Метнув взгляд на старосту, Мирко заприметил, что и тот довольно ухмыльнулся. — Теперь говорить станешь, где ты Алвада повстречал до того, как в селе решился меч открыть.
— В лесу повстречал, средь тех разбойных людей, у кого Асмунд атаманом был. — Мирко говорил складно, как и положено на сходах или судах. Воинам, очевидно, это было по нраву: новых забав в селе было мало, а Мирко таковую забаву собой являл: мякши здесь гостевали нечасто и считались диковатыми увальнями. Мирко же удивлял, как если бы вдруг заяц стал за лисой охотиться или куры в поднебесье полетели.
— Чем докажешь? — резко спросил Свенельд.
— Возьмите колчан мой, — быстро сообразил Мирко. — И тело того Алвада осмотрите. Я его в лесу стрелой достал. Рана должна быть. У вас, разумею, таких стрел нет, как мои. Они далече сделаны.
— Тело смотрели? — обратился воевода к старосте.
— Смотрели, — сильным, но глуховатым голосом отвечал тот. — Есть рана стреляная. Неглубока, должно быть, издали. — И присовокупил: — В плечо. В правое.
— Хаскульв, пойди и сличи со стрелами, — приказал Свенельд, обращаясь к старшему, стоявшему недвижно за спиной Мирко. — Да не медли. Ту стрелу, ежели подойдет, сюда неси. У тебя небось не один полный тул с собою? — он опять взглянул на мякшу.
— Не один, — согласился Мирко. — Только стрелы у одного мастера кованы — не трудно сличить.
— Дозволь мне с Хаскульвом пойти, Свенельд-воевода, — прозвучал вдруг мягкий, словно подстилка мшаная, голос. Все повернули головы: говорил хиитола, которого Мирко принял за знакомца колдуна. — Я в ранах сведущ, тебе ведомо.
На миг короче молнии сомнение промелькнуло в Свенельдовом взгляде, а потом, так же быстро поглядев на хиитола и как будто что-то смекнув, воевода ответил:
— Иди, Ари. Дозволяю. Если Ари скажет, поверишь ли? — сызнова оглянулся Свенельд на старосту.
— Поверю, — с некоторой неохотой согласился староста.
— Ну, пойдем, когда так. — Хаскульв покосился на нежданного спутника, но перечить воеводе не стал. Не иначе, Ари Латикайнен и впрямь славен был в селе по-особому. Но и людей, должно быть, врачевал исправно.
Хиитола невозмутимо прошествовал вслед за дружинником — держался прямо, с достоинством, но бороду кверху не задирал.
Свенельд остался стоять как стоял, только поворотился к пристани, за кораблями смотрел — не то делал вид, что смотрит. Молчал воевода — молчали и дружинники, с ноги на ногу переминаясь. Староста косился то на Мирко, то на воеводу, то на улицу, в которую Хаскульв и Ари ушли, и тоже помалкивал. Молчал и Мирко, соображая, чем могло так повернуться настроение воеводы. Можно было допустить, что Ари Латикайнен от Брунко, или даже Прастена, или сам узнал о прибытии Мирко. Но как бы ни уважали хиитола в Устье, а волю воеводы он повернуть не мог бы — не таковым казался Свенельд, чтобы его улестить или усовестить. Никому из сельчан заступаться за Мирко причины не было — даже Прастену: наоборот, ему вред один. Мирко, словно ища, кто же еще мог стать вдруг ему такой заступой, начал осторожно осматриваться.
Село стояло тихое и равнодушное, лес тоже молчал, Только река на незнакомом наречии шумела под берегом, слегка покачивая корабли. Корабли! Мирко заметил, что виденный им давеча парус уже убран, а странные немцы, говорившие схоже не то с чаячьим, не то с вороньим криком, снаряжают своего пузатого черного змея к отходу. А двое из них — один уже седой, а другой рыже-серый, как лисица в предзимье, оказывается, были тут, недалече, — стояли у изгороди и скалились в бороды. Неужто они?! От таких ничего, кроме купли, ждать было нечего: видать, Свенельд с ним сговорился, чтоб его, Мирко, как раба продать?! Его будто холодной водой окатили: вот как, и не поделаешь ничего… Драться — убьют. Или не убьют? Если деньги уж заплачены, а пожалуй, что и так, иначе чего Свенельду так хлопотать, то, может, и не ранят даже: повяжут — и в корабль. А там… Что «там», Мирко не мог даже предположить, ведь ничего об этих чужестранцах не знал. Что у них на уме, да и каков он, этот ум?
