шли к палаткам, она подошла ко мне и вполголоса прошептала:
- Я рассказала отцу, провидцу, о том, как ты ударила меня. Он
разгневался еще пуще, чем прежде. В башне хранилось много золота, а твоя
наглость заставила воинов забыть про это. Теперь слишком поздно
возвращаться, ибо мы уже на Змеиной дороге и должны направляться на
восток. Он нашлет на тебя порчу, эшкирская сучка. Твои кости и жилы
исковеркаются, и ты будешь ходить калекой до конца дней.
Когда она сказала это, мне сделалось дурно, хотя ни малейшего
уважения к возможностям Сила я не питала. Однако пожелание зла может
причинить вред, если ненависть достаточно сильна. Но самое худшее, что
можно сделать, - это помочь нападающему своей верой.
- Заклинания Сила-козла не повредят мне, - отозвалась я. - Я обладаю
собственной магией - магией, которую я не обрушила на него прежде из
сострадания. Пусть бережется он, а не я.
- Ты, - зарычала она, - ты даже не умеешь говорить на нашем языке.
- Есть и иные языки помимо того, что во рту. Твой отец, если он хоть
чем-то похож на провидца, в чем я сомневаюсь, должен это знать.
Она умолкла, неохотно пережевывая сказанное мной. Через некоторое
время она толкнула меня и поспешила уйти.
Мне пришлось тогда застыть на месте и сказать мысленно самой себе:
"ОН НИЧТО, И НЕ МОЖЕТ ПОВРЕДИТЬ ТЕБЕ. СМЕРТЬ НЕ МОЖЕТ ПОВРЕДИТЬ ТЕБЕ, А
ЭТОТ СТАРИКАН МЕНЬШЕ, ЧЕМ СМЕРТЬ".
Но затем мне вдруг пришли на ум слова, которые я увидела
нацарапанными на стене того туннеля сквозь Кольцо:
Смерть, темный мрачный старикан, идет вас унести...
Проклятье человечества моей родной Сгинувшей расе.
Мои руки инстинктивно поднялись к груди в поисках нефрита, сорванного
с шеи Шуллат, и не нашли его. Когда я стояла там, до маня донесся голос
какой-то девочки:
- Ты нужна Умыкнутой.
Это было самое лучшее имя, которое могли подыскать для Тафры среди
палаток.
Я даже рада была пойти к ней, оставив свое несчастное "я" в покое.
Эттука там больше не было. Он ушел к охотникам. Она снова велела мне одеть
и причесать ее. Говорила она со мной мало, и я догадалась, что она понятия
не имеет, как следует относиться ко мне. Что, по ее мнению, я знала?
Наверное, она больше нуждалась в чьем-то ином присутствии - если не
дружелюбном, то, по крайней мере, не явно враждебном, чем в сохранении
надежной приязни Эттука. Между нами имелось своеобразное родство,
заключавшееся не только в беременности, но и в том, что обе мы были
пленницами, не принятыми в крарл.
3
Змеиной дорогой называли они свой путь на восток, к болотам и
плодородным лесным землям за ними; кто проложил эту дорогу, они, похоже,
не знали. Она представляла собой проход вниз с более высоких горных долин
на каменистые равнины и через них. Дорога извивалась среди скал и
пропастей, словно одноглазый змей, которому поклонялись некоторые из них и
символ которого висел на вонючей шее Сила. Эттуковцы наряду со многими
другими племенными общинами укрывались на зиму в горах, а на восток
начинали перебираться поздней весной и ранним летом, и прибывали на
обильные пастбища востока в самом разгаре лета. По пути происходили бои и
битвы, а также стычки на месте окончательной остановки крарла. Территория,
сколь бы непостоянной она ни была, завоевывалась в упорной борьбе.
Через дна дня после моего прибытия к ним палатки свернули, нагрузили
вьючных лошадей, и мы тронулись в путь. С собой мы везли огромные запасы
пищи, высушенной женщинами в те минуты, когда они не ухаживали за своими
мужчинами. Мясо убитой на недавней охоте дичи висело на спинах лошадей,
чтобы провялиться на солнце, с него капала кровь, и оно привлекало целые
колонии мух. Воины ехали несколько впереди, пренебрегая медленным шагом
женщин, шедших пешком или деливших между собой немногочисленных мулов.
Дети бегали кругом, иногда погоняя коз, что входило в их обязанности. Козы
болтались вокруг проселка, недовольно блеяли, а сторожевые собаки лаяли и
бегали слизывать кровь, стекавшую с висящих туш, или глотали мух.
Тафра ехала на черном муле, благодаря своему статусу и беременности.
