Тогда и погиб Торгейр, сидевший на гребной лавке позади Торфинна. Погиб тогда и заносчивый князь ругиев, а его палаты сгорели в огне.
В Радослав Торгни пришел за дешевым зерном, а потом поднялся вверх по Хойре за мехами и медом, и там узнал о судьбе брата. Торгни и впрямь был человеком песенного слова. Мирко постепенно обучался языку поморян — языку карканья и лая, языку ворона и волка. Этот язык был прост, груб и суров, как они сами и их море. Но Торгни, сочиняя свои рассказы, будто складывая из камней дом или вырезывая на дереве прямые, острые знаки, умел превратить карканье и лай в песню. Мирко уже схватывал отдельные уже знакомые слова и, хотя не мог уразуметь их совместного смысла, чувствовал их силу. Они словно бы цеплялись за вещи, как цепляются порой за гранит корни деревьев, и, как деревья, вырастали из земли, питаясь ее соками. Слова соединяли все вокруг в единый рисунок, который дышал жизнью. Мир, рассказанный песнями Торгни, становился своим, понятным, начинал говорить.
Но Торгни не умел играть на гуслях, и тогда приходил черед петь Мирко. Торфинн, не худо усвоивший язык полянинов, лесовиков и мякшей, пересказывал Торгни суть этих песен, но чаще скальд не просил делать этого, а просто слушал. Мирко пел о том, что происходило вокруг него, в природе, и как это отзывалось в нем словом. Еще дружинники любили слушать, когда Торфинн принимался пересказывать дела каких-то неизвестных Мирко поморских воинов. Иной раз они перебивали его, уточняя, что еще об этом событии люди говорят вот так и так.
В первый день грести было легко, и Мирко почти не чувствовал усталости. Гораздо хуже было на второй и третий день: ныла спина, болели кисти и пальцы. Встречный ветер усилился, река встопорщила серую щетину, и кораблю, груженному тяжко, стало труднее перебираться через волны. Хойра расплескалась еще шире. Кое-где по берегам виднелись селения, на волнах покачивались рыбачьи лодки, но Торгни шел мимо: пресная чистая водица плескалась здесь же, за бортом, а еды покуда было вдоволь. Ночами подходили к берегу. Как диковинный речной рак, корабль ощупывал веслами прибрежные воды, чтобы не сесть на камень или не зарыться слишком глубоко в песок. Затем в воду прыгали те, кого Торгни отряжал в первый дозор, обшаривали местность вокруг: нет ли чего опасного. Сказания о битвах поморяне любили, но вот гибнуть запросто в чужой земле, без бранной славы, никто из них не хотел.
На Мирко все смотрели, как на прежнего Торгейра, только с иным обликом. Видно, Торгейр этот тоже умел разговаривать через свой меч, и за это был ценим и уважаем. У поморян не было людей выше или ниже. Только Торгни был уважаем более, как конунг и хозяин корабля, и его слушали. Воеводой, как Свенельда, его назвать было нельзя, однако если б случилось сражаться, распоряжался бы боем Торгни. Торфинн был при нем вроде старшего, сидел в ряду за первым веслом, и, случись что с Торгни, он встал бы и за рулевое весло. Он, как понял Мирко, часто вел торг и держал речь за всю дружину, но это было его заслугой за честь и доблесть, а не потому, что так захотел конунг.
Когда выдавался часок, Торфинн учил Мирко мечному бою. По тому, как он это делал, Мирко видел, что бьется Торфинн куда лучше, чем дядя Неупокой, да и учиться у поморянина было легче. Немец, однако, уважительно отзывался о том, что успел преподать Мирко его дядя.
— Корабль или дом строят из подходящего дерева, а очаг складывают из камней, которые не будут трескаться, — говорил поморянин. — Я не знаю, что ты умел раньше, но не всякий топор сумеет срубить такой ясень битвы, как ты.