Староста, казалось, перехватил взгляд мякши, и немо воззрился на Свенельда. Тот, встретившись взглядом с мужиком, посмотрел снова на Мирко и ухмыльнулся.
— Смышленый, — сказал он вполголоса, в усы, и вдруг резко шагнул к мякше, вплотную подступил. — Смекай, — заговорил воевода торопливее обычного, — если языком молоть станешь и не в свое дело голову совать, без них и останешься. Эти, — он одним движением глаз показал на чужестранцев, — не из Арголиды: зря куражиться не станут. Будешь у них как свой человек, только закон их соблюдай, а он простой. Зачем ты им сдался — не ведаю. Потом узнаешь…
— Свенельд, — позвал тут воротившийся Хаскульв, — вот его стрела. Ею Алвад ранен был. В Устье таковых нет. И в окрестных местах нет — в Мякишах такие только и делают: на жало глянь.
Свенельд отступил от Мирко и прежде, чем взглянуть на жало, сначала поднял взгляд на Хаскульва, словно сказать хотел, дескать, ты что, нарочно, или как? И поморщился, дотрагиваясь до жала…
— Истинно, — промолвил. — Такая руда там только и бывает. Ты, Ари, что нашел?
— Все так, Свенельд, — так же мягко, но звучно отвечал хиитола. — В ране руда эта еще осталась. Малые крупицы. Они на мой зов откликаются.
«Так он голос железа слышит?!» — поразился Мирко. Хотя после того, как Реклознатец остановил Смолинку, дивиться, кажется, было уж нечему.
— Что, Неждан, рядиться будем? — обратился воевода к старосте.
— Твое слово последнее, Свенельд, — чуть с ехидцей отозвался староста. — Если же слышать хочешь, как это по правде будет, — Неждан вновь усмехнулся, — то выкуп надобно заплатить, — он выразительно затянул с уточнением, — семье Алвадовой заплатить. А его, — он кивнул в сторону мякши, — если он еще не раб — смерти предать. А если уже раб, то у кого спросить за него, а, Свенельд? У тех? — Он кивнул на дальних гостей. — Тогда либо пусть платят, либо выставляй поединщика. Добрая будет потеха. Одна поутру была уже. — Староста замолчал так же неожиданно, как и начал, словно имя оправдывая.
— Смело говорить навострился, — усмехнулся Свенельд. — Алвад — разбойник, который нам торг портил. Головы у них нынче нет — разумной головы, — это уж точно, — прибавил он. — Так что смекай: нам теперь они не надобны, как были. Ты свое получишь, не обижу, — снова оскалился воевода. — И вдове долю отложишь — сам проверю. А ты слушай, мякша. — Голос его сделался жестким, будто плеть. — Это и для тебя говорится. И вы слушайте, — обратился он к дружине. — Поморяне знатный выкуп за мякшу дают. Не ведаю, на что он им сдался. Правда, спроси меня кто, взял бы я такого в ватагу, то я сказал бы, что возьму. Так или нет? — обратился он к дружинным.
— Так, Свенельд, — подтвердил по старшинству Хаскульв. — Так ли? — в свою очередь уже он спросил дружину.
— Так, так, — нестройно, но уверенно отвечали Свенельдовы люди.
— Так, — проговорил Хаскульв, снова поворачиваясь к воеводе. — Так, только если бы он не мякша был.
— Верно говоришь, — одобрил Свенельд. — Коли б не поморяне, лежать бы тебе с Асмундом на пару в лесу под корягой, — заключил он. — Решение мое все слышали. Добро твое, коней и пса с собой бери. Что с ними далее делать, твои хозяева скажут.
