По бокам плота были устроены деревянные дуги наподобие части конской упряжи — две с одной стороны, одна с другой.
— А вот и Мирко Вилкович, — указал бобрам на мякшу колдун. И хотя слова эти были произнесены на вполне человеческом языке, бобры как один повернули головы туда, куда была направлена рука колдуна. — Доставай-ка, Мирко, хомуты. Пускай кони потрудятся, бобрам помогут. А они коням, — добавил колдун.
Тут Мирко понял замысел колдуна. Тому, конечно, не хотелось заново останавливать Смолинку, а может, и сил сейчас не было на такое, а течение слева от острова и в заводи не было столь шибко, как в правом, северном рукаве, и плот с помощью коней и речных строителей легко мог быть доставлен к южному берегу. Пока Мирко трудился, объяснял коням, что к чему, бобры собрались вместе и внимательно следили за всем.
— Как же мне их-то отблагодарить? — спросил мякша, когда все было готово.
— Ничего им не надо, — отвечал колдун. — Бобра не убивай да ручей бобровый мутить не давай впредь — вот и вся твоя благодарность.
— Да как же они узнают? — не понял Мирко. — Я ведь далеко уйду.
— Они узнают. Через воду. Вода-то всюду есть, я думаю, — пояснил Реклознатец. — Что ж, Мирко, прощаться станем? Или до свидания друг другу скажем?
— Не знаю, дядя Реклознатец, — смутился мякша. Смутился тем, что колдун вдруг заговорил с ним как с равным себе. — Не могу обещать ничего. Только пускай будет до свидания.
— Пускай, — согласился колдун. — Помни: путь обратный — не всегда попятный. Непосильную ношу на плечи не бери. Вернуться тебе есть куда, а потому уже жил не зря. Впрочем, тебе не до того теперь. Ступай, ищи свою красу ненаглядную и счастлив будь, коли найдешь.
Мирко взошел на плот и тронул Белого, запряженного первым с правой стороны плота. Конь мотнул головой и пошел в воду, вороной и гнедой тоже двинулись.
Колдун подал знак бобрам, и те, один за другим спустившись в воду, быстро поплыли, догнали плот, и сотня маленьких, но цепких сильных лапок повлекла суденышко к выходу из затона. Узкая сначала полоска воды между островом и плотом быстро ширилась.
Колдун стоял на берегу — высокий, седой, статный, в черной рубахе, а ворон умостился у него на плече и, приняв излюбленную позу — склонив голову на бок, поглядывал вслед Мирко хитрым и умным птичьим глазом. Сзади поднимался единым вековым гранитным камнем остров со своими праотцами-деревьями, сочной зеленой травой и подземными тайниками, говорящим колодцем и черным проемом в скале, под которым в середине меж другими начертан был знак.
Как плоть моя ни мала,
А только зубом неймет.
Любая злая стрела,
Меня не тронув, уйдет.
Охотник вздрогнет, шепнет,
Мол: «Чур меня! Волкодлак!»
Простого он не поймет:
Душа бессмертна, дурак!
По весям и городам
Мы ходим с нею поврозь —
На ней и шрамов, и ран,
И вдоль, и вдаль, и насквозь,
А сколько пуль напролет —
Устанешь шкуру латать! —
А сыть стоять не дает
И не велит даже ждать.
На тонкий выскочит лед
До кромки талой воды —
А та сладка, будто мед,
Хоть солонее беды.
Чудна ее круговерть,
Хмельней, чем песня и кровь.
Она сильна, ровно смерть.
Она зовется любовь.