Надо сказать, что не у каждого воина в дружине Торгни был меч — многие были вооружены только боевыми топорами, мало похожими на те, которыми в Мякищах рубили и тесали дерево. С этим орудием поморяне обходились ловко и проворно, будто умелая женщина с иглой и нитью. Особенно уважали они потеху метания топора, и, должно быть, никакая броня не выдержала бы таких ударов — треснула бы, как яичная скорлупа.
Случай отличиться представился Мирко в первом же городе, едва вступили они в пределы Радославского княжества. Город стоял на высоком берегу, обнесенный высоким тыном, глядя на речной простор высокой островерхой, наподобие шатра, деревянной башней. Должно быть, тес и бревна недавно подновляли: дерево выглядело светлым, еще не поблекшим от снегов и дождей, еще не ободрана была ненастьями, не слизана ветрами тонкая, но твердая корочка застывшего вешнего сока, что защищает сердцевину от гнили, да так крепко, что и железный гвоздь не сразу ее пробьет.
Леса по берегам постепенно переменили облик: прибавилось листвы, появились даже клены и дубы. Стало больше и кораблей: на север, до Устья, поднимались не многие, а вот в пределах радославских владений, где было безопаснее, хотя, может, и не так дешево, предпочитали ходить многие купцы из разных земель. И наместники князя Ивора своего не упускали.
— Это Буйгардр. — Торфинн указал на башню. Дома, будто разбегаясь от крепости, были щедро рассыпаны по берегу.
Торгни хотел миновать город так же, как миновал ранее вольные села, но навстречу кораблю из-за мыска, где пряталась пристань, выскочил и быстрехонько, как водомерка, заскользил поперек волны узкий струг под парусом. Стало ясно, что поморянам просто так мимо не пройти. Торгни велел опустить весла и дождаться незваных гостей.
Струг скоро поравнялся с их кораблем и стал саженях в двадцати. На нос поднялся мужчина в надежной кольчужной броне, черноволосый, лицом светлый, и прокричал:
— Чей корабль?! Не Торгни ли, сына Торвальда?! Торфинн перевел.
— Можно и так меня назвать, — прокричал в ответ за Торгни Торфинн. — А ты кто будешь таков?
— Червонополк, князя Ивора воевода, — отвечал человек со струга. — Велю тебе заворачивать и к пристани идти. Потому указ есть княжий зерна через Радославское княжество везти не более двух сотен мер. А кто более повезет, то с того пошлину. А коли платить нечем, то излишек надлежит отобрать.
— Я указы знаю, — отвечал Торфинн. — Зерна более, чем положено, у нас нет.
— А все ж проверить надобно, — не унимался Червонополк.
— Повернем, — сжав зубы, процедил Торгни и добавил слов бранных на своем языке. — Сейчас ссориться нам нельзя. Рано.
Корабль повернул, зашел за мыс, следуя за стругом. Пристань была тут гораздо больше, нежели в Устье, да и челны, струги и иные суда стояли погуще.
— Ежели всего, как по указу, задержки чинить не стану, — заверил Червонополк, быстро зыркая на Торфинна, — смекнул, кто торг у поморян ведет.
— Смотри, Червонополк конунг, — каркал в ответ немец. — Нам прятать негде.
И впрямь на корабле поморян был только низенький настил, чтобы не попортить доски, из которых сбито днище. На случай непогоды часть корабля просто закрывали рогожей, натягивая ее от одного борта до другого.
Должно быть, Червонополк хотел за быстроту сшибить у поморян денег, только Торфинн был человек сметливый и, где надо, терпеливый. Червонополк позыркал-позыркал, да и послал за помощниками, чтобы те пришли считать.
Явились двое мужиков, оба важные, при кафтанах и новых плащах-вотолах, в шапках, отороченных волчьим мехом. Принялись ходить меж мешками, прикидывать, подсчитывать, записывая что-то на вощенных дощечках. Один больше занимался товаром — чем и положено, другой же, моложавый, с хитрыми васильковыми глазами и с подстриженной бородкой, все больше посматривал на Торгни. Зайдя за груду мешков и поравнявшись с Мирко, он вдруг спросил негромко, но жестко ставя слова:
— Скажи-ка мне, мякша, прости, не знаю, как звать-величать, твоего конунга не Торгни ли звать?