— По какой правде судишь, Свенельд? — Мирко терпеливо дожидался, когда ж воевода скажет свое слово, прежде чем начать перечить. — Я в Устье не твоим рабом пришел, а свободным. И не этих людей, что у изгороди стоят. Я их в первый раз вижу и, как звать, не знаю. Когда ты справедливый такой, что не хочешь меня запросто жизни лишать, то и суди по правде. Только вместе с Алвадом суди и с Асмундом — я с ними кровью повязан. А про то, что мякша я или кто, — про то в правде не сказано.
— Ну, как их зовут, ты узнаешь скоро, — процедил Свенельд. — Правдивый объявился. Кто тебе сказал, что тебя, как раба, продаю? Сказал кто? — обернулся он к собранию. Ответом, конечно, было молчанье.
Только Ари Латикайнен решился на слово:
— Нет, Свенельд, никто не говорил.
— Верно, — подтвердил воевода. — Что Асмунд человек разбойный, а ты его за межевым камнем порешил, то дело твое. И его, — прибавил Свенельд. Дружинники загоготали, одобряя шутку. — А вот то, что в селе оружие открыл — это уж мое. А то, что оружие поднял против разбойного человека, так это еще проверять надобно, что там промеж вас в лесу вышло да как. Твоя, мякша, доля, что так вышло. По нашей правде все складно: за тебя виру внесли. Как теперь ты с поморянами сладишь — опять твоя доля. Или недоля. — Дружинные снова загомонили. — Это уже в их правде, или уж не ведаю, что у них есть, сказано.
— Благодарствуй, воевода справедливый, — не уступил Мирко. — А по правде будет ли, если ты меня, как воевода здешний, здесь же, в Устье, в рабы отдашь — меня, самого по себе человека?
— Здесь, в Устье? Не отдам, — широко, да недобро улыбаясь, отвечал Свенельд. — А вот что поморяне на корабле решат, то уж, не взыщи, я за них судить не могу, — закончил воевода, в третий раз вызывая одобрительные возгласы дружины.
— А кто ж мне повелит на корабль идти? — не унимался мякша. — То, что вира за меня заплачена, за то добрых людей благодарю. Только дальше я свободный оказываюсь, и никто меня неволить не смеет, если по правде быть.
— Вот репей! — не выдержал Свенельд. — Нешто на сходе со мной рядиться хочешь? Сейчас поморян позовем, сам с ними говори, если поймешь чего, — и тут же на том самом каркающем и лающем языке зычно обратился к двоим немцам.
Седой в ответ захохотал и гаркнул что-то отрывисто, оттолкнулся от изгороди, подпрыгнул невысоко, разминая ноги, и легко направился к кругу. Рыжий последовал за ним. Мечей по обычаю ни у того ни у другого не было. Ножи, однако, могли при случае заменить и меч — настолько они были длинными. Уверенно поравнявшись со Свенельдом, седой остановился и прямо, без обиняков, заговорил с Мирко, да только тот ничего не понял. Дружинники опять заржали.
— Ну, внятно? — участливо спросил воевода.
— Я по-твоему не разумею, — отвечал Мирко поморянину. — Так покажи, — мякша замахал руками, пытаясь дать понять, чтобы собеседник перешел на жесты.
— Погоди, Мирко Вилкович. — Твердая ладонь легла ему на плечо. — Сейчас все узнаешь.
И Ари Латикайнен — а это был он — отвечал седому на его языке с видимым почтением: надо думать, тот был человек не простой.
— Пойдешь с нами, — переводил речь поморянина хиитола. — Ты — не раб. Ты — свободный. Только теперь ты мой должник. Меня зовут Торгни. Это мой корабль. Если ты поможешь мне, то перестанешь быть должным. Тогда ты сможешь выбирать: остаться у меня или уйти.
— Благодарю тебя за добро, Торгни, — отвечал Мирко, а Ари опять был за толмача. — Скажи: в каком деле могу я тебе помочь? Или, может, ты серебром возьмешь, и на том поладим?
— У тебя нет серебра, — был ответ. — У тебя есть кони. Здесь ты их не продашь так, как хочешь продать. Мне конь не нужен: мой дом — этот корабль. Не знаю, сумеешь ли ты продать их в Радославе. У тебя нет серебра, Мирко. И еще ты должен будешь мне за перевоз. Но если ты выполнишь то, что мне нужно, ты не будешь должен. Это справедливый договор.