IX. ВЕЛИКАЯ ЧЕТЬ
И вновь ты путник на дороге. И она твоя, и ты не в силах от нее отказаться. И верста за верстой исчезают позади, а все же впереди еще большая часть. И вот уже непонятно, кто кого избрал: ты дорогу или она тебя. И уже неясно, кому обязан ты своими победами и неудачами: самому себе или избранной дороге. Но разве это важно? Через некоторое время это перестает волновать тебя: ты срастаешься с дорогой, и это называется судьбою. То ли ты движешься, то ли стоишь на месте, а время все быстрее проносится мимо тебя, и все отступает назад и не возвращается. А цель, данная тебе, кажется уже смешной, потому что она чересчур велика для одного, и чтобы достичь ее, надо пройти не несколько дорог, а прожить несколько жизней и идти по нескольким дорогам одновременно. А твоя маленькая цель, к которой ведет твоя дорога, что сужается с каждым, шагом, кажется совсем незначительной, и становится не то что бы обидно за зря потраченную жизнь, а за то, что она могла быть иной. Где-то в высоте сияет новое солнце, но оно для тех, кто пойдет после тебя другими дорогами. Но кто знает, может, именно твой путь был верным? Кто знает, может, новое солнце — это рыбья чешуя, блестящая в отраженном зеркалом свете? Никто не может отнять у тебя права верить в своих богов, и никто не отнимет у тебя права быть правым. Пусть встарь все было лучше, в грядущем все будет иначе, но ни тогда, ни потом люди не знали и не узнают того, что было твоим. Ты уносишь с собой свою частичку мира, ты — ее хозяин, она твоя, а спешащим на смену можно снисходительно отдать право на все, непройденное тобой, — тебе-то все это уже ни к чему.
Берег острова быстро отдалялся, и фигура высокого старика с вороном на плече уменьшалась. Вот колдун последний раз махнул Мирко рукой и пошел туда, где темнел вход в подземный коридор. Ворон черной точкой взмыл вверх, сделал круг и скрылся в лесу. Подойдя к порогу, Реклознатец не обернулся, не остановился, а просто вошел туда и канул, как пропал.
«Вот и распрощались», — грустно подумалось Мирко. Сколько же прощаний всего за несколько дней, и каждого надо было бы избегнуть, и при каждом лучше было бы остаться, чем расстаться, а не получалось. И все будто недоставало чего-то, что-то было недосказано, словно какую-то важную частичку себя не успевал передать Мирко этим людям.
Плот тем временем достиг южного берега и ткнулся в свисающие ветви прибрежных кустов. Лошади стояли на илистом дне. Мирко перебросил на берег вещи, выпряг коней, и те, пофыркивая и отряхиваясь, поднялись на тот берег, где еще ни разу, наверно, не были. Не был здесь, понятно, и Мирко. Бобры удерживали плот на месте, ожидая, пока человек покинет его. Мирко посмотрел на умные мокрые мордочки зверей. В них не было ни корысти, ни ожидания оплаты — одно любопытство и участие. Пори уже отправился на обследование новых охотничьих угодий, а Мирко все не сходил на берег. Не мог он не одарить зверей хоть какой-никакой малостью, а потому взял мешочек с сухарями, развязал и оставил на бревнах плота, а уж после покинул его. «Бобры откажутся, будет Смолинке треба. Что бы там Реклознатец ни говорил, я покуда с реками беседовать не умею, и потому на таком языке с нею изъясняться лучше». Но звери не отвергли подарок. Аккуратно, не ссорясь, не толкаясь, подплывали они к мешочку и в строгой очередности брали в лапки свою долю, пока прочие удерживали плот на месте. Когда, наконец, последний зверек получил свое, в мешочке осталось совсем немного. Тогда, будто бы по общему согласию, на плот снова вылез бобр, бравший угощение первым, — Мирко запомнил его по необычному сероватому воротнику вокруг шеи. «Старший» спихнул мешочек в воду, словно угадав намерение человека. После этого «паромщики» отпустили плот и подались каждый в свою сторону: кто на берег, кто вверх, кто вниз по течению, кто через реку обратно. Плот, не в силах сразу отлепиться от берега, покрутился несколько раз на месте, потом его развернуло течением, проволокло вдоль берега, потом быстрина подхватила его, и он скрылся из глаз. Последняя ниточка, связующая мякшу с севером, оборвалась. Можно, конечно, еще было покричать колдуна, попроситься обратно, повернуть. Да только зачем? Мирко даже смешно стало от таких мыслей. Ноги уже сами несли его дальше: к новой дороге, к новому ночлегу, который тоже не будет последним.
