Лицо у Дарака побелело. Он встал,
отшвыривая кости, и с силой врезал Эллаку по лицу.
- Олух безмозглый, неужели ты и полдня не можешь поддержать порядок
без меня за твоей спиной?!
Эллак привык к повиновению, но также привык и к справедливости Дарака
в рамках разбойничьего кодекса. Едва он пришел в себя, как рука его почти
невольно потянулась к ножу. Дарак тотчас набросился на него, и первый же
удар шарахнул Эллака спиной о стену. После второго удара он бы ее
проломил, если б Маггур не схватил Дарака за плечи. Гнев Дарака мигом
утих. Он стряхнул руки Маггура, отвернулся от них обоих и налил себе вина.
- Вон, - приказал он.
Они ушли.
Он осушил чашку, а затем швырнул, вдребезги разбив о плиты двора. Все
его тело дергалось от напряжения. Глядя на его лицо, всегда худощавое и
суровое, я внезапно увидела, что оно еще больше осунулось и посуровело.
Да, он был бродяга и артист, но он будет править лошадьми, подскакивать,
мчать. Времени для сомнений или колебаний нет. Полученная им тренировка
усовершенствовала его мастерство и была полезна для тела, но что же
оставалось для его алчущего, мыслящего мозга?
- Дарак, - окликнула я.
Он повернулся и посмотрел на меня своими черными и яркими глазами, за
которыми не пряталось ничего кроме жгучего напряжения.
Я вошла в дом, и он последовал за мной. В отведенных для нас Распаром
покоях я стянула с него и с себя одежду, прошлась по его напряженному телу
губами, языком и пальцами, возбудила его и привлекла к себе, и когда огонь
в нем догорел, он лежал, прижавшись ко мне, молча и не двигаясь.
- Достанется же тебе от Беллана, - пробормотал он.
- Беллан догадается, - согласилась я.
Вскоре он уснул, и я нежно обнимала его во сне, но теперь уже моя
душа не знала покоя.
Смерть, смерть. Черная смерть, алая смерть. Смерть красная, как лоза
Анкурума. Я лежала безмолвно, но мне хотелось громко кричать. В полусне я
увидела, как валили толпой, чтобы схватить меня, фантомы моей пропащей
расы, и руки Дарака, удерживающие меня на краю пропасти, внезапно
выскользнули из моих. И все же упала не я, а он. Я увидела его разбившимся
далеко внизу. Дарак, ты - мужчина, человек, грешник, но не злой; если я
завтра потеряю тебя, то соскользну обратно во тьму. Позволь мне помнить,
что когда ты упадешь, я должна взять вожжи и обмотать ими шею так чтоб
несущиеся кони сломали ее. И исцеления не будет.
6
Остаток того дня прошел как в тумане; свет светильников, чуть больше
вина чем обычно, несдержанные шутки и смех, ранний сон, который нам
настоятельно порекомендовал.
До рассвета оставался наверное еще час, когда я проснулась. Я
плакала, и толком не знала почему, но разбудил меня Дарак. Он метался на
постели, борясь с невидимым врагом, вскрикивая во сне, и когда я
прикоснулась к нему, кожа у него жарко пылала и струилась потом.
- Дарак, - окликнула я.
Я обняла его и попыталась мягко привести в сознание, но это было
бесполезно; я стала тормошить его, а он не просыпался, и поэтому я
похлопала его по щекам, раз, другой, третий пока у него не открылись глаза
и он не уставился на меня.
- О боже, - произнес он. Он сел на постели, потом поднялся, распахнул
оконные ставни и уставился на тающую за окном темноту. С конефермы приплыл
свежий зеленый запах, но поры его кожи сжались от предрассветного холодка.
- Что, Дарак? - спросила я. - Что?
- Колесница и тройка, - ответил он. - Она, я и они: единое целое.
Холмистая местность, быстрая езда, хорошая скачка. А потом - деревни и
озеро, то старое проклятие место детства. Я увидел на горе тучу, алую.
