— Иначе я буду вынужден стрелять.
— Еще один шаг, — ответил Замятин, не оглядываясь, — и ваш Живой Будда станет мертвым.
— Будьте так любезны. — Это был уже другой голос. Фон Унгерн протиснулся в комнату мимо Сепайлова.
Он бросил быстрый взгляд на тело Уильяма, но не понял, что послужило причиной этой маленькой трагедии. Его люди контролировали дворец. Отряд Сухэ-Батора был оттеснен на окраину города. Оставшиеся революционеры были окружены, и их уже допрашивали и казнили. Осталось решить лишь эту маленькую проблему.
— Кхутукхту предатель, — продолжил он. — У меня в кармане лежит подписанный им документ, призывающий его войска поддержать революционную армию. Я уже отдал приказ о его казни. Вы теряете время, Замятин. Если хотите, можете застрелить его: вы просто выполните за меня мою работу.
Замятин оглянулся. Унгерн и Сепайлов уже были в комнате. Пистолет был только у Сепайлова; барон был слишком уверен в себе, чтобы чувствовать необходимость в оружии. Замятин опять посмотрел на. Кхутукхту, потом на Кристофера. Ему нужна была еще одна карта, которую он мог бы разыграть, вынудив барона пойти на сделку. Он повернулся и увидел Чиндамани и Самдапа, застывших в нерешительности у дальней двери.
— Ради бога, Чиндамани! — крикнул Кристофер. — Беги отсюда. Хватай Самдапа и беги!
— Я не могу уйти без тебя, Ка-рис То-фе. Не проси меня оставить тебя.
Мальчик был с ней, и она знала, что должна бежать. Его жизнь была в опасности: ее долг был в том, чтобы спасти его. Но она не могла сдвинуться с места.
Теперь, когда Уильям умер, Кристофер нуждался в ней больше, чем когда-либо. Она разрывалась между любовью к нему и любовью к мальчику, словно попавший в ловушку зверь.
Замятин поднял пистолет и навел дуло на Самдапа.
— Ты! — крикнул он по-тибетски. — Иди сюда и приведи с собой мальчика! — Он знал, что теперь, Когда Унгерн собрался казнить Кхутукхту, мальчик был ему нужен. Унгерн не позволит Сепайлову стрелять, пока он держит мальчика на мушке.
— Ка-рис То-фе! — крикнула Чиндамани. — Скажи ему, чтобы он опустил оружие, или мне придется убить его. Пожалуйста, скажи ему!
Унгерн и Сепайлов тоже колебались. Замятин понял, что им нужен мальчик. Но почему женщина не пробует убежать вместе с ребенком? И что она имеет в виду, говоря, что убьет его?
— Это бессмысленно, Замятин, — произнес Унгерн. — С вами покончено. Сухэ-Батор отступил. Члены вашей ячейки в Урге или мертвы, или сидят в тюрьме, ожидая своей участи. Если вы убьете мальчика, Кхутукхту останется жить. Если вы убьете Кхутукхту, мальчик будет служить мне, как он служил вам. И в любом случае Сепайлов убьет вас. Лучше просто бросить оружие.
Рука Замятина тряслась. Он с трудом контролировал ее. Он повернулся и посмотрел на Кхутукхту, потом снова повернулся к Самдапу. Сепайлов сделал шаг вперед. Замятин поднял револьвер и прицелился в Самдапа.
Унгерн кивнул. Сепайлов прицелился и выстрелил, попав Замятину в левое плечо. Рука с пистолетом дернулась, нажала на спусковой крючок и выронила оружие. Пистолет упал, как камень, тяжело ударившись о покрытый толстыми коврами пол.
Сепайлов пистолетом дал знак Замятину присоединиться к Кристоферу и Кхутукхту. Бурят повиновался, вцепившись в кровоточащее плечо.
Сначала никто не понял, что произошло в дальнем конце комнаты. Но когда Замятин двинулся в его сторону, Кристофер увидел, что Чиндамани склонилась над лежавшим на полу Самдапом. Ее длинные черные волосы закрыли мальчика, спрятав его лицо. Но из-под волос, словно лепестки крошечного цветка, пробивающиеся наружу из черной земли, показались капли крови, которых становилось все больше, и вскоре образовалась целая лужа.
Все молчали. Сепайлов продолжал держать на мушке Замятина. Унгерн наблюдал за женщиной и мальчиком. Когда она наконец подняла голову, капли крови скатывались с кончиков ее волос. Она молчала. Красноречиво было ее лицо в крови, ее глаза, смотревшие сквозь спутанные волосы на тех, кто молча застыл в комнате.