Мирко понимал, что поморянина ему будет не переспорить: его правда была другой — не писанной, а жизненной.
— Что за дело, Торгни? — еще раз спросил мякша.
— Дело, достойное мужчины с моего корабля, — витиевато отвечал Торгни.
«Не иначе, не слишком доброе», — подумал Мирко. Но решать надо было сейчас, и он, не имея иной поддержки, взглянул на Ари.
— Соглашайся, Мирко Вилкович, — молвил хиитола. — Здесь я для тебя большего не сделаю. А там, куда ты отправляешься, лучше держись поморян. Они не лучше других. Зато думают с тобой сходно.
— Это как? — спросил было Мирко, но тут же осекся: расспрашивать Ари было не то что недосуг, а просто глупо. Сейчас нужно было решаться на что-то без раздумий.
— Я иду с тобой, Торгни… — Мирко не знал, как звать отца этого Торгни, а потому замешкался.
— Торгни Торвальдсон, — подсказал негромко Ари.
— Торгни, сын Торвальда, я иду на твой корабль, — повторил мякша.
Хиитола перевел, и тут же Торгни опять заговорил:
— Теперь ты под моей порукой. Никто не посмеет нанести тебе обиду без моего отмщения. Но также и ты должен будешь мстить за любого, кто идет на моем корабле. Слышал ли ты меня, Мирко Вилкович?
— Слышал, Торгни, — подтвердил тот.
— Теперь тебе ничего не грозит ни здесь, ни на корабле, — заверил хиитола. — Пока не ослушаешься Торгни и его закона.
— Собирайся. Мы уходим назавтра поутру, — закончил Торгни беседу с Мирко. — Ты слышал, Свенельд? — обратился он к воеводе.
— Я слышал тебя, Торгни, — заверил Свенельд. — Коней своих возьмешь у дружинной коновязи, — бросил он мякше. — Благодари Грома, что таких заступников тебе сыскал, — заключил он. — Все слышали? — задал он тот же вопрос дружине.
— Слышали, слышали, — отвечали те.
Воевода кивнул и, ни слова более не говоря, пошел к прочь по улице в направлении дружинного крома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
— В лесу повстречал, средь тех разбойных людей, у кого Асмунд атаманом был. — Мирко говорил складно, как и положено на сходах или судах. Воинам, очевидно, это было по нраву: новых забав в селе было мало, а Мирко таковую забаву собой являл: мякши здесь гостевали нечасто и считались диковатыми увальнями. Мирко же удивлял, как если бы вдруг заяц стал за лисой охотиться или куры в поднебесье полетели.
— Чем докажешь? — резко спросил Свенельд.
— Возьмите колчан мой, — быстро сообразил Мирко. — И тело того Алвада осмотрите. Я его в лесу стрелой достал. Рана должна быть. У вас, разумею, таких стрел нет, как мои. Они далече сделаны.
— Тело смотрели? — обратился воевода к старосте.
— Смотрели, — сильным, но глуховатым голосом отвечал тот. — Есть рана стреляная. Неглубока, должно быть, издали. — И присовокупил: — В плечо. В правое.
— Хаскульв, пойди и сличи со стрелами, — приказал Свенельд, обращаясь к старшему, стоявшему недвижно за спиной Мирко. — Да не медли. Ту стрелу, ежели подойдет, сюда неси. У тебя небось не один полный тул с собою? — он опять взглянул на мякшу.
— Не один, — согласился Мирко. — Только стрелы у одного мастера кованы — не трудно сличить.
— Дозволь мне с Хаскульвом пойти, Свенельд-воевода, — прозвучал вдруг мягкий, словно подстилка мшаная, голос. Все повернули головы: говорил хиитола, которого Мирко принял за знакомца колдуна. — Я в ранах сведущ, тебе ведомо.
На миг короче молнии сомнение промелькнуло в Свенельдовом взгляде, а потом, так же быстро поглядев на хиитола и как будто что-то смекнув, воевода ответил:
— Иди, Ари. Дозволяю. Если Ари скажет, поверишь ли? — сызнова оглянулся Свенельд на старосту.
— Поверю, — с некоторой неохотой согласился староста.