— Так, Торгни, — не стал отпираться Мирко, тем паче что имя Торгни здесь было уже известно.
— А не скажешь ли тогда,. — тень довольной и нехорошей усмешки пробежала по лицу княжьего человека, — не служил брат твоего Торгни, Торвальдом его звали, при Любомире князе в Радославе?
— Не ведаю, — быстро отвечал Мирко.
Однако, видно, что-то подсказало княжьему, что мякша говорит неправду.
— Значит, верно, служил, — уже в открытую оскалился княжий. — Так-то. — И он даже подмигнул Мирко.
Мякша уже понял, что Торгни не сдобровать. Кем бы ни был этот человек, было понятно, что он хочет навредить.
— А, — протянул Мирко. — Конунг не больно ждать любит, мил человек. Вот, поди, еще здесь не считали. — И он указал на мешки, что были сложены позади его привязанных коней, так что закрывали от пристани корму. — Пойдем, провожу тебя туда. Заодно скажу кое-что. И впрямь был брат у конунга, и при Любомире служил. Только здесь нас толмач услышать может, у него слух тонок. А там не услышит.
Надо отдать должное княжьему, он посмотрел на Мирко с подозрением, замялся.
— Князь-то ваш, должно быть, не самый скупой на Хойре человек, — прибавил мякша.
Княжий еще сомневался, однако то ли понадеялся на близость своих, то ли посчитал, что у парня имеются свои причины раскрыть ему секрет.
Мирко пошел впереди, как бы не опасаясь нападения сзади. Честно сказать, он не представлял, что за противник ему противостоит, но уже знал, что и как сейчас будет делать: это чувствовало его тело, знали руки, ощущали пальцы. Он весь был готов к действию, от макушки до ступней, и почувствовав, что настал срок, Мирко вдруг резко шагнул вправо, развернулся, одновременно вытаскивая нож левой рукой, а раскрытой ладонью правой двинул прямо в лицо княжьему так, что тот и охнуть не успел от неожиданности, только попятился, но остро отточенное лезвие уже прошло по горлу. Мякша подхватил довольно грузное тело и одним движением перевалил его за борт. Действуя споро, Мирко подхватил длинный багор, с каким поморяне охотились на морского зверя, и проворно и, по возможности, без плеска орудуя им, затолкал тело под корму корабля. Тяжелые одежды княжьего быстро намокли и мешали телу всплыть. Мирко ополоснул лезвие, вытер о мешки и, как ни в чем не бывало, вышел обратно, к мачте, посмотреть, как работает другой княжий.
А тот все считал да прикидывал.
— Эй, Вячко! — окликнул он напарника. Ответа, понятное дело, не было.
— Вячко, где ты там возишься, бездельник! Опять за тебя работать?!
— Ты не надрывай глотку, мил человек, — обратился к нему мякша. — Ежели ты товарища своего зовешь, так он на берег ушел, покуда ты к мешкам тут склонялся.
— Да как это? — опешил тот.
— Да так, — пожал плечами Мирко. — Откуда мне знать, как у вас заведено. Ты тут рассматривал все, а он и был таков. Да я тебе и без того скажу, сколько у нас жита…
Княжий только рукой махнул, дескать, что ты можешь там знать, мякша дремучий, — и принялся дальше зыркать на мешки да черкать на дощечке. Наконец он посчитал дело законченным и кликнул:
— Эй, Торфинн!
Торфинн, стоявший все это время на носу рядом с Торгни, спустился.
— Не знаю, куда второй мой убег, а я один упарился тут считаючи…
Торфинн, ни слова не произнеся, вытянул вперед руку, раскрыл ладонь. Мирко заметил немного серебряной мелочи. Княжий не быстро, но и не стесняясь, сгреб монету.
— Добро, Торгни конунг, и тебе поздорову, Торфинн. Идите с миром. Вот грамота ваша.