Мирко опять повел коней в поводу — вокруг были сплошные заросли. Если кто и приходил к колдуну с южного берега, то сплавлялись они вниз по реке — на юг и запад поселений хиитола в Чети дальше не было, а потому и прямой тропки от Смолинки до старого ее русла искать было бесполезно. К несказанному своему удивлению и радости, Мирко обнаружил, что после посещения колдуна стал не только слышать речи растений, но и даже как-то понимать их, и даже, сам не сознавая того, говорить с ними, предупреждая о своих намерениях. И густой кустарник не лез нарочно прямо поперек пути, и корни и ветви меньше цеплялись, колючки словно прятались куда-то, и деревья не тыкали неожиданно в лицо низким острым сучком. Берег поднимался вверх незаметно, под ногами то и дело хлюпалавода; пробираться через заросли, несмотря на некоторую их благосклонность, было все же тяжеловато. К тому же надоедали комары, а коням не давали покоя слепни. Только пес чувствовал себя как нельзя лучше, рыская вокруг, то забегая вперед, то появляясь вдруг сзади. Уши его стояли торчком, кожаный нос вынюхивал что-то, серая шерсть сделалась от росы влажной и красивой, пушинка к пушинке. Солнце поднималось в чистом небе. Начинало парить.
Мякша не заметил, как одолели они вершину того бугра, что отделял прежнее русло от нынешнего. В ольшанике появились голубые просветы — это сквозило небо через начавшую редеть растительность, и вот уже путники оказались на опушке, густо поросшей иван-чаем и горечавкой. Здесь и вправду никто не ходил — травы стояли сплошняком, высокие, никогда не видавшие ни косы, ни колеса. Мирко взобрался в седло и увидел, что дальше начинается довольно глубокая, но уже сильно заросшая балка.
«Вот уж куда и колдун бы не полез без нужды!» — подумал он, взирая с высоты на сплетение ольхи, волчьих ягод, осоки, крапивы и еще множества других трав и кустарников. Но зато между опушкой и балкой, как раз над спуском, тянулась настоящая дорога, по обочинам которой росли огромные старые липы. Мирко выехал на дорогу, подковы Белого звякнули по каменным плитам. Так вот оно что! Дорога была мощеная, потому осталась существовать, на века пережив тех, кто ей некогда пользовался. Конечно, травы и время сделали свое дело: плиты растрескались, раскрошились, раздвинулись, между ними вылезала упорная камнеломка, а за ней — другие отряды травяного воинства. Ехать но этому пути на телеге было теперь невозможно, зато для верхового это была отличная дорога, если не гнать во весь опор.
Солнце поднялось уже высоко, туман рассеялся, и воздух стал так прозрачен, что при желании можно было рассмотреть даже отдельные листочки на той стороне балки. Легкий ветерок тихонько шевелил ветви деревьев, и липы, как задумчивые старцы, перебирали свои листья-воспоминания, чуть слышно шепча об ушедшем. Деревья, однако, никак не были старше самой дороги. Скорее всего, путь этот забывали, а потом обновляли и восстанавливали не единожды, а липы были высажены последними хозяевами. Неважно, кем были эти люди, но за липы их стоило похвалить: деревья давали пусть редкую, но обширную тень, где тело немного вздыхало после пути, проделанного под лучами жаркого уже солнца.
