— Твое время, Андрэ, для тебя больше не существует. Ты — человек мужественный и прими это как неизбежную реальность. В свое время ты никогда больше не вернешься.
Видимо, в моих глазах он читает что-то такое, что заставляет его быстро схватить бутылку и налить мне почти полный стакан. Я пью его залпом, занюхиваю кусочком ржаного хлеба и разражаюсь монологом. Новость, сообщенная мне Магистром, настолько ошеломляет, что мои моральные устои рушатся в мгновение ока. Невзирая на присутствие Елены, а точнее, забыв о ней, я высказываю этому типу все, что думаю о нем, о его организации, об их деятельности и их методах. При этом я совершенно не ограничиваю себя в лексиконе и в идиоматических выражениях с использованием всего разнообразия могучего русского диалекта.
Пока я так ораторствую, Магистр спокойно сидит в кресле, глядя на меня так доброжелательно, словно я рассыпаюсь, перед ним в комплиментах. Время от времени, когда я выдыхаюсь, он предупредительно подливает мне водки в стакан, и я, получив новый заряд своему красноречию, извергаю его на Магистра.
Что делает в это время Елена, я не вижу, а точнее, не обращаю на нее внимания, все мое негодование адресовано Магистру. Это он — главный виновник, я узнал его голос.
Наконец я окончательно выдыхаюсь, глотнув последний раз из стакана, закусываю луком и падаю в кресло. Всем своим видом я даю понять, что не сдвинусь с места, пока меня не отправят в свое время.
— Примерно такой реакции я и ожидал, — спокойно говорит Магистр. — Элен, сохрани запись беседы. После анализа эти красоты русского диалекта конца XX века пригодятся для более тщательной подготовки хроноагентов… Все! Хватит! Ты высказался, а теперь — моя очередь.
Да, я намеренно сообщил тебе этот факт прямо в лоб. Тебе надо было разрядиться, что ты и сделал. А теперь…
Магистр наливает мне в стакан какой-то шипучей жидкости сиреневого цвета.
— Пей! — властно приказывает он.
Я послушно пью, может быть, это яд, а может — наркотик. Мне уже все равно. Жидкость приятного вкуса и отдает розой и сиренью одновременно.
— А теперь слушай. Ты узнал факт. Да, с этим фактом трудно примириться, но придется. А теперь узнай причины, породившие этот факт, — их две. Каждая из них в отдельности уже напрочь отрезает тебе дорогу в свое время, а в совокупности и подавно. Первая причина вытекает из той статьи Хронокодекса, которую я тебе уже цитировал. Нельзя допустить, чтобы в твоей фазе узнали раньше времени о существовании фазы Стоуна и о той деятельности, которой она занимается, в том числе и в твоем мире. Это может привести к непоправимым последствиям, вроде пресловутой “охоты на ведьм”, под этим соусом наверх выплывут самые низменные инстинкты, самые подлые личности и, манипулируя “общественным мнением” в своих интересах, начнут “спасать цивилизацию”. Такое уже было, да и сейчас происходит в твоем отечестве… Постой, я знаю, что ты хочешь сказать. Ты хочешь сказать, что будешь нем как рыба, что поклянешься самой страшной клятвой и т.д. Но полагаться на твое слово нам нельзя. Нельзя потому, что в данном случае ты своему слову не хозяин… Стоп! Я еще не все сказал. Возражать будешь после. Дело в том, что, очутившись в своем времени, ты постоянно будешь помнить о нас, о том, что мы существуем, что мы работаем. Ты будешь в каждой ситуации подозревать влияние “нашей руки”, в каждом человеке подозревать нашего агента, и в итоге нервный срыв неминуем. Что ты натворишь и с какими последствиями, одному Времени известно. Мы этого допустить не можем. Так бездарно разбрасываться людьми не позволяет наша мораль. Мотивы понятны?
— Понятны. Но ведь вы можете подстраховаться и “стереть” мою память о пребывании здесь. Неужели вы, с вашим уровнем, не можете этого сделать?
