Меч его снова и снова опускался в гущу копошащихся тел, на сплетенные руки и ноги, сгорбленные плечи, головы... Гонцы — не люди. Они — чудовища и должны быть уничтожены.
Возможно, они наносили ответные удары. Кэмрон ничего не замечал, не чувствовал. Возможно, они перекликались, предупреждая друг друга об опасности. Кэмрон ничего не слышал. Ему надо пробиться к лежащему на земле человеку, вырвать его из мертвой хватки чудовищ. Все остальное не важно. Меч Кэмрона превратился в карающего ангела. Серебрящееся в лучах солнца лезвие стало магической чертой, отделявшей и спасавшей его от свирепых дикарей. И, прокладывая путь сквозь ощетинившиеся клинками ряды врагов, скользя в кровавых лужах, шагая по выпущенным кишкам, он все же прорвался к раненому бойцу и протянул ему руку.
— Вставай, пошли, — прохрипел он. Каждое слово раздирало и без того ободранное горло. — Укройся за моей спиной. Я сделаю для тебя все, что смогу.
И рыцарь ухватился за протянутую руку. Кожа у него была горячая и липкая от крови, но никогда в жизни ни одно прикосновение не казалось Кэмрону таким желанным, не имело такого колоссального значения. Кэмрон рывком поднял раненого на ноги и стал впереди, загораживая его от кинжалов гонцов.
— В круг, скорее в круг, — пробормотал Кэмрон.
Рыцарь не двигался.
Кэмрон с удивлением глянул через плечо туда, где несокрушимым кольцом его бойцы окружили тело юного храбреца, Рифа Хэнистера, первым павшего на поле боя.
Свинцовая рука сжала его сердце. Струйки горячего пота на теле превратились в сосульки.
Никакого кольца там не оказалось. Отряд был уничтожен. Долину заполняли темные полчища гонцов, кровожадных, торжествующих победу. С пронзительными криками они надвигались на Кэмрона — чтобы расправиться и с ним, чтобы убить его.
* * *
Кисть в руке Тессы стала тяжелее гири. Серебряные чернила кончились. Не осталось ни капли ни на кисти, ни в раковине, ни в горшочке, в котором Эмит смешивал красители.
Голова разрывалась от боли. Ее словно зажали в металлические тиски и надавливали все сильнее и сильнее. Впрочем, на самом деле это была уже не ее голова. Тесса слилась со своим узором, ушла туда, где Кэмрон сражался с врагами среди скал. Она чувствовала запах его пота и вкус его крови во рту. Не на ее виски давила эта непомерная тяжесть, а на его. Не ее желудок скручивали жесточайшие спазмы, а его. Вонь гонцов, их мокрой шерсти и разинутых пастей заполнила комнату. Рука Тессы дрогнула. Впервые за бесконечно долгие часы — или ей только казалось, что прошло столько времени? — рисования и невероятной концентрации всех сил и внимания. Она вдруг ощутила смертельную усталость.
Впрочем, может, она вовсе и не устала. Может, вконец измотан был Кэмрон, а она только почувствовала его состояние как свое собственное.
Она нарисовала себя как одного из участников этой битвы среди осколков огромных валунов, в ущелье, о котором никогда раньше не слышала. Зловоние гонцов и клинки их ножей были частью ее узора. Ее кисть оставляла на пергаменте следы их ног, и с помощью той же кисти она мостила себе дорогу, продираясь сквозь ряды врагов к Кэмрону.
Она нарисовала и самих гонцов, нарисовала чернилами, в состав которых входили уголь, галловая кислота, немного серы и моча. В тусклом свете жировки черные фигурки приобретали желтоватый оттенок. Едкий дым разъедал глаза. Тесса знала, что на самом деле гонцы люди, но изобразила их в виде четвероногих чудовищ с собачьими мордами, когтистыми лапами и толстыми мускулистыми хвостами.
— Четвероногие образины, — так определил их Эмит, и голос его прозвучал до странности напряженно.