Позади меня стояла женщина - не ты - женщина. "Огненные колонны", -
сказала она. И Маккатт раскололся. Красная-прекрасная кровь. Огонь.
Повсюду огонь, деревни горят, колесница горит, мчась в огне, и эта женщина
позади меня, холодная как лед...
Он оборвал фразу. Стояла такая тишь, лишь легкий шорох лозы на ветру,
когда та цеплялась за стены виллы.
Он боялся, и скрывал это от самого себя. Теперь же он знал. Узнать
страх в этот день было для этого человека равнозначно смерти. Древнее
суеверие все еще разъедало его - о, нет, та женщина была не я, и тем не
менее это было не совсем то, потому что ехала-то с ним Та, с ее белым
лицом-маской и алой мантией, в пригрезившейся стране ужаса.
Лоза шевельнулась, пробудив память и мысль.
Я подошла к нему и обняла его одной рукой.
- Всего лишь сон, - утешила я. - Сны ничего не значат. Мне ли этого
не знать. Сегодня в храме приносят подношения богам Анкурума те семеро,
что участвуют в скачках вместе с нами. Богам света, богам битвы, богам
лучников, богам лошадей. Но мы скачем за Анкурум, а не за Сигко: наш цвет
- цвет лозы. Богиня знает это. - Он даже не взглянул на меня. И я заявила:
- Я иду в храм богини лозы, чтобы принести подношение и молить ее защитить
честь ее красного цвета.
- Иди, если хочешь, - отозвался он.
Моя идея могла исцелить рану, нанесенную ему суеверием.
- Идем со мной, - призвала я.
Для Игр не существовало никакой плохой погоды. Это было последнее
теплое улыбающееся время, которое наступало перед дождями. Но этот день
был наилучшим из всех. Рассвет окрашивал зеленым и розовым скалистые холмы
и сельскохозяйственные угодья, расцветил сотней оттенков бледно-розового
склоны горы. Неистово пели птицы, из-за стен садов на дорогу падали
созревшие яблоки. Земля купалась в росе. Мы надели простые темные одежды;
я распустила волосы, и они свисали у меня за спиной. Великолепие арены
было еще впереди.
В храме было очень тихо, его окружала тень. Мы прошли между
лакированных колонн в царивший внутри полумрак.
А там было такое блаженное ощущение покоя. Этот храм совсем не
походил на деревенский, с его теснотой и пряным запахом. Здесь царствовали
древность, тишина и спокойствие. Длинный темный проход, три квадратных
каменных колонны по обе стороны, поддерживающие крышу, а в конце -
небольшое возвышение из мрамора с красными прожилками, где стоял кумир, а
перед ним - алтарь, покрытый зелено-алой тканью. Странно, разве алтарь не
должен быть голым камнем, чтобы можно было легко смывать кровь от
жертвоприношений? И рядом должна быть канавка для ее стока. За алтарем
открылась узкая дверь, и вышел жрец. Я думала, он не увидел нас, так как
он принес к алтарю железную чашу, установил ее там, наполнил маслом и
зажег огонь.
И, не оборачиваясь сказал:
- Добро пожаловать. Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?
- Можете, - прошептала я в тишине. - Мы пришли сделать подношение
богине.
Он обернулся и жестом пригласил нас пройти вперед. Лицо у него было
стариковское, но спокойное, доброе и мудрое. "Именно он-то, - подумала я,
- и пропитал этот храм исходившим от него ощущением покоя".
- Богиня, - ответил он, улыбаясь, - не просит подношений.
Я изумилась. Мне доводилось видеть храмы Анкурума с их заточенными в
священных загонах волами, овцами, козами и голубями, готовыми для
принесения в жертву, и пополнявшими казну храма, даже пока они
умиротворяли бога.
- Что же тогда... - начала было я.