— Ну, пойдем, когда так. — Хаскульв покосился на нежданного спутника, но перечить воеводе не стал. Не иначе, Ари Латикайнен и впрямь славен был в селе по-особому. Но и людей, должно быть, врачевал исправно.
Хиитола невозмутимо прошествовал вслед за дружинником — держался прямо, с достоинством, но бороду кверху не задирал.
Свенельд остался стоять как стоял, только поворотился к пристани, за кораблями смотрел — не то делал вид, что смотрит. Молчал воевода — молчали и дружинники, с ноги на ногу переминаясь. Староста косился то на Мирко, то на воеводу, то на улицу, в которую Хаскульв и Ари ушли, и тоже помалкивал. Молчал и Мирко, соображая, чем могло так повернуться настроение воеводы. Можно было допустить, что Ари Латикайнен от Брунко, или даже Прастена, или сам узнал о прибытии Мирко. Но как бы ни уважали хиитола в Устье, а волю воеводы он повернуть не мог бы — не таковым казался Свенельд, чтобы его улестить или усовестить. Никому из сельчан заступаться за Мирко причины не было — даже Прастену: наоборот, ему вред один. Мирко, словно ища, кто же еще мог стать вдруг ему такой заступой, начал осторожно осматриваться.
Село стояло тихое и равнодушное, лес тоже молчал, Только река на незнакомом наречии шумела под берегом, слегка покачивая корабли. Корабли! Мирко заметил, что виденный им давеча парус уже убран, а странные немцы, говорившие схоже не то с чаячьим, не то с вороньим криком, снаряжают своего пузатого черного змея к отходу. А двое из них — один уже седой, а другой рыже-серый, как лисица в предзимье, оказывается, были тут, недалече, — стояли у изгороди и скалились в бороды. Неужто они?! От таких ничего, кроме купли, ждать было нечего: видать, Свенельд с ним сговорился, чтоб его, Мирко, как раба продать?! Его будто холодной водой окатили: вот как, и не поделаешь ничего… Драться — убьют. Или не убьют? Если деньги уж заплачены, а пожалуй, что и так, иначе чего Свенельду так хлопотать, то, может, и не ранят даже: повяжут — и в корабль. А там… Что «там», Мирко не мог даже предположить, ведь ничего об этих чужестранцах не знал. Что у них на уме, да и каков он, этот ум?
Староста, казалось, перехватил взгляд мякши, и немо воззрился на Свенельда. Тот, встретившись взглядом с мужиком, посмотрел снова на Мирко и ухмыльнулся.
— Смышленый, — сказал он вполголоса, в усы, и вдруг резко шагнул к мякше, вплотную подступил. — Смекай, — заговорил воевода торопливее обычного, — если языком молоть станешь и не в свое дело голову совать, без них и останешься. Эти, — он одним движением глаз показал на чужестранцев, — не из Арголиды: зря куражиться не станут. Будешь у них как свой человек, только закон их соблюдай, а он простой. Зачем ты им сдался — не ведаю. Потом узнаешь…
— Свенельд, — позвал тут воротившийся Хаскульв, — вот его стрела. Ею Алвад ранен был. В Устье таковых нет. И в окрестных местах нет — в Мякишах такие только и делают: на жало глянь.
Свенельд отступил от Мирко и прежде, чем взглянуть на жало, сначала поднял взгляд на Хаскульва, словно сказать хотел, дескать, ты что, нарочно, или как? И поморщился, дотрагиваясь до жала…
— Истинно, — промолвил. — Такая руда там только и бывает. Ты, Ари, что нашел?
— Все так, Свенельд, — так же мягко, но звучно отвечал хиитола. — В ране руда эта еще осталась. Малые крупицы. Они на мой зов откликаются.
«Так он голос железа слышит?!» — поразился Мирко. Хотя после того, как Реклознатец остановил Смолинку, дивиться, кажется, было уж нечему.
— Что, Неждан, рядиться будем? — обратился воевода к старосте.