С теми словами он выудил из-за пазухи узкий отрезок выделанной кожи с привешенной на шнурке оловянной печатью.
Торфинн грамоту принял, передал конунгу.
— И тебе поздорову, — изрек Торфинн.
— Пойду я. Можете отчаливать, — молвил княжий. — И куда этот Вячко запропастился? А хоть бы и вовсе сгинул — никакого с него проку… — бормотал он, карабкаясь вниз по сходням.
Торгни тем временем приказал сходни убрать да грести шибче, и корабль, медленно поначалу, а потом все скорее, пошел по седым волнам. Река проглотила тело княжьего, не выказав ничего.
— О Торгни интересовался княжий? — Торфинн успел спросить Мирко, пока они рассаживались по скамьям.
— Который? — удивился Мирко.
Торфинн обернулся к нему и усмехнулся только.
Торбьерн, сын Торлейва, ходил к берегам арвернов. Там он осадил город и стоял близ него месяц, а все корабли, проходившие мимо, захватывал. Если же на них хотели биться, то он вызывал главного бойца и всех побеждал, потому что он был бьёрсерк. Однажды он захватил корабль, где была принцесса, дочь одного из арвернских конунгов. Торбьерн пленился красотой девицы и ее искусством пения и захотел обладать ею. В дружине его был Иллуги, сын Торгрима. Он был молод, но уже прославился как воин и скальд. Своими речами и хвалебными песнями он полюбился девице, и она была ему по сердцу. Торбьерн не сватался к принцессе, а Иллуги не давал ему зарока служить до осени, поэтому, когда минула весна, Иллуги посватался к девице, и она дала ему согласие. Тогда Торбьерн рассердился на них и, напоив допьяна Сигурда, сказал тому, когда девица проходила мимо дома, где они бражничали, что это не девица, а воин арвернов. Сигурд был пьян и убил ее мечом. Торбьерн думал, что отомстил. Но Иллуги услышал звон оружия и крик. Он схватил меч и вскоре оказался на том месте. Он застал там Сигурда и убил его, поскольку не сомневался в том, как все произошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
В Радослав Торгни пришел за дешевым зерном, а потом поднялся вверх по Хойре за мехами и медом, и там узнал о судьбе брата. Торгни и впрямь был человеком песенного слова. Мирко постепенно обучался языку поморян — языку карканья и лая, языку ворона и волка. Этот язык был прост, груб и суров, как они сами и их море. Но Торгни, сочиняя свои рассказы, будто складывая из камней дом или вырезывая на дереве прямые, острые знаки, умел превратить карканье и лай в песню. Мирко уже схватывал отдельные уже знакомые слова и, хотя не мог уразуметь их совместного смысла, чувствовал их силу. Они словно бы цеплялись за вещи, как цепляются порой за гранит корни деревьев, и, как деревья, вырастали из земли, питаясь ее соками. Слова соединяли все вокруг в единый рисунок, который дышал жизнью. Мир, рассказанный песнями Торгни, становился своим, понятным, начинал говорить.
Но Торгни не умел играть на гуслях, и тогда приходил черед петь Мирко. Торфинн, не худо усвоивший язык полянинов, лесовиков и мякшей, пересказывал Торгни суть этих песен, но чаще скальд не просил делать этого, а просто слушал. Мирко пел о том, что происходило вокруг него, в природе, и как это отзывалось в нем словом. Еще дружинники любили слушать, когда Торфинн принимался пересказывать дела каких-то неизвестных Мирко поморских воинов. Иной раз они перебивали его, уточняя, что еще об этом событии люди говорят вот так и так.