— Можем, но не будем. Не будем потому, что такое воздействие на память неизбежно влечет за собой частичное искажение, скажем больше, разрушение личности. Ты станешь совсем другим человеком, с уровнем неизбежно ниже среднего. Такое отношение к личности наша мораль также не допускает, так как это равносильно смерти одного индивидуума и появлению другого. Этот другой, не имея ни прошлого, ни настоящего, страдая ложной памятью или частичной амнезией, неизбежно станет постояльцем психиатрической больницы. Тебя устраивает такой вариант?
— Разумеется, нет. Да, все, что вы сейчас сказали, очень серьезно, и обдумать все это надо не менее серьезно. Но вы говорили о двух причинах. В чем состоит вторая?
— Ну, это проще. Вторая причина в том, что тебя в твоей фазе уже нет.
— Как нет?!
Вместо ответа Магистр подходит к компьютеру.
Глава 3
Вот сзади заходит ко мне “Мессершмит”.
Уйду, я устал от ран!
Но тот, который во мне сидит,
Я вижу, решил на таран!
В. Высоцкий
Магистр подходит к компьютеру и что-то набирает на клавиатуре, на двух дисплеях возникает изображение.
— Это — запись нашего наблюдения в твоей фазе от 11 сентября 1991 года. Объект наблюдения — Коршунов Андрей Николаевич, старший лейтенант ВВС, летчик-испытатель. На этом дисплее ты увидишь то, что видел Коршунов, на другом — то, что видели мы. Смотри.
Я вглядываюсь в изображение на втором дисплее и вижу… себя, идущего по московской улице, где-то в районе Большой Полянки. Вид у меня далеко не радостный. Потом до меня доходит, что это не я, а Андрей Злобин, который из 41-го года был перенесен в мое тело.
На первом дисплее мелькают витрины, дома, люди, машины. На экране ничто конкретно не фиксируется. Понятно, что Андрей (или я?) идет, думая о чем-то своем, не обращая внимания на окружающее.
Вдруг на первом экране изображение зафиксировалось.
У стены стоит высокий седой старик, окруженный группой накачанных молодых людей в кожаных куртках и с короткими стрижками. На пиджаке старика отчетливо блестит Звезда Героя, а под ней — пять рядов орденских планок. Старик стоит, напрягшись, взгляд его прищуренных, словно прицеливающихся глаз выражает одновременно презрение, ненависть и ярость… “Где-то я его видел?” — мелькает мысль.
Молодняк между тем, наседая на старика, возбужденно орет: “Ты, козел старый!”, “Герой е…!”, “Если бы вы там не геройствовали, мы бы сейчас, как в Германии, жили!”, “Обвешался побрякушками, как петух, б…!”.
На втором дисплее видно, что прохожие смотрят на эту сцену с осуждением, но никто не вмешивается, а молодняк продолжает наседать: “Кончилось ваше время..!”, “Недобиток е…!”, “Немцы вас не добили, так мы доделаем!”, “Чем скорее сдохнете, тем лучше!”. Мерзавцы от слов переходят к делу, мелькают кулаки, цепи… Андрей рванулся: “Руки прочь! Подонки, мразь!” Сбивает с ног одного, заворачивает руку другому… Внимание компании переключается на него.
“Смотри, еще один коммуняка!”, “Летун!”, “Афганец” б… с орденом!”, “Из тех, что “Белый дом” бомбить хотели!” “Тебя в Афгане духи пощадили, ну от нас, б…, не уйдешь!”.
Драка разгорается. На первом экране мелькают озверевшие морды, перекошенные злобой и страхом одновременно. Андрей действует профессионально, мерзавцы откатываются от него как кегли. Впрочем, крепко достается и ему. Прохожие по-прежнему не вмешиваются.
Я обращаю внимание, что на первом экране изображение часто перемещается, охватывая практически все триста шестьдесят градусов — сказывалась привычка летчика-истребителя: видеть все, что происходит за спиной. Старик тем временем медленно поднимается с асфальта, вытирая кровь, заливающую ему глаза. Вдруг на первом дисплее лицо старика фиксируется, и тут же дисплей освещается ярким светом и гаснет. На нем мелькают какие-то символы. На втором дисплее видно, как один из подонков сзади ударил Андрея по голове арматурным прутком. Андрей падает на землю… Мразь мгновенно разбегается.