Мирко ехал, стараясь ни о чем не думать, — было слишком душно, одиноко и лениво. Единственная дельная мысль, приходившая время от времени, была о воде: где ее раздобыть, когда коням захочется попить или надо будет сделать привал? Прислушавшись, он понял, что по дну балки течет-таки мелкий ручеек. Еще можно было снова попытаться продраться через ольховник и выйти к Смолинке. Ни того ни другого делать не хотелось. Должны же быть по дороге, если была она некогда проезжей, какие-нибудь колодцы или источники. Вот мякша и решил отложить пока схватку с кустами — может, подвернется что-нибудь получше.
Колодец, как назло, все не попадался, а солнце перевалило за полдень. Кони хотели пить, а потому шли понурые и несколько даже обиженные на хозяина — прежде такого никогда не случалось, а тут, поди ж ты! Давно пора отдохнуть, освежиться, а он все не останавливается. Пори поступил проще: увидев, что хозяин думает о чем-то своем и не обращает на него внимания, пес вломился в заросли старого русла, добрался там до ручья, и через некоторое время, цокая когтями по каменным плитам, настиг несколько ушедших вперед спутников. Явился он, конечно, грязный, взъерошенный, весь в колючках и репьях, но донельзя довольный: напился вдосталь и даже искупался. Кони такого позволить себе не могли, а потому укоризненно поглядывали покорными и печальными глазами на собаку: что ж это ты, сам порезвился, а мы? Но что ж было делать? Их путь пролегал между двух вод, но до источника добираться — значит потратить силы и время, да к тому же испачкаться, исцарапаться и быть снова искусанными комарами и мухами. А дальше, за старым руслом, раскинулся суходол, где открытую воду отыскать будет еще труднее. Раньше, когда этой дорогой пользовались, были, наверно, выходы к реке, но теперь их закрыла плотная зеленая стена зарослей.
Наконец путникам повезло: на следующем повороте из расщелины между двух тяжелых глыб выпрыгивал звонкий серебристый родничок, который бежал на север, к недалекой Смолинке. Жара так допекла, что отказаться от привала не хватило бы никаких сил, и будь тут хоть великий колдун с Соленой Воды, рукой останавливающий острый меч, и его заклинание не смогло бы сейчас заставить продолжить путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
— А вот и Мирко Вилкович, — указал бобрам на мякшу колдун. И хотя слова эти были произнесены на вполне человеческом языке, бобры как один повернули головы туда, куда была направлена рука колдуна. — Доставай-ка, Мирко, хомуты. Пускай кони потрудятся, бобрам помогут. А они коням, — добавил колдун.
Тут Мирко понял замысел колдуна. Тому, конечно, не хотелось заново останавливать Смолинку, а может, и сил сейчас не было на такое, а течение слева от острова и в заводи не было столь шибко, как в правом, северном рукаве, и плот с помощью коней и речных строителей легко мог быть доставлен к южному берегу. Пока Мирко трудился, объяснял коням, что к чему, бобры собрались вместе и внимательно следили за всем.
— Как же мне их-то отблагодарить? — спросил мякша, когда все было готово.
— Ничего им не надо, — отвечал колдун. — Бобра не убивай да ручей бобровый мутить не давай впредь — вот и вся твоя благодарность.
— Да как же они узнают? — не понял Мирко. — Я ведь далеко уйду.
— Они узнают. Через воду. Вода-то всюду есть, я думаю, — пояснил Реклознатец. — Что ж, Мирко, прощаться станем? Или до свидания друг другу скажем?
— Не знаю, дядя Реклознатец, — смутился мякша. Смутился тем, что колдун вдруг заговорил с ним как с равным себе. — Не могу обещать ничего. Только пускай будет до свидания.
— Пускай, — согласился колдун. — Помни: путь обратный — не всегда попятный. Непосильную ношу на плечи не бери. Вернуться тебе есть куда, а потому уже жил не зря. Впрочем, тебе не до того теперь. Ступай, ищи свою красу ненаглядную и счастлив будь, коли найдешь.
Мирко взошел на плот и тронул Белого, запряженного первым с правой стороны плота. Конь мотнул головой и пошел в воду, вороной и гнедой тоже двинулись.