Узор получался совсем некрасивым. Нагромождение серых, угольно-черных, темно-красных и мертвенно-синих линий и пятен. Все цвета были какими-то ущербными, безжизненными, не цвета, а скорее блеклые тени на темном фоне. У Тессы пересохло во рту. Во что втянул ее Дэверик? Неужели это она, Тесса Мак-Кэмфри, сидит здесь и малюет эти страшноватенькие картинки?
Ей вдруг ужасно захотелось назад в свой мир, домой.
Тесса вздохнула — дышать было больно, воздух словно царапал ободранное горло. Домой ей не попасть. Даже если с помощью кольца ей удалось бы вернуться в прежнюю жизнь, разве может она оставить Кэмрона и только что спасенного им человека беззащитными и одинокими среди надвигающихся на них гонцов?
В раздумье Тесса вертела в руках кисть. Она начала рисовать, чтобы получить ответ на вопрос: зачем она здесь? Но вместо ответа получила только новые вопросы. Теперь она знала, как попала сюда; она нашла путь, проникла в этот неведомый мир и поняла, что находится он не где-то там, извне, но внутри ее самой, в ее душе. И что теперь? Как она может повлиять на события? Она просто наблюдатель — и не более того. Она не в силах ничего изменить. Во всяком случае, не знает, как это сделать.
Капля пота скатилась по щеке Тессы прямо в рот. Она ощутила на языке неприятный соленый вкус. Тесса вздрогнула. Она все хуже видела Кэмрона, его словно застилало туманом. Только продолжая водить кистью по пергаменту, могла она сохранить связь с тем миром.
— Что мне делать, Эмит? — спросила она, не зная, понимает ли Эмит, о чем идет речь. — Как изменить то, что я вижу на этом узоре?
Судя по едва ощутимому движению воздуха за ее левым плечом, Эмит сокрушенно покачал головой:
— Не знаю, мисс. Не знаю.
Кисть в руках Тессы с треском переломилась. В большой палец воткнулась заноза.
— Должен быть какой-то способ. Думай. Думай!
Эмит тронул ее за плечо:
— Оставьте это. Отложите этот узор, мисс, пока...
— Пока что?! — закричала Тесса. — Пока цела?
С каждой потерянной секундой жизнь Кэмрона и исход битвы ускользали от нее. Тессе казалось, что она предает Кэмрона Торнского. И хотя Эмит продолжал говорить, пытался объяснить, что имел в виду, Тесса бесцеремонно перебила его:
— Мне нужна новая кисть. И краска. Сойдет любая из тех, что еще остались. — Она понимала, что грубо оборвала Эмита, и добавила вместо извинений: — Пойми, Эмит, один человек попал в беду. Он в опасности. Не могу я сейчас бросить этот узор. Просто не могу.
Эмит прокашлялся. Он явно не одобрял замысел Тессы, но все же протянул ей новую кисть. Тесса почувствовала раскаяние — ведь он волновался за нее, не за себя. Но выхода не было. Всю жизнь она старалась ни во что не впутываться, избегала всякой ответственности. Так дальше продолжаться не может. Теперь все по-другому. Она стала другой.
На сей раз она пойдет до конца.
— Только такая осталась, — сказал Эмит, ставя на стол раковину с золотой краской. — Пока вы будете работать, я приготовлю еще.
Тесса кивнула. Она не удивилась, что осталась именно золотая краска: все в этом мире начиналось и кончалось золотом. Она обмакнула кисть в раковину. На этот раз, когда капля краски упала на пергамент, Тесса совершенно явственно услышала шипение — точно масло попало на раскаленную сковороду.
* * *
Кисть Эдериуса застыла в воздухе, на полпути к листу пергамента. Боль обручем сжала лоб. В глазах потемнело. Капля чернил упала на страницу, и по узору расплылась безобразная клякса.
— Что случилось? — раздался над ухом узорщика свистящий шепот Изгарда.
Эдериус вздрогнул: он совсем забыл о короле.