В первый день грести было легко, и Мирко почти не чувствовал усталости. Гораздо хуже было на второй и третий день: ныла спина, болели кисти и пальцы. Встречный ветер усилился, река встопорщила серую щетину, и кораблю, груженному тяжко, стало труднее перебираться через волны. Хойра расплескалась еще шире. Кое-где по берегам виднелись селения, на волнах покачивались рыбачьи лодки, но Торгни шел мимо: пресная чистая водица плескалась здесь же, за бортом, а еды покуда было вдоволь. Ночами подходили к берегу. Как диковинный речной рак, корабль ощупывал веслами прибрежные воды, чтобы не сесть на камень или не зарыться слишком глубоко в песок. Затем в воду прыгали те, кого Торгни отряжал в первый дозор, обшаривали местность вокруг: нет ли чего опасного. Сказания о битвах поморяне любили, но вот гибнуть запросто в чужой земле, без бранной славы, никто из них не хотел.
На Мирко все смотрели, как на прежнего Торгейра, только с иным обликом. Видно, Торгейр этот тоже умел разговаривать через свой меч, и за это был ценим и уважаем. У поморян не было людей выше или ниже. Только Торгни был уважаем более, как конунг и хозяин корабля, и его слушали. Воеводой, как Свенельда, его назвать было нельзя, однако если б случилось сражаться, распоряжался бы боем Торгни. Торфинн был при нем вроде старшего, сидел в ряду за первым веслом, и, случись что с Торгни, он встал бы и за рулевое весло. Он, как понял Мирко, часто вел торг и держал речь за всю дружину, но это было его заслугой за честь и доблесть, а не потому, что так захотел конунг.
Когда выдавался часок, Торфинн учил Мирко мечному бою. По тому, как он это делал, Мирко видел, что бьется Торфинн куда лучше, чем дядя Неупокой, да и учиться у поморянина было легче. Немец, однако, уважительно отзывался о том, что успел преподать Мирко его дядя.
— Корабль или дом строят из подходящего дерева, а очаг складывают из камней, которые не будут трескаться, — говорил поморянин. — Я не знаю, что ты умел раньше, но не всякий топор сумеет срубить такой ясень битвы, как ты.
Надо сказать, что не у каждого воина в дружине Торгни был меч — многие были вооружены только боевыми топорами, мало похожими на те, которыми в Мякищах рубили и тесали дерево. С этим орудием поморяне обходились ловко и проворно, будто умелая женщина с иглой и нитью. Особенно уважали они потеху метания топора, и, должно быть, никакая броня не выдержала бы таких ударов — треснула бы, как яичная скорлупа.
Случай отличиться представился Мирко в первом же городе, едва вступили они в пределы Радославского княжества. Город стоял на высоком берегу, обнесенный высоким тыном, глядя на речной простор высокой островерхой, наподобие шатра, деревянной башней. Должно быть, тес и бревна недавно подновляли: дерево выглядело светлым, еще не поблекшим от снегов и дождей, еще не ободрана была ненастьями, не слизана ветрами тонкая, но твердая корочка застывшего вешнего сока, что защищает сердцевину от гнили, да так крепко, что и железный гвоздь не сразу ее пробьет.
Леса по берегам постепенно переменили облик: прибавилось листвы, появились даже клены и дубы. Стало больше и кораблей: на север, до Устья, поднимались не многие, а вот в пределах радославских владений, где было безопаснее, хотя, может, и не так дешево, предпочитали ходить многие купцы из разных земель. И наместники князя Ивора своего не упускали.
— Это Буйгардр. — Торфинн указал на башню. Дома, будто разбегаясь от крепости, были щедро рассыпаны по берегу.
Торгни хотел миновать город так же, как миновал ранее вольные села, но навстречу кораблю из-за мыска, где пряталась пристань, выскочил и быстрехонько, как водомерка, заскользил поперек волны узкий струг под парусом. Стало ясно, что поморянам просто так мимо не пройти. Торгни велел опустить весла и дождаться незваных гостей.
Струг скоро поравнялся с их кораблем и стал саженях в двадцати. На нос поднялся мужчина в надежной кольчужной броне, черноволосый, лицом светлый, и прокричал:
— Чей корабль?! Не Торгни ли, сына Торвальда?! Торфинн перевел.
— Можно и так меня назвать, — прокричал в ответ за Торгни Торфинн. — А ты кто будешь таков?