Андрей лежит на мостовой, а старик сидит рядом, весь в крови, своей и Андрея, держит на коленях его голову и кричит, просит: “Парень! Не умирай, парень! Мы им еще покажем! Эта мразь не навсегда! Парень, не умирай!.. Люди, вызовите же “Скорую”! Лейтенанта ранили!” А кровь из раны на голове уже не бежит, а на первом дисплее загорается надпись: “Матрица считана”…
В этот момент второй экран показывает лицо старика крупным планом, и я немею, я узнаю его. Это Серега Николаев, постаревший на пятьдесят лет! Так вот что ошеломило Андрея — он тоже узнал старого друга.
Магистр что-то переключает, и на экране возникает холл какого-то здания, крупно появляется лист ватмана с моей фотографией в траурной рамке и текстом:
“11 сентября 1991 г. трагически погиб летчик второго отряда летно-испытательного комплекса ст. лейтенант Коршунов А.Н.”
Дальше я не читаю. Все ясно и так.
— Похороны показать? — спрашивает Магистр.
— Излишне.
— Теперь понимаешь, что тебе в свое время дорога закрыта?
— Не совсем. Ведь можно перенести меня в десятое число, и я просто не пойду по этой улице или вовсе не приеду в Москву…
— И позволишь этим мерзавцам безнаказанно изувечить фронтового друга?! Не верю. Ты туда не только сам прибежишь, но еще с десяток друзей приведешь! Ну а вообще, это несерьезно. Нельзя посылать человека в прошлое состоявшейся реальности. Я уже говорил, что это вызывает схлопывание времени. В данном случае образуется временная петля между 10 и 11 сентября, а это — катастрофа для твоей фазы.
— Нельзя ли подробнее? Может быть, этого можно как-то избежать?
— К сожалению, подробности слишком сложны. Придется тебе поверить на слово. Впоследствии я дам тебе посмотреть на то, что творится в закольцованной фазе. Сейчас твои нервы этого просто не выдержат. Ну, это к слову. Ты понял, что тебя в твоем времени уже нет?
Я задумываюсь: “Да, меня в моем времени уже нет. Эх, Андрей, Андрей, как это ты так неаккуратно лишил меня последнего шанса поспорить… Хотя какая уж тут аккуратность… С другой стороны, чья бы корова мычала, сам-то я не больно аккуратно обошелся с его жизнью в 41-м… А что, если…”
— А что, если мне вернуться в 41-й год?
— То есть? Ты ведь там тоже погиб.
— В таких делах всякое может случиться. Отбросило меня взрывной волной, вот и уцелел…
Магистр до того ошарашен, что даже не сразу находит, что сказать. Раза два он беззвучно, как выброшенная на берег рыба, открывает рот, наконец его прорывает:
— Андрэ! Опомнись, от твоего тела даже похоронить нечего, ты же на атомы разлетелся. Да если бы и случилось так, как ты говоришь, что там было взрывной волне выбрасывать? То, что у тебя ноги заживо сгорели, я не сомневаюсь. Так куда нам тебя вселять прикажешь?
Я с сомнением качаю головой. Магистр свирепеет:
— Ну, не хотел я этого, думал поберечь твои нервы, но раз ты такой настырный, смотри!
Он пробегается пальцами по клавиатуре.
— Запись фазы 136/2415-1801 DC от 26 октября 1941 года, объект наблюдения: Андрей Алексеевич Злобин, капитан ВВС.
Снова загораются два экрана. У меня подкашиваются ноги, и я сажусь прямо на пол.
— Смотри, смотри! — орет Магистр. И я смотрю, смотрю на свой последний бой в небе над Рославлем.
Все-таки Магистр в какой-то мере садист. В течение суток дать человеку третий раз пережить свои последние минуты — это уже слишком.