— Ничего, сир, — поспешно отозвался он, поднося левую руку ко лбу. Медленно заживающая ключица снова заныла, заставляя забыть о боли в голове. — Просто спазм, сейчас пройдет.
— Что происходит в Долине Разбитых Камней? — Дыхание Изгарда было как ледяное дуновение у самого уха старого писца. Кончики пальцев короля, как крылышки мотылька, порхали вокруг лица Эдериуса. Узорщик знал, как хочется королю прикоснуться к его коже, знал, как любит властитель Гэризона трогать, осязать то, что считает своей собственностью. Но даже Изгард не осмеливался прерывать работу писца, прошедшего обучение на Острове Посвященных. Даже теперь, хотя вот уже пятьсот лет, как закончился золотой век Острова, истории и слухи о магической силе его обитателей, питая сами себя, по-прежнему внушали людям священный трепет.
Говорили, что в узорах сокрыта таинственная мощь, что порой они смертельно опасны. Рассказывали о людях, сгоревших заживо.
Эдериус улыбнулся — впервые за двадцать один день. Но это была невеселая улыбка. Людям было чего бояться. Эта мощь — не вымысел, она действительно существует. Дело не в красках, не в пергаменте, даже не в узорах, а в самом акте творения. Когда умелая рука проводит линию по чистой странице и чернила впитываются в кожу, разъедая ее, когда писец, овладевший тысячелетним опытом своих предшественников, использует его для создания чего-то нового, тогда невидимые сигналы поступают из этого мира в мир иной. И сила начинает действовать. Те узорщики, что умеют чувствовать ее и владеть ею, могут нарисовать себе оружие, щит, крепость. Могут с помощью волшебных линий и форм вмешиваться в чужие жизни, управлять ими.
Эдериус никогда не спрашивал, откуда берется эта сила. Такими вопросами он перестал задаваться в тот день, когда Изгард настиг Гэмберона на склоне горы к востоку от Сирабеюса и убил его. Это был единственный способ выжить и продолжать жить изо дня в день. Только так можно было существовать, сделав тот выбор, который сделал Эдериус.
Новый спазм заставил его прижать ладони к вискам. Мозг словно кто-то разрывал когтями. От боли Эдериусу казалось, все вокруг двоится, расплывается, принимает странные, причудливые формы. Он посмотрел на лежащий на столе узор, на живую материю, затканную трепещущими, вибрирующими нитями. Что-то не так. Какая-то посторонняя сила вмешалась в его работу. Эдериус ощущал какое-то чуть заметное, но раздражающее подергивание, сотрясение. Эдериус чувствовал на себе тяжелый взгляд Изгарда и потому попытался сделать вид, что все в порядке.
Уловка не подействовала. Ледяное дыхание Изгарда вновь обдало шею и затылок писца.
— В чем дело, Эдериус? Скажи мне, что не так?
Старый узорщик покачал головой:
— Не знаю, сир.
Он стряхнул с кисти капельки серых чернил и погрузил ее в самую черную краску на палитре: размельченный гагат и обсидиан, соединенные со смолой. Блестящие, остроконечные осколки вулканического стекла дополняли густую смесь.
— Никаких ошибок на этот раз, — прошептал Изгард прямо в ухо Эдериусу. Дыхание короля отдавало кислятиной, как свежие и вкусные некогда продукты, протухшие в душной темной комнате. — Слишком долго и тщательно готовилась эта ловушка. Город был разрушен с единственной целью: выманить Кэмрона Торнского и его нового наймита из их логова и заставить принять бой. Я хочу, чтобы оба умерли — оба. Торн получил предупреждение, но предпочел сделать вид, что не заметил его. Это и моя ошибка, не только его. Мне следовало убить мальчишку вместе с отцом, в ту же ночь. А что касается Райвиса Буранского... — Изгард ударил кулаком по столу, — в аду его уже заждались.