— Червонополк, князя Ивора воевода, — отвечал человек со струга. — Велю тебе заворачивать и к пристани идти. Потому указ есть княжий зерна через Радославское княжество везти не более двух сотен мер. А кто более повезет, то с того пошлину. А коли платить нечем, то излишек надлежит отобрать.
— Я указы знаю, — отвечал Торфинн. — Зерна более, чем положено, у нас нет.
— А все ж проверить надобно, — не унимался Червонополк.
— Повернем, — сжав зубы, процедил Торгни и добавил слов бранных на своем языке. — Сейчас ссориться нам нельзя. Рано.
Корабль повернул, зашел за мыс, следуя за стругом. Пристань была тут гораздо больше, нежели в Устье, да и челны, струги и иные суда стояли погуще.
— Ежели всего, как по указу, задержки чинить не стану, — заверил Червонополк, быстро зыркая на Торфинна, — смекнул, кто торг у поморян ведет.
— Смотри, Червонополк конунг, — каркал в ответ немец. — Нам прятать негде.
И впрямь на корабле поморян был только низенький настил, чтобы не попортить доски, из которых сбито днище. На случай непогоды часть корабля просто закрывали рогожей, натягивая ее от одного борта до другого.
Должно быть, Червонополк хотел за быстроту сшибить у поморян денег, только Торфинн был человек сметливый и, где надо, терпеливый. Червонополк позыркал-позыркал, да и послал за помощниками, чтобы те пришли считать.
Явились двое мужиков, оба важные, при кафтанах и новых плащах-вотолах, в шапках, отороченных волчьим мехом. Принялись ходить меж мешками, прикидывать, подсчитывать, записывая что-то на вощенных дощечках. Один больше занимался товаром — чем и положено, другой же, моложавый, с хитрыми васильковыми глазами и с подстриженной бородкой, все больше посматривал на Торгни. Зайдя за груду мешков и поравнявшись с Мирко, он вдруг спросил негромко, но жестко ставя слова:
— Скажи-ка мне, мякша, прости, не знаю, как звать-величать, твоего конунга не Торгни ли звать?
— Так, Торгни, — не стал отпираться Мирко, тем паче что имя Торгни здесь было уже известно.
— А не скажешь ли тогда,. — тень довольной и нехорошей усмешки пробежала по лицу княжьего человека, — не служил брат твоего Торгни, Торвальдом его звали, при Любомире князе в Радославе?
— Не ведаю, — быстро отвечал Мирко.
Однако, видно, что-то подсказало княжьему, что мякша говорит неправду.
— Значит, верно, служил, — уже в открытую оскалился княжий. — Так-то. — И он даже подмигнул Мирко.
Мякша уже понял, что Торгни не сдобровать. Кем бы ни был этот человек, было понятно, что он хочет навредить.
— А, — протянул Мирко. — Конунг не больно ждать любит, мил человек. Вот, поди, еще здесь не считали. — И он указал на мешки, что были сложены позади его привязанных коней, так что закрывали от пристани корму. — Пойдем, провожу тебя туда. Заодно скажу кое-что. И впрямь был брат у конунга, и при Любомире служил. Только здесь нас толмач услышать может, у него слух тонок. А там не услышит.
Надо отдать должное княжьему, он посмотрел на Мирко с подозрением, замялся.
— Князь-то ваш, должно быть, не самый скупой на Хойре человек, — прибавил мякша.
Княжий еще сомневался, однако то ли понадеялся на близость своих, то ли посчитал, что у парня имеются свои причины раскрыть ему секрет.