Вот она, воздушная свалка… вот на первом экране в хвост “пешке” заходит “мессер”, и тут же он начинает резко увеличиваться, а на втором экране видно, как мой “Як” вываливается из строя и идет на перехват. На первом экране “Мессершмит” вот-вот откроет огонь по “пешке”, а через мое левое плечо виден второй “мессер” у меня в хвосте, уже довольно близко. А на втором экране он в еще более опасной позиции, чем я тогда это оценил. Крик Шорохова, перекрывающий рев мотора: “Андрей! “Мессер” в хвосте! Мне не достать! Уходи!”, мой ответ: “Вижу. Спокойно”.
На первом экране прицел с кабины “мессера” скользит чуть вперед, и изображение дрожит, а все звуки перекрывает грохот пушки. Нос “Яка” дымится, вперед несутся трассы… Вдруг изображение пропадает на миг, потом возникает снова: снаряды рвутся на капоте “Мессершмита”, а на втором экране задний немец тоже открывает огонь и…
— Почему погасло изображение? — быстро спрашиваю я.
— Сам не знаю, — отвечает Магистр, — стоп-кадр — давай-ка назад.
Снова момент открытия огня, пропажа изображения, и оба экрана застывают. На втором “Мессершмит” у меня в хвосте еще не стреляет…
— Понял! Ведь этот экран показывает то, что вижу я? А я в этот момент моргнул. Пот заливал глаза…
— И не увидел, что первый же твой снаряд попал в кабину немца и убил его. Смотри!
Магистр показывает на второй экран и дает атакованный мною “мессер” крупным планом. Вместо кабины у него — огненный шар…
— А когда я открыл глаза, то видел уже только его капот, куда попадали остальные снаряды. Выходит, я бил уже убитого, а в это время…
Изображение вновь оживает, снаряды заднего “мессера” корежат мой “Як”…
Я закрываю глаза и стискиваю до скрипа зубы, смотреть нет сил. Чья-то рука сжимает мое плечо. Это Елена подошла вплотную к экранам и смотрит на них широко раскрытыми и остановившимися глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Видимо, в моих глазах он читает что-то такое, что заставляет его быстро схватить бутылку и налить мне почти полный стакан. Я пью его залпом, занюхиваю кусочком ржаного хлеба и разражаюсь монологом. Новость, сообщенная мне Магистром, настолько ошеломляет, что мои моральные устои рушатся в мгновение ока. Невзирая на присутствие Елены, а точнее, забыв о ней, я высказываю этому типу все, что думаю о нем, о его организации, об их деятельности и их методах. При этом я совершенно не ограничиваю себя в лексиконе и в идиоматических выражениях с использованием всего разнообразия могучего русского диалекта.
Пока я так ораторствую, Магистр спокойно сидит в кресле, глядя на меня так доброжелательно, словно я рассыпаюсь, перед ним в комплиментах. Время от времени, когда я выдыхаюсь, он предупредительно подливает мне водки в стакан, и я, получив новый заряд своему красноречию, извергаю его на Магистра.
Что делает в это время Елена, я не вижу, а точнее, не обращаю на нее внимания, все мое негодование адресовано Магистру. Это он — главный виновник, я узнал его голос.
Наконец я окончательно выдыхаюсь, глотнув последний раз из стакана, закусываю луком и падаю в кресло. Всем своим видом я даю понять, что не сдвинусь с места, пока меня не отправят в свое время.
— Примерно такой реакции я и ожидал, — спокойно говорит Магистр. — Элен, сохрани запись беседы. После анализа эти красоты русского диалекта конца XX века пригодятся для более тщательной подготовки хроноагентов… Все! Хватит! Ты высказался, а теперь — моя очередь.
Да, я намеренно сообщил тебе этот факт прямо в лоб. Тебе надо было разрядиться, что ты и сделал. А теперь…
Магистр наливает мне в стакан какой-то шипучей жидкости сиреневого цвета.
— Пей! — властно приказывает он.