- Посмотрите ей в лицо и попросите ее о том, чего хотите, - сказал
жрец, - как попросили бы добрую мать. Если она сможет, то обязательно
выполнит вашу просьбу.
- Ваша богиня для нас слишком мягка, - холодно произнес Дарак. - Мы
хотим, чтобы она помогла нам на Сиркуниксе, потому что мы носим ее цвета.
Улыбка жреца не изменилась; лишь чуть потемнели глаза, вот и все.
- Если вы молите о смерти другого, она не прислушается, что правда то
правда, - сказал он, - но если вы молитесь о своей безопасности, то это
другое дело.
Я кивнула. Жрец повернулся и поднял взгляд на кумир. Глаза Дарака
устремились туда же, и мои тоже Она походила на куколку: в белой мантии,
черноволосая, с красной лозой вокруг лба. Куколка, и все же...
"О, кроткая, - мысленно прошептала я, - я проклята и мне не следовало
бы говорить с тобой, но будь ко мне добра, ибо сердце мое открыто. Если
один из нас должен умереть, то пусть это буду я, а не этот человек - не
столько ради него, сколько ради меня. Если ты существуешь, то ты знаешь
меня и мою беду. Пожалей нас обоих и спаси его; сделай его храбрым, какой
он в сущности и есть, даруй ему победу, которую он желает, а если смерть,
то пусть она будет быстрой и чистой. Для обоих".
Глаза у меня горели. Я опустила их, и в этот миг жрец заговорил.
- Она слышит, - сказал он.
Любопытно, но он, казалось, точно это знал. Затем он внезапно
протянул руку и сорвал два красных листика с венца богини. Оказывается,
венец был настоящий, а не нарисованный.
Он повернулся, взял мою руку и вложил в нее листья.
- По одному на каждого, - сказал он.
Мои пальцы сомкнулись вокруг них, прохладных и свежих, у меня на
ладони. Жрец кивнул и снова ушел через узкую дверь.
Я посмотрела на лицо Дарака, и увидела, что его мрачное настроение
прошло. Значит - это сработало. Суеверие против суеверия; я тоже ощутила
чувства радости и освобождения.
Мы вышли, и день стал еще теплее. Я вложила один лист лозы в его
руку. Он ничего не сказал, но когда мы шли обратно к конеферме, я знала,
что он охвачен уже нетерпением, думает о колеснице, тройке, ревущей толпе,
летящей Прямой, славе и призе. Я не знала, что из всего этого выйдет, но
он снова стал Дараком. И это для него был День Победы.
Сперва он сходил на конюшню поухаживать за тройкой вороных,
проявлявших во время чистки нетерпение и норовистость, словно чуя, что
время пришло. И уже много позже пришел поесть скудную трапезу: хлеб,
кусок-другой холодного мяса, вино и вода в равной мере. Беллан вился
вокруг нас, удерживая в узде наши аппетиты. Я не ела, не могла рисковать,
что явятся те боли и отвлекут меня, но все, что мне нужно, я приняла
предыдущим вечером. Распар отправился в Анкурум прежде нас. У него будет
собственное отличное место на трибуне, неподалеку от ложи Градоначальника.
Повсюду бегали конюхи, и вскоре колесница и тройка тоже отправились к
конюшням Сиркуникса для традиционной проверки. Мы - Беллан, Дарак, Маггур
и я - поехали после, в сопровождении других конюхов.
- Каждому колесничему нужна собственная армия, - заметил Беллан, - в
этот день войны.