Колдун подал знак бобрам, и те, один за другим спустившись в воду, быстро поплыли, догнали плот, и сотня маленьких, но цепких сильных лапок повлекла суденышко к выходу из затона. Узкая сначала полоска воды между островом и плотом быстро ширилась.
Колдун стоял на берегу — высокий, седой, статный, в черной рубахе, а ворон умостился у него на плече и, приняв излюбленную позу — склонив голову на бок, поглядывал вслед Мирко хитрым и умным птичьим глазом. Сзади поднимался единым вековым гранитным камнем остров со своими праотцами-деревьями, сочной зеленой травой и подземными тайниками, говорящим колодцем и черным проемом в скале, под которым в середине меж другими начертан был знак.
Как плоть моя ни мала,
А только зубом неймет.
Любая злая стрела,
Меня не тронув, уйдет.
Охотник вздрогнет, шепнет,
Мол: «Чур меня! Волкодлак!»
Простого он не поймет:
Душа бессмертна, дурак!
По весям и городам
Мы ходим с нею поврозь —
На ней и шрамов, и ран,
И вдоль, и вдаль, и насквозь,
А сколько пуль напролет —
Устанешь шкуру латать! —
А сыть стоять не дает
И не велит даже ждать.
На тонкий выскочит лед
До кромки талой воды —
А та сладка, будто мед,
Хоть солонее беды.
Чудна ее круговерть,
Хмельней, чем песня и кровь.
Она сильна, ровно смерть.
Она зовется любовь.
IX. ВЕЛИКАЯ ЧЕТЬ
И вновь ты путник на дороге. И она твоя, и ты не в силах от нее отказаться. И верста за верстой исчезают позади, а все же впереди еще большая часть. И вот уже непонятно, кто кого избрал: ты дорогу или она тебя. И уже неясно, кому обязан ты своими победами и неудачами: самому себе или избранной дороге. Но разве это важно? Через некоторое время это перестает волновать тебя: ты срастаешься с дорогой, и это называется судьбою. То ли ты движешься, то ли стоишь на месте, а время все быстрее проносится мимо тебя, и все отступает назад и не возвращается. А цель, данная тебе, кажется уже смешной, потому что она чересчур велика для одного, и чтобы достичь ее, надо пройти не несколько дорог, а прожить несколько жизней и идти по нескольким дорогам одновременно. А твоя маленькая цель, к которой ведет твоя дорога, что сужается с каждым, шагом, кажется совсем незначительной, и становится не то что бы обидно за зря потраченную жизнь, а за то, что она могла быть иной. Где-то в высоте сияет новое солнце, но оно для тех, кто пойдет после тебя другими дорогами. Но кто знает, может, именно твой путь был верным? Кто знает, может, новое солнце — это рыбья чешуя, блестящая в отраженном зеркалом свете? Никто не может отнять у тебя права верить в своих богов, и никто не отнимет у тебя права быть правым. Пусть встарь все было лучше, в грядущем все будет иначе, но ни тогда, ни потом люди не знали и не узнают того, что было твоим. Ты уносишь с собой свою частичку мира, ты — ее хозяин, она твоя, а спешащим на смену можно снисходительно отдать право на все, непройденное тобой, — тебе-то все это уже ни к чему.
Берег острова быстро отдалялся, и фигура высокого старика с вороном на плече уменьшалась. Вот колдун последний раз махнул Мирко рукой и пошел туда, где темнел вход в подземный коридор. Ворон черной точкой взмыл вверх, сделал круг и скрылся в лесу. Подойдя к порогу, Реклознатец не обернулся, не остановился, а просто вошел туда и канул, как пропал.
«Вот и распрощались», — грустно подумалось Мирко. Сколько же прощаний всего за несколько дней, и каждого надо было бы избегнуть, и при каждом лучше было бы остаться, чем расстаться, а не получалось. И все будто недоставало чего-то, что-то было недосказано, словно какую-то важную частичку себя не успевал передать Мирко этим людям.