— Твое слово последнее, Свенельд, — чуть с ехидцей отозвался староста. — Если же слышать хочешь, как это по правде будет, — Неждан вновь усмехнулся, — то выкуп надобно заплатить, — он выразительно затянул с уточнением, — семье Алвадовой заплатить. А его, — он кивнул в сторону мякши, — если он еще не раб — смерти предать. А если уже раб, то у кого спросить за него, а, Свенельд? У тех? — Он кивнул на дальних гостей. — Тогда либо пусть платят, либо выставляй поединщика. Добрая будет потеха. Одна поутру была уже. — Староста замолчал так же неожиданно, как и начал, словно имя оправдывая.
— Смело говорить навострился, — усмехнулся Свенельд. — Алвад — разбойник, который нам торг портил. Головы у них нынче нет — разумной головы, — это уж точно, — прибавил он. — Так что смекай: нам теперь они не надобны, как были. Ты свое получишь, не обижу, — снова оскалился воевода. — И вдове долю отложишь — сам проверю. А ты слушай, мякша. — Голос его сделался жестким, будто плеть. — Это и для тебя говорится. И вы слушайте, — обратился он к дружине. — Поморяне знатный выкуп за мякшу дают. Не ведаю, на что он им сдался. Правда, спроси меня кто, взял бы я такого в ватагу, то я сказал бы, что возьму. Так или нет? — обратился он к дружинным.
— Так, Свенельд, — подтвердил по старшинству Хаскульв. — Так ли? — в свою очередь уже он спросил дружину.
— Так, так, — нестройно, но уверенно отвечали Свенельдовы люди.
— Так, — проговорил Хаскульв, снова поворачиваясь к воеводе. — Так, только если бы он не мякша был.
— Верно говоришь, — одобрил Свенельд. — Коли б не поморяне, лежать бы тебе с Асмундом на пару в лесу под корягой, — заключил он. — Решение мое все слышали. Добро твое, коней и пса с собой бери. Что с ними далее делать, твои хозяева скажут.
— По какой правде судишь, Свенельд? — Мирко терпеливо дожидался, когда ж воевода скажет свое слово, прежде чем начать перечить. — Я в Устье не твоим рабом пришел, а свободным. И не этих людей, что у изгороди стоят. Я их в первый раз вижу и, как звать, не знаю. Когда ты справедливый такой, что не хочешь меня запросто жизни лишать, то и суди по правде. Только вместе с Алвадом суди и с Асмундом — я с ними кровью повязан. А про то, что мякша я или кто, — про то в правде не сказано.
— Ну, как их зовут, ты узнаешь скоро, — процедил Свенельд. — Правдивый объявился. Кто тебе сказал, что тебя, как раба, продаю? Сказал кто? — обернулся он к собранию. Ответом, конечно, было молчанье.
Только Ари Латикайнен решился на слово:
— Нет, Свенельд, никто не говорил.
— Верно, — подтвердил воевода. — Что Асмунд человек разбойный, а ты его за межевым камнем порешил, то дело твое. И его, — прибавил Свенельд. Дружинники загоготали, одобряя шутку. — А вот то, что в селе оружие открыл — это уж мое. А то, что оружие поднял против разбойного человека, так это еще проверять надобно, что там промеж вас в лесу вышло да как. Твоя, мякша, доля, что так вышло. По нашей правде все складно: за тебя виру внесли. Как теперь ты с поморянами сладишь — опять твоя доля. Или недоля. — Дружинные снова загомонили. — Это уже в их правде, или уж не ведаю, что у них есть, сказано.
— Благодарствуй, воевода справедливый, — не уступил Мирко. — А по правде будет ли, если ты меня, как воевода здешний, здесь же, в Устье, в рабы отдашь — меня, самого по себе человека?
— Здесь, в Устье? Не отдам, — широко, да недобро улыбаясь, отвечал Свенельд. — А вот что поморяне на корабле решат, то уж, не взыщи, я за них судить не могу, — закончил воевода, в третий раз вызывая одобрительные возгласы дружины.
— А кто ж мне повелит на корабль идти? — не унимался мякша. — То, что вира за меня заплачена, за то добрых людей благодарю. Только дальше я свободный оказываюсь, и никто меня неволить не смеет, если по правде быть.