Своего собственного коня, крепкого гнедого, он направлял одними
коленями, зацепив поводья за пряжку пояса; но он принадлежал ему и знал
его. На наш отъезд смотрели из-за стен и оград немало мужчин и женщин, по
большей части работавших в имении. Они подняли приветственный крик, так
как мы теперь оделись для арены, и не возникало никаких сомнений ни
относительно нас, ни относительно наших цветов: черный - в честь тройки,
алый - в честь лозы. Дарак носил облегающие черные легины, кончавшиеся
завязанными на лодыжках ремнями, черный кожаный пояс с красной
эмалированной пряжкой, с которого свисали до середины бедер толстые полосы
жесткой черной кожи - защита, дававшая, однако, ногам свободу движения. На
ногах были черные сапоги до колен, с густо шедшими вокруг голеней красными
кисточками. Выше пояса он фактически был голым, если не считать
щита-кирасы - дубленой черной кожи, повторяющей форму тела, но закрывавшей
только низ спины, живот и ребра, оставляя руки и плечи свободными для
управления тройкой. С боков она тоже была открыта и удерживалась тремя
ремнями из черной кожи с гранатовыми пряжками. На кирасе спереди и сзади
горело алое солнце, повторявшееся, в свою очередь, на широких черных
железных браслетах, усиливавших запястья колесничего. На плечах у него
висел завязанный на руках кроваво-яркий плащ, не менее очаровательный, чем
сапоги с кистями.
Я, лучница, была его эхом, одетая точно так же, за исключением того,
что у меня не было выше пояса никакой защиты, кроме алого плаща, в который
я сейчас и завернулась и который на стадионе будет сброшен. И носила я не
два браслета, а один - для усиления левого запястья. На правом запястье
будет черный железный щит с горящим красным солнцем, висевший сейчас у
меня за седлом. Волосы я заплела на затылке в косу и сложила вдвое,
завязав алыми ремешками.
Когда мы проезжали мимо маленького храма богини лозы, я обернулась,
бросив благодарный взгляд. Дарак не обернулся, но я знала, что он носил
под своим левым браслетом листик лозы, так же как и я под своим.
Когда мы проехали через Кольцевые Ворота и въехали в Анкурум, всюду
кишели толпы. Они ревели и кричали, завидев нас - похвалы, приветственные
слова молитвы:
- Я поставил на тебя, северянин, десятую часть своего серебра -
выиграй для меня, ради любви к богам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
отшвыривая кости, и с силой врезал Эллаку по лицу.
- Олух безмозглый, неужели ты и полдня не можешь поддержать порядок
без меня за твоей спиной?!
Эллак привык к повиновению, но также привык и к справедливости Дарака
в рамках разбойничьего кодекса. Едва он пришел в себя, как рука его почти
невольно потянулась к ножу. Дарак тотчас набросился на него, и первый же
удар шарахнул Эллака спиной о стену. После второго удара он бы ее
проломил, если б Маггур не схватил Дарака за плечи. Гнев Дарака мигом
утих. Он стряхнул руки Маггура, отвернулся от них обоих и налил себе вина.
- Вон, - приказал он.
Они ушли.
Он осушил чашку, а затем швырнул, вдребезги разбив о плиты двора. Все
его тело дергалось от напряжения. Глядя на его лицо, всегда худощавое и
суровое, я внезапно увидела, что оно еще больше осунулось и посуровело.
Да, он был бродяга и артист, но он будет править лошадьми, подскакивать,
мчать. Времени для сомнений или колебаний нет. Полученная им тренировка
усовершенствовала его мастерство и была полезна для тела, но что же
оставалось для его алчущего, мыслящего мозга?
- Дарак, - окликнула я.
Он повернулся и посмотрел на меня своими черными и яркими глазами, за
которыми не пряталось ничего кроме жгучего напряжения.
Я вошла в дом, и он последовал за мной. В отведенных для нас Распаром
покоях я стянула с него и с себя одежду, прошлась по его напряженному телу
губами, языком и пальцами, возбудила его и привлекла к себе, и когда огонь
в нем догорел, он лежал, прижавшись ко мне, молча и не двигаясь.
- Достанется же тебе от Беллана, - пробормотал он.
- Беллан догадается, - согласилась я.
Вскоре он уснул, и я нежно обнимала его во сне, но теперь уже моя
душа не знала покоя.