Кристофер встал. Он плохо владел своим телом, конечности его затекли. Он вспомнил слова Чиндамани, говорившей о пророчестве: ему придется умереть, чтобы родиться снова. Ее покрытое кровью лицо испугало его. Он знал, что ими овладел какой-то жестокий рок, поспешно ведущий их к неясному концу. Или началу: теперь было все равно.
— Разрешите мне подойти к ней, — сказал он по-английски, обращаясь к Сепайлову.
Русский не шелохнулся. Он держал на мушке Замятина, готовый выстрелить в любую секунду. Кристофер шагнул к нему, но Сепайлов стоял в том же положении. Он дал Кристоферу пройти мимо.
Унгерн зачарованно смотрел, как Кристофер подошел к Чиндамани и поднял ее. Пуля пробила Самдапу голову: о спасении не могло быть и речи. Он прижал ее к груди, осознавая тщетность всего на свете.
Они стояли, как восковые фигуры, — не слившиеся в единое целое, неподвижные, мечтающие каждый о своем. Не было молитв, которые могли бы заговорить кровь и пауков, не было жестов, способных вдохнуть в мертвых жизнь. Никто не видел движения Чиндамани, а если и видели, то не придали этому значения.
Из складок одежды она извлекла пистолет, маленький «ремингтон», который она умудрилась взять и спрятать на себе в сокровищницах Кхутукхту. Она толком не знала, как он действует, заряжен ли он и стреляет ли вообще. Она взяла его, не представляя, что будет делать с ним. Теперь она знала.
Первая пуля вошла в спину Сепайлова. Он упал, не издав ни звука, то ли мертвый, то ли парализованный. Замятин получил свой шанс. Он рванулся вперед, вытянув руку, чтобы подхватить выпавший у Сепайлова пистолет. В тот момент, когда он схватил оружие, она выстрелила. И еще дважды.
Замятин вцепился в воздух. Он пытался вдохнуть воздух и проглотить кровь. Он попытался еще раз, и кровь хлынула у него изо рта. Внезапно ноги его стали свинцовыми, и сильно закружилась голова, оторвавшаяся от всего, что ее окружало. Он слышал, как кашляет, задыхается, тонет в собственной крови. Перед глазами его затрепетал на бархатном небе красный флаг, превратившийся в кровь, залившую весь мир. И, наконец, он стал частью Истории, и небо опустело и стало черным, как ночь.
Чиндамани уронила пистолет. Она со стоном согнулась, закрыв лицо ладонями, и безудержно зарыдала. Со смертью Самдапа исчезла последняя частица ее прежнего мира. Ее любовь к Кристоферу уничтожила мальчика и тот мир, который он символизировал собой.
Кристофер подобрал пистолет. Он догадывался, кем был барон, и догадывался, что должен сделать, чтобы они вышли отсюда живыми. У фон Унгерна Штернберга висела на ремне кожаная кобура, но он так и не достал пистолет. Он безучастно смотрел на происходящее — скорее зритель, чем участник. Теперь он смотрел на Кристофера и пистолет в его руке так, словно это был цветок, который протягивал ему Кристофер.
Четкость смерти, ее абсолютность, ее законченность — вот что привлекало его в ней, вот о чем он думал в Урге долгими днями и ночами. Как просто, подумал он, как безыскусно, без аффектации. Только этим он и восхищался — высшим проявлением внутренней простоты человека. В смерти было совершенство, такое, какового он не видел ни в чем другом, и ему нравилось снова и снова видеть это совершенство, эту отчетливую простоту, снова и снова проявляемую в его присутствии.
А теперь пришел его черед. Пришел раньше, чем он ожидал, но он все равно был рад. Вполне подходящее время, чтобы умереть.
Кристофер поднял пистолет. В обойме оставалось еще несколько патронов, но ему должно было хватить одного. Он был совсем близко от барона и пристально смотрел ему в глаза. Для всех будет лучше, если фон Унгерн Штернберг умрет. Он приставил пистолет к голове барона и почувствовал, что спусковой крючок начинает поддаваться давлению его пальца. Барон не шелохнулся, не вздрогнул. Он терпеливо смотрел Кристоферу в глаза, и во взгляде его не было упрека.
Кристофер понял, что из этого ничего не выйдет. Он не мог играть роль палача. Даже если речь шла о казни этого человека. Он опустил пистолет и отбросил его в угол.
Снаружи раздался топот бегущих людей.
— Почему вы не выстрелили? — спросил Унгерн.
— Вы никогда этого не поймете, — ответил Кристофер, отворачиваясь, чтобы обнять Чиндамани. Она дрожала.
В комнату вбежала группа вооруженных людей. Они замерли, пытаясь понять, что происходит. Двое прошли мимо Унгерна и схватили Кристофера и Чиндамани, оттащив их друг от друга.
— Отпустите их, — резко скомандовал Унгерн.