Мул принадлежал ей, следовательно, никто другой не имел права на него, и
женщины ворчали из за этого. Котта тоже ехала на муле - привилегия слепоты
- однако она, кажется, видела ничуть не хуже любой из нас, если судить по
тому, как она смотрела на все - на дерущихся оленей-самцов на отдаленной
равнине, на кружащих в небе птиц. Когда с ней разговаривали, она
внимательно смотрела тебе в лицо. Мне пришло в голову, что, наверное, у
нее сохранилось немного зрения, пусть даже смутного, и она использовала
его в своих интересах, хотя это совсем не соответствовало ее характеру. И,
кроме того, она смотрела на меня без маски и не проявляла никакой реакции,
а один раз я видела, как она нагнулась неподалеку от костра, по-прежнему
подняв глаза на женщину, которую слушала, и зрачки ее нисколько не
сузились. Она и впрямь была незрячей. Тогда я рассудила, что у нее,
наверное, обострились, компенсируя зрение, все другие чувства, и именно
это заставляло ее так точно ориентироваться во всем, что происходило
вокруг.
В конце каждого дня пути разбивался стан чуть в стороне от проселка.
Сил каждое утро благословлял нашу стоянку на данном месте, положив одну
руку на змеиный амулет.
Вокруг нас тянулась до самых гор дикая пересеченная местность. На ней
в изобилии встречались водоемы и рощи темных тонких деревьев, иначе бы
летняя жара спалила нас досуха. Я жила на одном козьем молоке, и это мне
не особенно нравилось. Волосы Тафре я расчесывала по первой вечерней
прохладе, перед тем, как к ней приходил Эттук после обильной трапезы
вокруг костра, пьяный, вымазанный в жире и рыгающий.
Ночью я спала под открытым небом, что при такой теплой погоде не
имело значения, но подтверждало мое ничтожное положение. Никто из воинов
меня не беспокоил; у них было правило не спать с женщиной, коль скоро
становилось заметно, что утроба у нее заполнена, хотя я не заметила, чтобы
Эттука стесняло это обстоятельство, когда речь шла о Тафре.
Мои груди стали больше и тяжелей от молока, и у меня начинались боли
в спине и в основании позвоночника.
- Что случилось? - спросила у меня Котта. Наверное, я издала легкий
стон от боли, сама того не замечая. Я рассказала ей о своих трудностях, и
она попросила у Эттука мула. Должно быть, она привела прежний аргумент -
еще один самец для племени - ибо мул стал моим, и отныне я ехала следом за
Тафрой.
Сил ко мне не приближался, и если даже он навел свои чары, то я никак
этого не ощутила.
Путешествие было монотонным, но скука иногда может быть
предпочтительней, чем иные вещи.
На девятый день пути, ближе к закату, среди воинов впереди возникло
какое-то волнение. Мы проезжали через узкое ущелье, где дорога проходила
по руслу высохшего ружья. С обеих сторон высились скалы, а деревья,
вцепившись корнями в скальные стены, склонялись перед нами; их томные
вершины покачивались подобно перьям на металлическом шлеме. Вот наверху-то
среди этих деревьев воины заметили какое-то подозрительное движение:
зверей там не было.
Когда эта новость просочилась до обоза с женщинами и козами, среди
тех и других возникла легкая паника. Вражеское племя, собирающееся напасть
на нас с верха ущелья? Однако никакого нападения не произошло. Мы
добрались до более высокой местности. И наступила ночь.
Лагерь разбили в убежище из других скал и навалили камней вокруг трех
открытых сторон, соорудив таким образом импровизированный вал; внутри
разожгли костры из хвороста. В красном свете воины стояли в карауле, и их
лица выражали напряженное удовольствие. Драться - это было хорошо. У
племен долин считалось признаком мужественности овладеть многими
женщинами, породить уйму сыновей, но лучше всего - как можно больше мужей.
Женщины сбились в кучу вокруг главного костра и нервно тараторили, словно
намеренно преувеличивая страх, чтобы еще раз подчеркнуть храбрость своих
мужчин. Я сидела неподалеку от палатки Эттука, зашивая без всякого
интереса и смысла кусок ткани. Ткань эта в других руках могла бы стать в
результате носильной сумкой, но я лишь создавала иллюзию труда. У них не
любили, чтобы женщины в крарле бездельничали; а я таким образом казалась
занятой, хотя на самом деле ничем не занималась. Сгруппировавшиеся у
других костров Эттук и воины постарше пили и смеялись.
Внезапно ночь разорвал топот копыт. В лагере воцарилась тишина. Сразу
же показались выхваченная племенем костра мужская фигура, силуэт коня,
развевающаяся грива и волосы. Выкрикнули слова, которых я не разобрала и
что-то перелетело через каменную изгородь, вонзившись глубоко в почву.
Всадник снова повернул, подняв коня на дыбы, и пропал столь же
стремительно, как появился. Эттук подбежал к брошенному предмету, вытащил
его из земли и потряс им - заостренным колом длиной фута в четыре с
привязанными лоскутьями алой шерсти и тремя кольцами из белой глины.
- Копье войны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77