Смерть, смерть. Черная смерть, алая смерть. Смерть красная, как лоза
Анкурума. Я лежала безмолвно, но мне хотелось громко кричать. В полусне я
увидела, как валили толпой, чтобы схватить меня, фантомы моей пропащей
расы, и руки Дарака, удерживающие меня на краю пропасти, внезапно
выскользнули из моих. И все же упала не я, а он. Я увидела его разбившимся
далеко внизу. Дарак, ты - мужчина, человек, грешник, но не злой; если я
завтра потеряю тебя, то соскользну обратно во тьму. Позволь мне помнить,
что когда ты упадешь, я должна взять вожжи и обмотать ими шею так чтоб
несущиеся кони сломали ее. И исцеления не будет.
6
Остаток того дня прошел как в тумане; свет светильников, чуть больше
вина чем обычно, несдержанные шутки и смех, ранний сон, который нам
настоятельно порекомендовал.
До рассвета оставался наверное еще час, когда я проснулась. Я
плакала, и толком не знала почему, но разбудил меня Дарак. Он метался на
постели, борясь с невидимым врагом, вскрикивая во сне, и когда я
прикоснулась к нему, кожа у него жарко пылала и струилась потом.
- Дарак, - окликнула я.
Я обняла его и попыталась мягко привести в сознание, но это было
бесполезно; я стала тормошить его, а он не просыпался, и поэтому я
похлопала его по щекам, раз, другой, третий пока у него не открылись глаза
и он не уставился на меня.
- О боже, - произнес он. Он сел на постели, потом поднялся, распахнул
оконные ставни и уставился на тающую за окном темноту. С конефермы приплыл
свежий зеленый запах, но поры его кожи сжались от предрассветного холодка.
- Что, Дарак? - спросила я. - Что?
- Колесница и тройка, - ответил он. - Она, я и они: единое целое.
Холмистая местность, быстрая езда, хорошая скачка. А потом - деревни и
озеро, то старое проклятие место детства. Я увидел на горе тучу, алую.
Позади меня стояла женщина - не ты - женщина. "Огненные колонны", -
сказала она. И Маккатт раскололся. Красная-прекрасная кровь. Огонь.
Повсюду огонь, деревни горят, колесница горит, мчась в огне, и эта женщина
позади меня, холодная как лед...
Он оборвал фразу. Стояла такая тишь, лишь легкий шорох лозы на ветру,
когда та цеплялась за стены виллы.
Он боялся, и скрывал это от самого себя. Теперь же он знал. Узнать
страх в этот день было для этого человека равнозначно смерти. Древнее
суеверие все еще разъедало его - о, нет, та женщина была не я, и тем не
менее это было не совсем то, потому что ехала-то с ним Та, с ее белым
лицом-маской и алой мантией, в пригрезившейся стране ужаса.
Лоза шевельнулась, пробудив память и мысль.
Я подошла к нему и обняла его одной рукой.
- Всего лишь сон, - утешила я. - Сны ничего не значат. Мне ли этого
не знать. Сегодня в храме приносят подношения богам Анкурума те семеро,
что участвуют в скачках вместе с нами. Богам света, богам битвы, богам
лучников, богам лошадей. Но мы скачем за Анкурум, а не за Сигко: наш цвет
- цвет лозы. Богиня знает это. - Он даже не взглянул на меня. И я заявила:
- Я иду в храм богини лозы, чтобы принести подношение и молить ее защитить
честь ее красного цвета.
- Иди, если хочешь, - отозвался он.
Моя идея могла исцелить рану, нанесенную ему суеверием.
- Идем со мной, - призвала я.
Для Игр не существовало никакой плохой погоды. Это было последнее
теплое улыбающееся время, которое наступало перед дождями. Но этот день
был наилучшим из всех. Рассвет окрашивал зеленым и розовым скалистые холмы
и сельскохозяйственные угодья, расцветил сотней оттенков бледно-розового
склоны горы. Неистово пели птицы, из-за стен садов на дорогу падали
созревшие яблоки. Земля купалась в росе. Мы надели простые темные одежды;
я распустила волосы, и они свисали у меня за спиной. Великолепие арены
было еще впереди.