Я послушно пью, может быть, это яд, а может — наркотик. Мне уже все равно. Жидкость приятного вкуса и отдает розой и сиренью одновременно.
— А теперь слушай. Ты узнал факт. Да, с этим фактом трудно примириться, но придется. А теперь узнай причины, породившие этот факт, — их две. Каждая из них в отдельности уже напрочь отрезает тебе дорогу в свое время, а в совокупности и подавно. Первая причина вытекает из той статьи Хронокодекса, которую я тебе уже цитировал. Нельзя допустить, чтобы в твоей фазе узнали раньше времени о существовании фазы Стоуна и о той деятельности, которой она занимается, в том числе и в твоем мире. Это может привести к непоправимым последствиям, вроде пресловутой “охоты на ведьм”, под этим соусом наверх выплывут самые низменные инстинкты, самые подлые личности и, манипулируя “общественным мнением” в своих интересах, начнут “спасать цивилизацию”. Такое уже было, да и сейчас происходит в твоем отечестве… Постой, я знаю, что ты хочешь сказать. Ты хочешь сказать, что будешь нем как рыба, что поклянешься самой страшной клятвой и т.д. Но полагаться на твое слово нам нельзя. Нельзя потому, что в данном случае ты своему слову не хозяин… Стоп! Я еще не все сказал. Возражать будешь после. Дело в том, что, очутившись в своем времени, ты постоянно будешь помнить о нас, о том, что мы существуем, что мы работаем. Ты будешь в каждой ситуации подозревать влияние “нашей руки”, в каждом человеке подозревать нашего агента, и в итоге нервный срыв неминуем. Что ты натворишь и с какими последствиями, одному Времени известно. Мы этого допустить не можем. Так бездарно разбрасываться людьми не позволяет наша мораль. Мотивы понятны?
— Понятны. Но ведь вы можете подстраховаться и “стереть” мою память о пребывании здесь. Неужели вы, с вашим уровнем, не можете этого сделать?
— Можем, но не будем. Не будем потому, что такое воздействие на память неизбежно влечет за собой частичное искажение, скажем больше, разрушение личности. Ты станешь совсем другим человеком, с уровнем неизбежно ниже среднего. Такое отношение к личности наша мораль также не допускает, так как это равносильно смерти одного индивидуума и появлению другого. Этот другой, не имея ни прошлого, ни настоящего, страдая ложной памятью или частичной амнезией, неизбежно станет постояльцем психиатрической больницы. Тебя устраивает такой вариант?
— Разумеется, нет. Да, все, что вы сейчас сказали, очень серьезно, и обдумать все это надо не менее серьезно. Но вы говорили о двух причинах. В чем состоит вторая?
— Ну, это проще. Вторая причина в том, что тебя в твоей фазе уже нет.
— Как нет?!
Вместо ответа Магистр подходит к компьютеру.
Глава 3
Вот сзади заходит ко мне “Мессершмит”.
Уйду, я устал от ран!
Но тот, который во мне сидит,
Я вижу, решил на таран!
В. Высоцкий
Магистр подходит к компьютеру и что-то набирает на клавиатуре, на двух дисплеях возникает изображение.
— Это — запись нашего наблюдения в твоей фазе от 11 сентября 1991 года. Объект наблюдения — Коршунов Андрей Николаевич, старший лейтенант ВВС, летчик-испытатель. На этом дисплее ты увидишь то, что видел Коршунов, на другом — то, что видели мы. Смотри.
Я вглядываюсь в изображение на втором дисплее и вижу… себя, идущего по московской улице, где-то в районе Большой Полянки. Вид у меня далеко не радостный. Потом до меня доходит, что это не я, а Андрей Злобин, который из 41-го года был перенесен в мое тело.
На первом дисплее мелькают витрины, дома, люди, машины. На экране ничто конкретно не фиксируется. Понятно, что Андрей (или я?) идет, думая о чем-то своем, не обращая внимания на окружающее.
Вдруг на первом экране изображение зафиксировалось.