Плот тем временем достиг южного берега и ткнулся в свисающие ветви прибрежных кустов. Лошади стояли на илистом дне. Мирко перебросил на берег вещи, выпряг коней, и те, пофыркивая и отряхиваясь, поднялись на тот берег, где еще ни разу, наверно, не были. Не был здесь, понятно, и Мирко. Бобры удерживали плот на месте, ожидая, пока человек покинет его. Мирко посмотрел на умные мокрые мордочки зверей. В них не было ни корысти, ни ожидания оплаты — одно любопытство и участие. Пори уже отправился на обследование новых охотничьих угодий, а Мирко все не сходил на берег. Не мог он не одарить зверей хоть какой-никакой малостью, а потому взял мешочек с сухарями, развязал и оставил на бревнах плота, а уж после покинул его. «Бобры откажутся, будет Смолинке треба. Что бы там Реклознатец ни говорил, я покуда с реками беседовать не умею, и потому на таком языке с нею изъясняться лучше». Но звери не отвергли подарок. Аккуратно, не ссорясь, не толкаясь, подплывали они к мешочку и в строгой очередности брали в лапки свою долю, пока прочие удерживали плот на месте. Когда, наконец, последний зверек получил свое, в мешочке осталось совсем немного. Тогда, будто бы по общему согласию, на плот снова вылез бобр, бравший угощение первым, — Мирко запомнил его по необычному сероватому воротнику вокруг шеи. «Старший» спихнул мешочек в воду, словно угадав намерение человека. После этого «паромщики» отпустили плот и подались каждый в свою сторону: кто на берег, кто вверх, кто вниз по течению, кто через реку обратно. Плот, не в силах сразу отлепиться от берега, покрутился несколько раз на месте, потом его развернуло течением, проволокло вдоль берега, потом быстрина подхватила его, и он скрылся из глаз. Последняя ниточка, связующая мякшу с севером, оборвалась. Можно, конечно, еще было покричать колдуна, попроситься обратно, повернуть. Да только зачем? Мирко даже смешно стало от таких мыслей. Ноги уже сами несли его дальше: к новой дороге, к новому ночлегу, который тоже не будет последним.
Мирко опять повел коней в поводу — вокруг были сплошные заросли. Если кто и приходил к колдуну с южного берега, то сплавлялись они вниз по реке — на юг и запад поселений хиитола в Чети дальше не было, а потому и прямой тропки от Смолинки до старого ее русла искать было бесполезно. К несказанному своему удивлению и радости, Мирко обнаружил, что после посещения колдуна стал не только слышать речи растений, но и даже как-то понимать их, и даже, сам не сознавая того, говорить с ними, предупреждая о своих намерениях. И густой кустарник не лез нарочно прямо поперек пути, и корни и ветви меньше цеплялись, колючки словно прятались куда-то, и деревья не тыкали неожиданно в лицо низким острым сучком. Берег поднимался вверх незаметно, под ногами то и дело хлюпалавода; пробираться через заросли, несмотря на некоторую их благосклонность, было все же тяжеловато. К тому же надоедали комары, а коням не давали покоя слепни. Только пес чувствовал себя как нельзя лучше, рыская вокруг, то забегая вперед, то появляясь вдруг сзади. Уши его стояли торчком, кожаный нос вынюхивал что-то, серая шерсть сделалась от росы влажной и красивой, пушинка к пушинке. Солнце поднималось в чистом небе. Начинало парить.
Мякша не заметил, как одолели они вершину того бугра, что отделял прежнее русло от нынешнего. В ольшанике появились голубые просветы — это сквозило небо через начавшую редеть растительность, и вот уже путники оказались на опушке, густо поросшей иван-чаем и горечавкой. Здесь и вправду никто не ходил — травы стояли сплошняком, высокие, никогда не видавшие ни косы, ни колеса. Мирко взобрался в седло и увидел, что дальше начинается довольно глубокая, но уже сильно заросшая балка.