В храме было очень тихо, его окружала тень. Мы прошли между
лакированных колонн в царивший внутри полумрак.
А там было такое блаженное ощущение покоя. Этот храм совсем не
походил на деревенский, с его теснотой и пряным запахом. Здесь царствовали
древность, тишина и спокойствие. Длинный темный проход, три квадратных
каменных колонны по обе стороны, поддерживающие крышу, а в конце -
небольшое возвышение из мрамора с красными прожилками, где стоял кумир, а
перед ним - алтарь, покрытый зелено-алой тканью. Странно, разве алтарь не
должен быть голым камнем, чтобы можно было легко смывать кровь от
жертвоприношений? И рядом должна быть канавка для ее стока. За алтарем
открылась узкая дверь, и вышел жрец. Я думала, он не увидел нас, так как
он принес к алтарю железную чашу, установил ее там, наполнил маслом и
зажег огонь.
И, не оборачиваясь сказал:
- Добро пожаловать. Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?
- Можете, - прошептала я в тишине. - Мы пришли сделать подношение
богине.
Он обернулся и жестом пригласил нас пройти вперед. Лицо у него было
стариковское, но спокойное, доброе и мудрое. "Именно он-то, - подумала я,
- и пропитал этот храм исходившим от него ощущением покоя".
- Богиня, - ответил он, улыбаясь, - не просит подношений.
Я изумилась. Мне доводилось видеть храмы Анкурума с их заточенными в
священных загонах волами, овцами, козами и голубями, готовыми для
принесения в жертву, и пополнявшими казну храма, даже пока они
умиротворяли бога.
- Что же тогда... - начала было я.
- Посмотрите ей в лицо и попросите ее о том, чего хотите, - сказал
жрец, - как попросили бы добрую мать. Если она сможет, то обязательно
выполнит вашу просьбу.
- Ваша богиня для нас слишком мягка, - холодно произнес Дарак. - Мы
хотим, чтобы она помогла нам на Сиркуниксе, потому что мы носим ее цвета.
Улыбка жреца не изменилась; лишь чуть потемнели глаза, вот и все.
- Если вы молите о смерти другого, она не прислушается, что правда то
правда, - сказал он, - но если вы молитесь о своей безопасности, то это
другое дело.
Я кивнула. Жрец повернулся и поднял взгляд на кумир. Глаза Дарака
устремились туда же, и мои тоже Она походила на куколку: в белой мантии,
черноволосая, с красной лозой вокруг лба. Куколка, и все же...
"О, кроткая, - мысленно прошептала я, - я проклята и мне не следовало
бы говорить с тобой, но будь ко мне добра, ибо сердце мое открыто. Если
один из нас должен умереть, то пусть это буду я, а не этот человек - не
столько ради него, сколько ради меня. Если ты существуешь, то ты знаешь
меня и мою беду. Пожалей нас обоих и спаси его; сделай его храбрым, какой
он в сущности и есть, даруй ему победу, которую он желает, а если смерть,
то пусть она будет быстрой и чистой. Для обоих".
Глаза у меня горели. Я опустила их, и в этот миг жрец заговорил.
- Она слышит, - сказал он.
Любопытно, но он, казалось, точно это знал. Затем он внезапно
протянул руку и сорвал два красных листика с венца богини. Оказывается,
венец был настоящий, а не нарисованный.
Он повернулся, взял мою руку и вложил в нее листья.
- По одному на каждого, - сказал он.
Мои пальцы сомкнулись вокруг них, прохладных и свежих, у меня на
ладони. Жрец кивнул и снова ушел через узкую дверь.