Слова Изгарда доносились до Эдериуса откуда-то издалека. Он слышал ненависть в голосе короля, но не более того. Мысли его впитывались в пергамент вместе с красками и чернилами, становились действующими лицами битвы, разыгравшейся далеко на востоке. Изгард все говорил и говорил. Но пока слова и чувства короля соответствовали целям Эдериуса, болтовня не мешала писцу. Пусть говорит. Что-то не так. Его дело — выяснить, что именно, и исправить неполадки, даже если это будет стоить кому-нибудь жизни. Истинный писец должен быть полновластным хозяином своего творения, а не просто смешивать краски и водить кисточкой по пергаменту.
* * *
Кэмрон истекал кровью. Грудь его так вздымалась, что металлический панцирь, казалось, вот-вот лопнет. Ручейки пота сбегали по шее вниз, под тяжелые доспехи и там превращались в пар. Израненные руки, ноги, тело жгло как огнем. При каждом вздохе горячий воздух опалял измученные легкие. Рукоятка меча прилипла к измазанной кровью ладони, и никогда еще Кэмрон не держал оружие столь уверенно, никогда удары его не были столь точны и метки.
Брок Ломис, рыцарь, которого Кэмрон спас от стаи озверевших гонцов, прикрывал его с тыла. Брок не только поднялся на ноги, он нашел в себе силы поднять меч. Правая его рука беспомощно повисла, но и левой он орудовал так ловко, что ухитрялся держать врагов на почтительном расстоянии.
Просто ощущение, что Брок здесь, рядом, поддерживало Кэмрона, не давало почувствовать себя одиноким и покинутым.
Солнце работало на них. Косые утренние лучи били прямо в морды гонцов. Кэмрон видел золотые отблески в их зрачках и нити слюны между оскаленными клыками. Челюсти чудовищ беспрестанно двигались; красные языки трепетали в разинутых ртах, которые казались слишком маленькими для налезавших друг на друга острых оскаленных зубов.
Кэмрон без остановки махал мечом. Он просто не мог остановиться. Малейшая заминка — и гонцы растерзают его. Они с Броком стояли на небольшом пригорке. Факелы давно погасли, и дым рассеялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Возможно, они наносили ответные удары. Кэмрон ничего не замечал, не чувствовал. Возможно, они перекликались, предупреждая друг друга об опасности. Кэмрон ничего не слышал. Ему надо пробиться к лежащему на земле человеку, вырвать его из мертвой хватки чудовищ. Все остальное не важно. Меч Кэмрона превратился в карающего ангела. Серебрящееся в лучах солнца лезвие стало магической чертой, отделявшей и спасавшей его от свирепых дикарей. И, прокладывая путь сквозь ощетинившиеся клинками ряды врагов, скользя в кровавых лужах, шагая по выпущенным кишкам, он все же прорвался к раненому бойцу и протянул ему руку.
— Вставай, пошли, — прохрипел он. Каждое слово раздирало и без того ободранное горло. — Укройся за моей спиной. Я сделаю для тебя все, что смогу.
И рыцарь ухватился за протянутую руку. Кожа у него была горячая и липкая от крови, но никогда в жизни ни одно прикосновение не казалось Кэмрону таким желанным, не имело такого колоссального значения. Кэмрон рывком поднял раненого на ноги и стал впереди, загораживая его от кинжалов гонцов.
— В круг, скорее в круг, — пробормотал Кэмрон.
Рыцарь не двигался.
Кэмрон с удивлением глянул через плечо туда, где несокрушимым кольцом его бойцы окружили тело юного храбреца, Рифа Хэнистера, первым павшего на поле боя.
Свинцовая рука сжала его сердце. Струйки горячего пота на теле превратились в сосульки.
Никакого кольца там не оказалось. Отряд был уничтожен. Долину заполняли темные полчища гонцов, кровожадных, торжествующих победу. С пронзительными криками они надвигались на Кэмрона — чтобы расправиться и с ним, чтобы убить его.