«Вот уж куда и колдун бы не полез без нужды!» — подумал он, взирая с высоты на сплетение ольхи, волчьих ягод, осоки, крапивы и еще множества других трав и кустарников. Но зато между опушкой и балкой, как раз над спуском, тянулась настоящая дорога, по обочинам которой росли огромные старые липы. Мирко выехал на дорогу, подковы Белого звякнули по каменным плитам. Так вот оно что! Дорога была мощеная, потому осталась существовать, на века пережив тех, кто ей некогда пользовался. Конечно, травы и время сделали свое дело: плиты растрескались, раскрошились, раздвинулись, между ними вылезала упорная камнеломка, а за ней — другие отряды травяного воинства. Ехать но этому пути на телеге было теперь невозможно, зато для верхового это была отличная дорога, если не гнать во весь опор.
Солнце поднялось уже высоко, туман рассеялся, и воздух стал так прозрачен, что при желании можно было рассмотреть даже отдельные листочки на той стороне балки. Легкий ветерок тихонько шевелил ветви деревьев, и липы, как задумчивые старцы, перебирали свои листья-воспоминания, чуть слышно шепча об ушедшем. Деревья, однако, никак не были старше самой дороги. Скорее всего, путь этот забывали, а потом обновляли и восстанавливали не единожды, а липы были высажены последними хозяевами. Неважно, кем были эти люди, но за липы их стоило похвалить: деревья давали пусть редкую, но обширную тень, где тело немного вздыхало после пути, проделанного под лучами жаркого уже солнца.
Мирко ехал, стараясь ни о чем не думать, — было слишком душно, одиноко и лениво. Единственная дельная мысль, приходившая время от времени, была о воде: где ее раздобыть, когда коням захочется попить или надо будет сделать привал? Прислушавшись, он понял, что по дну балки течет-таки мелкий ручеек. Еще можно было снова попытаться продраться через ольховник и выйти к Смолинке. Ни того ни другого делать не хотелось. Должны же быть по дороге, если была она некогда проезжей, какие-нибудь колодцы или источники. Вот мякша и решил отложить пока схватку с кустами — может, подвернется что-нибудь получше.
Колодец, как назло, все не попадался, а солнце перевалило за полдень. Кони хотели пить, а потому шли понурые и несколько даже обиженные на хозяина — прежде такого никогда не случалось, а тут, поди ж ты! Давно пора отдохнуть, освежиться, а он все не останавливается. Пори поступил проще: увидев, что хозяин думает о чем-то своем и не обращает на него внимания, пес вломился в заросли старого русла, добрался там до ручья, и через некоторое время, цокая когтями по каменным плитам, настиг несколько ушедших вперед спутников. Явился он, конечно, грязный, взъерошенный, весь в колючках и репьях, но донельзя довольный: напился вдосталь и даже искупался. Кони такого позволить себе не могли, а потому укоризненно поглядывали покорными и печальными глазами на собаку: что ж это ты, сам порезвился, а мы? Но что ж было делать? Их путь пролегал между двух вод, но до источника добираться — значит потратить силы и время, да к тому же испачкаться, исцарапаться и быть снова искусанными комарами и мухами. А дальше, за старым руслом, раскинулся суходол, где открытую воду отыскать будет еще труднее. Раньше, когда этой дорогой пользовались, были, наверно, выходы к реке, но теперь их закрыла плотная зеленая стена зарослей.
Наконец путникам повезло: на следующем повороте из расщелины между двух тяжелых глыб выпрыгивал звонкий серебристый родничок, который бежал на север, к недалекой Смолинке. Жара так допекла, что отказаться от привала не хватило бы никаких сил, и будь тут хоть великий колдун с Соленой Воды, рукой останавливающий острый меч, и его заклинание не смогло бы сейчас заставить продолжить путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69