Солдаты выглядели озадаченными, но приказ барона был недвусмысленным. Они опустили руки, оставив Кристофера и Чиндамани в покое. Кристофер нагнулся и поднял тело Самдапа. Оно было еще теплым. По рукам Кристофера потекла кровь. Он на мгновение прижал маленькое тело к себе, а затем передал его Чиндамани. Унгерн следил за тем, как Кристофер пересек комнату, подошел к телу Уильяма и бережно поднял его.
Они ушли, не сказав ни слова. Унгерн послал с ними человека, чтобы их беспрепятственно выпустили из дворца. Кхутукхту остался в комнате, сидя на горе подушек и нервно перебирая свои мягкие одежды. Его руки еще хранили запах лица мальчика. К рассвету от него не останется и следа. Он закрыл глаза, словно что-то забралось в окружавшую его темноту, и начал мечтать о свободе.
Глава 60
Они принесли тела в храм Майдари и оставили их там, у подножья гигантской статуи Майдари Будды. Между статуей и Самдапом не было никакого сходства, кроме того, что оба они не жили и не дышали. Чиндамани привела в порядок одежду и волосы Самдапа, но не пыталась скрыть то, что он мертв. Кристофер взял маленького плюшевого медвежонка и вложил в руки Уильяма, как делал это в Англии, когда тот засыпал. Слов не было.
Они покинули собор на рассвете. Первые лучи солнца уже коснулись его башен, и спавшие паломники поднимались, чтобы принять участие в первой молитве праздника. Они молили о рае и легкой смерти, которая бы привела их туда, о том, чтобы с их плеч упал тяжелый груз грехов и чтобы хватило еды на дорогу домой. Сегодня им ни в чем не откажут.
Кристофер и Чиндамани вышли из города, не представляя толком, куда направляются. Их одежда и волосы были покрыты кровью, но они шли, не останавливаясь даже для того, чтобы умыться и привести себя в порядок.
Они сделали привал уже в конце дня. Они давно сошли с дороги и шли так, словно нашли свой собственный путь. Они пошли на север, к горам Чингилту-Ула, отыскивая дорогу наугад. Крутые склоны гор, мимо которых они проходили, были покрыты густыми хвойными лесами. Никто не встретился им на пути. Они слышали пение птиц, но не видели ни одной птицы, ни одного зверя.
Они остановились в небольшом храме, заброшенном и частично разрушенном. Кристофер и Чиндамани провели там ночь, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться. На следующее утро Кристофер отправился в лес в поисках еды. Он нашел ягоды, росшие на низких кустах, и грибы, которые собирал в собственную рубашку. Неподалеку от храма он обнаружил небольшой ручей и принес воду в миске, которую подобрал в одной из комнат.
Они решили отдохнуть и провели в храме весь день, приняв решение остаться в нем на ночь, разведя костер из принесенных Кристофером веток. Они уже могли говорить о том, что случилось.
Они не обсуждали вопрос о том, что им стоит остаться в храме. Но им становилось в нем все уютнее, и вскоре они начали считать его домом. Сюда никто не приходил. Ничто не беспокоило их здесь. Кристофер обнаружил в зарослях леса изобилие дичи и соорудил ловушки для оленей и силки для кроликов, но Чиндамани отказывалась есть мясо и питалась только тем, что им удавалось найти на кустах и деревьях.
Ее сильно мучило чувство вины. Она была убеждена, что ее недозволенное чувство к Кристоферу отчасти послужило причиной гибели Самдапа. Она была уверена, что ее колебания у входа в туннель стоили Самдапу жизни. Сколько бы Кристофер ни пытался убедить ее в обратном, это было бесполезно.
Она говорила о том, что она трулку, оболочка для богини Тары. Она родилась не для того, чтобы любить, выходить замуж и иметь детей. Это был удел простых смертных, а жившая в ней богиня не была простой смертной. Он использовал те же аргументы, которые до этого использовала она в разговорах с ним: что она сама женщина, а не богиня, что их любовь оправдана; но она не слушала его, а если и слушала, то отказывалась принимать его доводы.
Первые два месяца она не спала с ним. Он не настаивал и не осуждал ее. Когда они вместе бродили по лесу, она иногда брала его за руку, и в такие минуты он чувствовал, что она все-таки любит его, несмотря на свои слова. А как-то в конце июня — он вел приблизительный календарь на стволе дерева перед храмом — она пришла в его постель так, как сделала это в первый раз, без объяснений.
Лето прошло в тенях, разрезаемых косыми лучами солнечного света, прорывавшимися сквозь тонкие, беспокойные деревья. Чиндамани ежедневно молилась в небольшой усыпальнице, являвшейся частью храма, и вдвоем они восстановили здание настолько, насколько это удалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61