У стены стоит высокий седой старик, окруженный группой накачанных молодых людей в кожаных куртках и с короткими стрижками. На пиджаке старика отчетливо блестит Звезда Героя, а под ней — пять рядов орденских планок. Старик стоит, напрягшись, взгляд его прищуренных, словно прицеливающихся глаз выражает одновременно презрение, ненависть и ярость… “Где-то я его видел?” — мелькает мысль.
Молодняк между тем, наседая на старика, возбужденно орет: “Ты, козел старый!”, “Герой е…!”, “Если бы вы там не геройствовали, мы бы сейчас, как в Германии, жили!”, “Обвешался побрякушками, как петух, б…!”.
На втором дисплее видно, что прохожие смотрят на эту сцену с осуждением, но никто не вмешивается, а молодняк продолжает наседать: “Кончилось ваше время..!”, “Недобиток е…!”, “Немцы вас не добили, так мы доделаем!”, “Чем скорее сдохнете, тем лучше!”. Мерзавцы от слов переходят к делу, мелькают кулаки, цепи… Андрей рванулся: “Руки прочь! Подонки, мразь!” Сбивает с ног одного, заворачивает руку другому… Внимание компании переключается на него.
“Смотри, еще один коммуняка!”, “Летун!”, “Афганец” б… с орденом!”, “Из тех, что “Белый дом” бомбить хотели!” “Тебя в Афгане духи пощадили, ну от нас, б…, не уйдешь!”.
Драка разгорается. На первом экране мелькают озверевшие морды, перекошенные злобой и страхом одновременно. Андрей действует профессионально, мерзавцы откатываются от него как кегли. Впрочем, крепко достается и ему. Прохожие по-прежнему не вмешиваются.
Я обращаю внимание, что на первом экране изображение часто перемещается, охватывая практически все триста шестьдесят градусов — сказывалась привычка летчика-истребителя: видеть все, что происходит за спиной. Старик тем временем медленно поднимается с асфальта, вытирая кровь, заливающую ему глаза. Вдруг на первом дисплее лицо старика фиксируется, и тут же дисплей освещается ярким светом и гаснет. На нем мелькают какие-то символы. На втором дисплее видно, как один из подонков сзади ударил Андрея по голове арматурным прутком. Андрей падает на землю… Мразь мгновенно разбегается.
Андрей лежит на мостовой, а старик сидит рядом, весь в крови, своей и Андрея, держит на коленях его голову и кричит, просит: “Парень! Не умирай, парень! Мы им еще покажем! Эта мразь не навсегда! Парень, не умирай!.. Люди, вызовите же “Скорую”! Лейтенанта ранили!” А кровь из раны на голове уже не бежит, а на первом дисплее загорается надпись: “Матрица считана”…
В этот момент второй экран показывает лицо старика крупным планом, и я немею, я узнаю его. Это Серега Николаев, постаревший на пятьдесят лет! Так вот что ошеломило Андрея — он тоже узнал старого друга.
Магистр что-то переключает, и на экране возникает холл какого-то здания, крупно появляется лист ватмана с моей фотографией в траурной рамке и текстом:
“11 сентября 1991 г. трагически погиб летчик второго отряда летно-испытательного комплекса ст. лейтенант Коршунов А.Н.”
Дальше я не читаю. Все ясно и так.
— Похороны показать? — спрашивает Магистр.
— Излишне.
— Теперь понимаешь, что тебе в свое время дорога закрыта?
— Не совсем. Ведь можно перенести меня в десятое число, и я просто не пойду по этой улице или вовсе не приеду в Москву…
— И позволишь этим мерзавцам безнаказанно изувечить фронтового друга?! Не верю. Ты туда не только сам прибежишь, но еще с десяток друзей приведешь! Ну а вообще, это несерьезно. Нельзя посылать человека в прошлое состоявшейся реальности. Я уже говорил, что это вызывает схлопывание времени. В данном случае образуется временная петля между 10 и 11 сентября, а это — катастрофа для твоей фазы.
— Нельзя ли подробнее? Может быть, этого можно как-то избежать?