Мирко пошел впереди, как бы не опасаясь нападения сзади. Честно сказать, он не представлял, что за противник ему противостоит, но уже знал, что и как сейчас будет делать: это чувствовало его тело, знали руки, ощущали пальцы. Он весь был готов к действию, от макушки до ступней, и почувствовав, что настал срок, Мирко вдруг резко шагнул вправо, развернулся, одновременно вытаскивая нож левой рукой, а раскрытой ладонью правой двинул прямо в лицо княжьему так, что тот и охнуть не успел от неожиданности, только попятился, но остро отточенное лезвие уже прошло по горлу. Мякша подхватил довольно грузное тело и одним движением перевалил его за борт. Действуя споро, Мирко подхватил длинный багор, с каким поморяне охотились на морского зверя, и проворно и, по возможности, без плеска орудуя им, затолкал тело под корму корабля. Тяжелые одежды княжьего быстро намокли и мешали телу всплыть. Мирко ополоснул лезвие, вытер о мешки и, как ни в чем не бывало, вышел обратно, к мачте, посмотреть, как работает другой княжий.
А тот все считал да прикидывал.
— Эй, Вячко! — окликнул он напарника. Ответа, понятное дело, не было.
— Вячко, где ты там возишься, бездельник! Опять за тебя работать?!
— Ты не надрывай глотку, мил человек, — обратился к нему мякша. — Ежели ты товарища своего зовешь, так он на берег ушел, покуда ты к мешкам тут склонялся.
— Да как это? — опешил тот.
— Да так, — пожал плечами Мирко. — Откуда мне знать, как у вас заведено. Ты тут рассматривал все, а он и был таков. Да я тебе и без того скажу, сколько у нас жита…
Княжий только рукой махнул, дескать, что ты можешь там знать, мякша дремучий, — и принялся дальше зыркать на мешки да черкать на дощечке. Наконец он посчитал дело законченным и кликнул:
— Эй, Торфинн!
Торфинн, стоявший все это время на носу рядом с Торгни, спустился.
— Не знаю, куда второй мой убег, а я один упарился тут считаючи…
Торфинн, ни слова не произнеся, вытянул вперед руку, раскрыл ладонь. Мирко заметил немного серебряной мелочи. Княжий не быстро, но и не стесняясь, сгреб монету.
— Добро, Торгни конунг, и тебе поздорову, Торфинн. Идите с миром. Вот грамота ваша.
С теми словами он выудил из-за пазухи узкий отрезок выделанной кожи с привешенной на шнурке оловянной печатью.
Торфинн грамоту принял, передал конунгу.
— И тебе поздорову, — изрек Торфинн.
— Пойду я. Можете отчаливать, — молвил княжий. — И куда этот Вячко запропастился? А хоть бы и вовсе сгинул — никакого с него проку… — бормотал он, карабкаясь вниз по сходням.
Торгни тем временем приказал сходни убрать да грести шибче, и корабль, медленно поначалу, а потом все скорее, пошел по седым волнам. Река проглотила тело княжьего, не выказав ничего.
— О Торгни интересовался княжий? — Торфинн успел спросить Мирко, пока они рассаживались по скамьям.
— Который? — удивился Мирко.
Торфинн обернулся к нему и усмехнулся только.
Торбьерн, сын Торлейва, ходил к берегам арвернов. Там он осадил город и стоял близ него месяц, а все корабли, проходившие мимо, захватывал. Если же на них хотели биться, то он вызывал главного бойца и всех побеждал, потому что он был бьёрсерк. Однажды он захватил корабль, где была принцесса, дочь одного из арвернских конунгов. Торбьерн пленился красотой девицы и ее искусством пения и захотел обладать ею. В дружине его был Иллуги, сын Торгрима. Он был молод, но уже прославился как воин и скальд. Своими речами и хвалебными песнями он полюбился девице, и она была ему по сердцу. Торбьерн не сватался к принцессе, а Иллуги не давал ему зарока служить до осени, поэтому, когда минула весна, Иллуги посватался к девице, и она дала ему согласие. Тогда Торбьерн рассердился на них и, напоив допьяна Сигурда, сказал тому, когда девица проходила мимо дома, где они бражничали, что это не девица, а воин арвернов. Сигурд был пьян и убил ее мечом. Торбьерн думал, что отомстил. Но Иллуги услышал звон оружия и крик. Он схватил меч и вскоре оказался на том месте. Он застал там Сигурда и убил его, поскольку не сомневался в том, как все произошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69