* * *
Кисть в руке Тессы стала тяжелее гири. Серебряные чернила кончились. Не осталось ни капли ни на кисти, ни в раковине, ни в горшочке, в котором Эмит смешивал красители.
Голова разрывалась от боли. Ее словно зажали в металлические тиски и надавливали все сильнее и сильнее. Впрочем, на самом деле это была уже не ее голова. Тесса слилась со своим узором, ушла туда, где Кэмрон сражался с врагами среди скал. Она чувствовала запах его пота и вкус его крови во рту. Не на ее виски давила эта непомерная тяжесть, а на его. Не ее желудок скручивали жесточайшие спазмы, а его. Вонь гонцов, их мокрой шерсти и разинутых пастей заполнила комнату. Рука Тессы дрогнула. Впервые за бесконечно долгие часы — или ей только казалось, что прошло столько времени? — рисования и невероятной концентрации всех сил и внимания. Она вдруг ощутила смертельную усталость.
Впрочем, может, она вовсе и не устала. Может, вконец измотан был Кэмрон, а она только почувствовала его состояние как свое собственное.
Она нарисовала себя как одного из участников этой битвы среди осколков огромных валунов, в ущелье, о котором никогда раньше не слышала. Зловоние гонцов и клинки их ножей были частью ее узора. Ее кисть оставляла на пергаменте следы их ног, и с помощью той же кисти она мостила себе дорогу, продираясь сквозь ряды врагов к Кэмрону.
Она нарисовала и самих гонцов, нарисовала чернилами, в состав которых входили уголь, галловая кислота, немного серы и моча. В тусклом свете жировки черные фигурки приобретали желтоватый оттенок. Едкий дым разъедал глаза. Тесса знала, что на самом деле гонцы люди, но изобразила их в виде четвероногих чудовищ с собачьими мордами, когтистыми лапами и толстыми мускулистыми хвостами.
— Четвероногие образины, — так определил их Эмит, и голос его прозвучал до странности напряженно.
Узор получался совсем некрасивым. Нагромождение серых, угольно-черных, темно-красных и мертвенно-синих линий и пятен. Все цвета были какими-то ущербными, безжизненными, не цвета, а скорее блеклые тени на темном фоне. У Тессы пересохло во рту. Во что втянул ее Дэверик? Неужели это она, Тесса Мак-Кэмфри, сидит здесь и малюет эти страшноватенькие картинки?
Ей вдруг ужасно захотелось назад в свой мир, домой.
Тесса вздохнула — дышать было больно, воздух словно царапал ободранное горло. Домой ей не попасть. Даже если с помощью кольца ей удалось бы вернуться в прежнюю жизнь, разве может она оставить Кэмрона и только что спасенного им человека беззащитными и одинокими среди надвигающихся на них гонцов?
В раздумье Тесса вертела в руках кисть. Она начала рисовать, чтобы получить ответ на вопрос: зачем она здесь? Но вместо ответа получила только новые вопросы. Теперь она знала, как попала сюда; она нашла путь, проникла в этот неведомый мир и поняла, что находится он не где-то там, извне, но внутри ее самой, в ее душе. И что теперь? Как она может повлиять на события? Она просто наблюдатель — и не более того. Она не в силах ничего изменить. Во всяком случае, не знает, как это сделать.
Капля пота скатилась по щеке Тессы прямо в рот. Она ощутила на языке неприятный соленый вкус. Тесса вздрогнула. Она все хуже видела Кэмрона, его словно застилало туманом. Только продолжая водить кистью по пергаменту, могла она сохранить связь с тем миром.
— Что мне делать, Эмит? — спросила она, не зная, понимает ли Эмит, о чем идет речь. — Как изменить то, что я вижу на этом узоре?
Судя по едва ощутимому движению воздуха за ее левым плечом, Эмит сокрушенно покачал головой:
— Не знаю, мисс. Не знаю.
Кисть в руках Тессы с треском переломилась. В большой палец воткнулась заноза.
— Должен быть какой-то способ. Думай. Думай!