— К сожалению, подробности слишком сложны. Придется тебе поверить на слово. Впоследствии я дам тебе посмотреть на то, что творится в закольцованной фазе. Сейчас твои нервы этого просто не выдержат. Ну, это к слову. Ты понял, что тебя в твоем времени уже нет?
Я задумываюсь: “Да, меня в моем времени уже нет. Эх, Андрей, Андрей, как это ты так неаккуратно лишил меня последнего шанса поспорить… Хотя какая уж тут аккуратность… С другой стороны, чья бы корова мычала, сам-то я не больно аккуратно обошелся с его жизнью в 41-м… А что, если…”
— А что, если мне вернуться в 41-й год?
— То есть? Ты ведь там тоже погиб.
— В таких делах всякое может случиться. Отбросило меня взрывной волной, вот и уцелел…
Магистр до того ошарашен, что даже не сразу находит, что сказать. Раза два он беззвучно, как выброшенная на берег рыба, открывает рот, наконец его прорывает:
— Андрэ! Опомнись, от твоего тела даже похоронить нечего, ты же на атомы разлетелся. Да если бы и случилось так, как ты говоришь, что там было взрывной волне выбрасывать? То, что у тебя ноги заживо сгорели, я не сомневаюсь. Так куда нам тебя вселять прикажешь?
Я с сомнением качаю головой. Магистр свирепеет:
— Ну, не хотел я этого, думал поберечь твои нервы, но раз ты такой настырный, смотри!
Он пробегается пальцами по клавиатуре.
— Запись фазы 136/2415-1801 DC от 26 октября 1941 года, объект наблюдения: Андрей Алексеевич Злобин, капитан ВВС.
Снова загораются два экрана. У меня подкашиваются ноги, и я сажусь прямо на пол.
— Смотри, смотри! — орет Магистр. И я смотрю, смотрю на свой последний бой в небе над Рославлем.
Все-таки Магистр в какой-то мере садист. В течение суток дать человеку третий раз пережить свои последние минуты — это уже слишком.
Вот она, воздушная свалка… вот на первом экране в хвост “пешке” заходит “мессер”, и тут же он начинает резко увеличиваться, а на втором экране видно, как мой “Як” вываливается из строя и идет на перехват. На первом экране “Мессершмит” вот-вот откроет огонь по “пешке”, а через мое левое плечо виден второй “мессер” у меня в хвосте, уже довольно близко. А на втором экране он в еще более опасной позиции, чем я тогда это оценил. Крик Шорохова, перекрывающий рев мотора: “Андрей! “Мессер” в хвосте! Мне не достать! Уходи!”, мой ответ: “Вижу. Спокойно”.
На первом экране прицел с кабины “мессера” скользит чуть вперед, и изображение дрожит, а все звуки перекрывает грохот пушки. Нос “Яка” дымится, вперед несутся трассы… Вдруг изображение пропадает на миг, потом возникает снова: снаряды рвутся на капоте “Мессершмита”, а на втором экране задний немец тоже открывает огонь и…
— Почему погасло изображение? — быстро спрашиваю я.
— Сам не знаю, — отвечает Магистр, — стоп-кадр — давай-ка назад.
Снова момент открытия огня, пропажа изображения, и оба экрана застывают. На втором “Мессершмит” у меня в хвосте еще не стреляет…
— Понял! Ведь этот экран показывает то, что вижу я? А я в этот момент моргнул. Пот заливал глаза…
— И не увидел, что первый же твой снаряд попал в кабину немца и убил его. Смотри!
Магистр показывает на второй экран и дает атакованный мною “мессер” крупным планом. Вместо кабины у него — огненный шар…
— А когда я открыл глаза, то видел уже только его капот, куда попадали остальные снаряды. Выходит, я бил уже убитого, а в это время…
Изображение вновь оживает, снаряды заднего “мессера” корежат мой “Як”…
Я закрываю глаза и стискиваю до скрипа зубы, смотреть нет сил. Чья-то рука сжимает мое плечо. Это Елена подошла вплотную к экранам и смотрит на них широко раскрытыми и остановившимися глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73