— Вот репей! — не выдержал Свенельд. — Нешто на сходе со мной рядиться хочешь? Сейчас поморян позовем, сам с ними говори, если поймешь чего, — и тут же на том самом каркающем и лающем языке зычно обратился к двоим немцам.
Седой в ответ захохотал и гаркнул что-то отрывисто, оттолкнулся от изгороди, подпрыгнул невысоко, разминая ноги, и легко направился к кругу. Рыжий последовал за ним. Мечей по обычаю ни у того ни у другого не было. Ножи, однако, могли при случае заменить и меч — настолько они были длинными. Уверенно поравнявшись со Свенельдом, седой остановился и прямо, без обиняков, заговорил с Мирко, да только тот ничего не понял. Дружинники опять заржали.
— Ну, внятно? — участливо спросил воевода.
— Я по-твоему не разумею, — отвечал Мирко поморянину. — Так покажи, — мякша замахал руками, пытаясь дать понять, чтобы собеседник перешел на жесты.
— Погоди, Мирко Вилкович. — Твердая ладонь легла ему на плечо. — Сейчас все узнаешь.
И Ари Латикайнен — а это был он — отвечал седому на его языке с видимым почтением: надо думать, тот был человек не простой.
— Пойдешь с нами, — переводил речь поморянина хиитола. — Ты — не раб. Ты — свободный. Только теперь ты мой должник. Меня зовут Торгни. Это мой корабль. Если ты поможешь мне, то перестанешь быть должным. Тогда ты сможешь выбирать: остаться у меня или уйти.
— Благодарю тебя за добро, Торгни, — отвечал Мирко, а Ари опять был за толмача. — Скажи: в каком деле могу я тебе помочь? Или, может, ты серебром возьмешь, и на том поладим?
— У тебя нет серебра, — был ответ. — У тебя есть кони. Здесь ты их не продашь так, как хочешь продать. Мне конь не нужен: мой дом — этот корабль. Не знаю, сумеешь ли ты продать их в Радославе. У тебя нет серебра, Мирко. И еще ты должен будешь мне за перевоз. Но если ты выполнишь то, что мне нужно, ты не будешь должен. Это справедливый договор.
Мирко понимал, что поморянина ему будет не переспорить: его правда была другой — не писанной, а жизненной.
— Что за дело, Торгни? — еще раз спросил мякша.
— Дело, достойное мужчины с моего корабля, — витиевато отвечал Торгни.
«Не иначе, не слишком доброе», — подумал Мирко. Но решать надо было сейчас, и он, не имея иной поддержки, взглянул на Ари.
— Соглашайся, Мирко Вилкович, — молвил хиитола. — Здесь я для тебя большего не сделаю. А там, куда ты отправляешься, лучше держись поморян. Они не лучше других. Зато думают с тобой сходно.
— Это как? — спросил было Мирко, но тут же осекся: расспрашивать Ари было не то что недосуг, а просто глупо. Сейчас нужно было решаться на что-то без раздумий.
— Я иду с тобой, Торгни… — Мирко не знал, как звать отца этого Торгни, а потому замешкался.
— Торгни Торвальдсон, — подсказал негромко Ари.
— Торгни, сын Торвальда, я иду на твой корабль, — повторил мякша.
Хиитола перевел, и тут же Торгни опять заговорил:
— Теперь ты под моей порукой. Никто не посмеет нанести тебе обиду без моего отмщения. Но также и ты должен будешь мстить за любого, кто идет на моем корабле. Слышал ли ты меня, Мирко Вилкович?
— Слышал, Торгни, — подтвердил тот.
— Теперь тебе ничего не грозит ни здесь, ни на корабле, — заверил хиитола. — Пока не ослушаешься Торгни и его закона.
— Собирайся. Мы уходим назавтра поутру, — закончил Торгни беседу с Мирко. — Ты слышал, Свенельд? — обратился он к воеводе.
— Я слышал тебя, Торгни, — заверил Свенельд. — Коней своих возьмешь у дружинной коновязи, — бросил он мякше. — Благодари Грома, что таких заступников тебе сыскал, — заключил он. — Все слышали? — задал он тот же вопрос дружине.
— Слышали, слышали, — отвечали те.
Воевода кивнул и, ни слова более не говоря, пошел к прочь по улице в направлении дружинного крома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69