Эмит тронул ее за плечо:
— Оставьте это. Отложите этот узор, мисс, пока...
— Пока что?! — закричала Тесса. — Пока цела?
С каждой потерянной секундой жизнь Кэмрона и исход битвы ускользали от нее. Тессе казалось, что она предает Кэмрона Торнского. И хотя Эмит продолжал говорить, пытался объяснить, что имел в виду, Тесса бесцеремонно перебила его:
— Мне нужна новая кисть. И краска. Сойдет любая из тех, что еще остались. — Она понимала, что грубо оборвала Эмита, и добавила вместо извинений: — Пойми, Эмит, один человек попал в беду. Он в опасности. Не могу я сейчас бросить этот узор. Просто не могу.
Эмит прокашлялся. Он явно не одобрял замысел Тессы, но все же протянул ей новую кисть. Тесса почувствовала раскаяние — ведь он волновался за нее, не за себя. Но выхода не было. Всю жизнь она старалась ни во что не впутываться, избегала всякой ответственности. Так дальше продолжаться не может. Теперь все по-другому. Она стала другой.
На сей раз она пойдет до конца.
— Только такая осталась, — сказал Эмит, ставя на стол раковину с золотой краской. — Пока вы будете работать, я приготовлю еще.
Тесса кивнула. Она не удивилась, что осталась именно золотая краска: все в этом мире начиналось и кончалось золотом. Она обмакнула кисть в раковину. На этот раз, когда капля краски упала на пергамент, Тесса совершенно явственно услышала шипение — точно масло попало на раскаленную сковороду.
* * *
Кисть Эдериуса застыла в воздухе, на полпути к листу пергамента. Боль обручем сжала лоб. В глазах потемнело. Капля чернил упала на страницу, и по узору расплылась безобразная клякса.
— Что случилось? — раздался над ухом узорщика свистящий шепот Изгарда.
Эдериус вздрогнул: он совсем забыл о короле.
— Ничего, сир, — поспешно отозвался он, поднося левую руку ко лбу. Медленно заживающая ключица снова заныла, заставляя забыть о боли в голове. — Просто спазм, сейчас пройдет.
— Что происходит в Долине Разбитых Камней? — Дыхание Изгарда было как ледяное дуновение у самого уха старого писца. Кончики пальцев короля, как крылышки мотылька, порхали вокруг лица Эдериуса. Узорщик знал, как хочется королю прикоснуться к его коже, знал, как любит властитель Гэризона трогать, осязать то, что считает своей собственностью. Но даже Изгард не осмеливался прерывать работу писца, прошедшего обучение на Острове Посвященных. Даже теперь, хотя вот уже пятьсот лет, как закончился золотой век Острова, истории и слухи о магической силе его обитателей, питая сами себя, по-прежнему внушали людям священный трепет.
Говорили, что в узорах сокрыта таинственная мощь, что порой они смертельно опасны. Рассказывали о людях, сгоревших заживо.
Эдериус улыбнулся — впервые за двадцать один день. Но это была невеселая улыбка. Людям было чего бояться. Эта мощь — не вымысел, она действительно существует. Дело не в красках, не в пергаменте, даже не в узорах, а в самом акте творения. Когда умелая рука проводит линию по чистой странице и чернила впитываются в кожу, разъедая ее, когда писец, овладевший тысячелетним опытом своих предшественников, использует его для создания чего-то нового, тогда невидимые сигналы поступают из этого мира в мир иной. И сила начинает действовать. Те узорщики, что умеют чувствовать ее и владеть ею, могут нарисовать себе оружие, щит, крепость. Могут с помощью волшебных линий и форм вмешиваться в чужие жизни, управлять ими.
Эдериус никогда не спрашивал, откуда берется эта сила. Такими вопросами он перестал задаваться в тот день, когда Изгард настиг Гэмберона на склоне горы к востоку от Сирабеюса и убил его. Это был единственный способ выжить и продолжать жить изо дня в день. Только так можно было существовать, сделав тот выбор, который сделал Эдериус.