Я посмотрела на лицо Дарака, и увидела, что его мрачное настроение
прошло. Значит - это сработало. Суеверие против суеверия; я тоже ощутила
чувства радости и освобождения.
Мы вышли, и день стал еще теплее. Я вложила один лист лозы в его
руку. Он ничего не сказал, но когда мы шли обратно к конеферме, я знала,
что он охвачен уже нетерпением, думает о колеснице, тройке, ревущей толпе,
летящей Прямой, славе и призе. Я не знала, что из всего этого выйдет, но
он снова стал Дараком. И это для него был День Победы.
Сперва он сходил на конюшню поухаживать за тройкой вороных,
проявлявших во время чистки нетерпение и норовистость, словно чуя, что
время пришло. И уже много позже пришел поесть скудную трапезу: хлеб,
кусок-другой холодного мяса, вино и вода в равной мере. Беллан вился
вокруг нас, удерживая в узде наши аппетиты. Я не ела, не могла рисковать,
что явятся те боли и отвлекут меня, но все, что мне нужно, я приняла
предыдущим вечером. Распар отправился в Анкурум прежде нас. У него будет
собственное отличное место на трибуне, неподалеку от ложи Градоначальника.
Повсюду бегали конюхи, и вскоре колесница и тройка тоже отправились к
конюшням Сиркуникса для традиционной проверки. Мы - Беллан, Дарак, Маггур
и я - поехали после, в сопровождении других конюхов.
- Каждому колесничему нужна собственная армия, - заметил Беллан, - в
этот день войны.
Своего собственного коня, крепкого гнедого, он направлял одними
коленями, зацепив поводья за пряжку пояса; но он принадлежал ему и знал
его. На наш отъезд смотрели из-за стен и оград немало мужчин и женщин, по
большей части работавших в имении. Они подняли приветственный крик, так
как мы теперь оделись для арены, и не возникало никаких сомнений ни
относительно нас, ни относительно наших цветов: черный - в честь тройки,
алый - в честь лозы. Дарак носил облегающие черные легины, кончавшиеся
завязанными на лодыжках ремнями, черный кожаный пояс с красной
эмалированной пряжкой, с которого свисали до середины бедер толстые полосы
жесткой черной кожи - защита, дававшая, однако, ногам свободу движения. На
ногах были черные сапоги до колен, с густо шедшими вокруг голеней красными
кисточками. Выше пояса он фактически был голым, если не считать
щита-кирасы - дубленой черной кожи, повторяющей форму тела, но закрывавшей
только низ спины, живот и ребра, оставляя руки и плечи свободными для
управления тройкой. С боков она тоже была открыта и удерживалась тремя
ремнями из черной кожи с гранатовыми пряжками. На кирасе спереди и сзади
горело алое солнце, повторявшееся, в свою очередь, на широких черных
железных браслетах, усиливавших запястья колесничего. На плечах у него
висел завязанный на руках кроваво-яркий плащ, не менее очаровательный, чем
сапоги с кистями.
Я, лучница, была его эхом, одетая точно так же, за исключением того,
что у меня не было выше пояса никакой защиты, кроме алого плаща, в который
я сейчас и завернулась и который на стадионе будет сброшен. И носила я не
два браслета, а один - для усиления левого запястья. На правом запястье
будет черный железный щит с горящим красным солнцем, висевший сейчас у
меня за седлом. Волосы я заплела на затылке в косу и сложила вдвое,
завязав алыми ремешками.
Когда мы проезжали мимо маленького храма богини лозы, я обернулась,
бросив благодарный взгляд. Дарак не обернулся, но я знала, что он носил
под своим левым браслетом листик лозы, так же как и я под своим.
Когда мы проехали через Кольцевые Ворота и въехали в Анкурум, всюду
кишели толпы. Они ревели и кричали, завидев нас - похвалы, приветственные
слова молитвы:
- Я поставил на тебя, северянин, десятую часть своего серебра -
выиграй для меня, ради любви к богам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77