Новый спазм заставил его прижать ладони к вискам. Мозг словно кто-то разрывал когтями. От боли Эдериусу казалось, все вокруг двоится, расплывается, принимает странные, причудливые формы. Он посмотрел на лежащий на столе узор, на живую материю, затканную трепещущими, вибрирующими нитями. Что-то не так. Какая-то посторонняя сила вмешалась в его работу. Эдериус ощущал какое-то чуть заметное, но раздражающее подергивание, сотрясение. Эдериус чувствовал на себе тяжелый взгляд Изгарда и потому попытался сделать вид, что все в порядке.
Уловка не подействовала. Ледяное дыхание Изгарда вновь обдало шею и затылок писца.
— В чем дело, Эдериус? Скажи мне, что не так?
Старый узорщик покачал головой:
— Не знаю, сир.
Он стряхнул с кисти капельки серых чернил и погрузил ее в самую черную краску на палитре: размельченный гагат и обсидиан, соединенные со смолой. Блестящие, остроконечные осколки вулканического стекла дополняли густую смесь.
— Никаких ошибок на этот раз, — прошептал Изгард прямо в ухо Эдериусу. Дыхание короля отдавало кислятиной, как свежие и вкусные некогда продукты, протухшие в душной темной комнате. — Слишком долго и тщательно готовилась эта ловушка. Город был разрушен с единственной целью: выманить Кэмрона Торнского и его нового наймита из их логова и заставить принять бой. Я хочу, чтобы оба умерли — оба. Торн получил предупреждение, но предпочел сделать вид, что не заметил его. Это и моя ошибка, не только его. Мне следовало убить мальчишку вместе с отцом, в ту же ночь. А что касается Райвиса Буранского... — Изгард ударил кулаком по столу, — в аду его уже заждались.
Слова Изгарда доносились до Эдериуса откуда-то издалека. Он слышал ненависть в голосе короля, но не более того. Мысли его впитывались в пергамент вместе с красками и чернилами, становились действующими лицами битвы, разыгравшейся далеко на востоке. Изгард все говорил и говорил. Но пока слова и чувства короля соответствовали целям Эдериуса, болтовня не мешала писцу. Пусть говорит. Что-то не так. Его дело — выяснить, что именно, и исправить неполадки, даже если это будет стоить кому-нибудь жизни. Истинный писец должен быть полновластным хозяином своего творения, а не просто смешивать краски и водить кисточкой по пергаменту.
* * *
Кэмрон истекал кровью. Грудь его так вздымалась, что металлический панцирь, казалось, вот-вот лопнет. Ручейки пота сбегали по шее вниз, под тяжелые доспехи и там превращались в пар. Израненные руки, ноги, тело жгло как огнем. При каждом вздохе горячий воздух опалял измученные легкие. Рукоятка меча прилипла к измазанной кровью ладони, и никогда еще Кэмрон не держал оружие столь уверенно, никогда удары его не были столь точны и метки.
Брок Ломис, рыцарь, которого Кэмрон спас от стаи озверевших гонцов, прикрывал его с тыла. Брок не только поднялся на ноги, он нашел в себе силы поднять меч. Правая его рука беспомощно повисла, но и левой он орудовал так ловко, что ухитрялся держать врагов на почтительном расстоянии.
Просто ощущение, что Брок здесь, рядом, поддерживало Кэмрона, не давало почувствовать себя одиноким и покинутым.
Солнце работало на них. Косые утренние лучи били прямо в морды гонцов. Кэмрон видел золотые отблески в их зрачках и нити слюны между оскаленными клыками. Челюсти чудовищ беспрестанно двигались; красные языки трепетали в разинутых ртах, которые казались слишком маленькими для налезавших друг на друга острых оскаленных зубов.
Кэмрон без остановки махал мечом. Он просто не мог остановиться. Малейшая заминка — и гонцы растерзают его. Они с Броком стояли на небольшом пригорке. Факелы давно погасли, и дым рассеялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99