Никто не спрашивал его, хочет ли он быть трулку. Просто семь лет назад они пришли в дом его родителей, задали ему несколько вопросов и сказали, кто он такой. Ему нравилось жить с родителями. Конечно, это была не такая прекрасная жизнь, как та, что была у него в его лабранге в Дорже-Ла, но никто не заставлял его учиться или сидеть на долгих церемониях разодетым в шелка и нервничающим.
Когда закончилась ночь, весь мир был окутан туманом. Он неподвижно сидел на том же месте, чувствуя, как сырость просачивается в его кости, боясь двинуться с места, ибо под ногами мог оказаться крутой обрыв. Он знал, что умрет, и по-детски отказывался это принимать. Конечно, он знал, что такое смерть. Он видел иссохшие тела прежних настоятелей в золотых чортенах на верхнем этаже монастыря: никто из живых уже не мог находиться над ними. Одной из его первых церемоний по прибытии в Дорже-Ла было участие в похоронах старого монаха, лоб-пона по имени Лобсанг Геше. И повсюду на стенах и потолках монастыря были изображения мертвых, танцующих, как дети. С трех лет мертвые были его товарищами по играм. Но он все еще боялся смерти.
В тумане время текло незаметно, и он не знал, какое сейчас время суток, когда впервые услышал шаги. Он испуганно прислушался. На перевалах обитали демоны. Демоны и роланги, живые мертвецы, когда-то убитые молнией, которые бродили по горам с закрытыми глазами, не имея возможности умереть и снова родиться. Длинными ночами в лабранге Пема Чиндамани очаровывала его страшными историями, и он слушал ее при свете свечей с вытаращенными глазами. Но когда он вспомнил ее истории в окружавшем его тумане, кровь его начала леденеть от ужаса.
Появилась фигура, высокая, призрачная, одетая в черное. Мальчик прижался к скале, моля, чтобы повелитель Ченрези или госпожа Тара пришли к нему на помощь. Он бормотал мантры, которым научил его Тобчен.
— Ом ара па ца на дхи, — повторял он, вспоминая мантру, которой недавно научил его Тобчен.
— Ринпоче, это ты? — донесся до него приглушенный голос. Мальчик плотно зажмурил глаза и начал еще быстрее повторять слова мантры.
— Дорже Самдап Ринпоче? Это Тхондрап Чопхел. Я пришел из Дорже-Ла, чтобы отыскать тебя.
Он почувствовал руку на своей руке и чуть не прикусил язык от страха.
— Пожалуйста, Ринпоче, не бойся. Открой глаза. Это я, Тхондрап Чопхел. Я пришел, чтобы увести тебя обратно.
Наконец мальчик победил страх и приоткрыл глаза.
Это был не Тхондрап Чопхел. Это не был человек, которого он знал. Это был демон в черном, со страшным, нарисованным лицом, зло смотревшим на него. Он вскочил, рассчитывая спастись бегством. Но рука крепко держала его. Он в ужасе оглянулся на демона. Существо подняло руку к лицу и сняло маску. Это была кожаная маска вроде тех, которые были на путешественниках, встреченных ими три дня назад. Под маской оказалось знакомое лицо Тхондрапа Чопхела.
— Прости, что напугал тебя, повелитель, — произнес он. И после паузы спросил: — Где Геше Тобчен?
Маленький Ринпоче объяснил.
— Следует поблагодарить повелителя Ченрези за то, что он дал мне возможность отыскать тебя. Посмотри, даже туман уже рассеивается. Сейчас мы поедим и двинемся в путь.
Сначала они ели в тишине, меню было обычным: простой чай и цампа. Тхондрап Чопхел никогда не был разговорчивым человеком. Мальчику он всегда не нравился: он был геку, официальным лицом, отвечающим за дисциплину среди монахов. Самдап вспомнил, как он, облаченный в тяжелое одеяние с подбитыми плечами, расхаживал во время служб между рядами бритоголовых.
Он никогда не воспитывал Самдапа — этим занимался Геше Тобчен, его джегтен геген, главный опекун и учитель. Но Тхондрап Чопхел часто бросал на него суровые взгляды и всегда докладывал Тобчену о проступках мальчика.
— Ты пришел, чтобы отвести меня в Гхаро-линг? — спросил мальчик.
— Гхаролинг? Зачем нам в Гхаролинг, повелитель? Я пришел, чтобы увести тебя обратно в Дорже-Ла-Гомпа.
— Но Геше Тобчен вел меня в Гхаролинг, чтобы я учился у Геше Церинг Ринпоче. Он сказал, что мне нельзя возвращаться в Дорже-Ла. Ни при каких обстоятельствах.
Монах покачал головой.
— Не надо спорить, повелитель. У меня есть инструкции привести тебя обратно. Настоятель беспокоится о тебе. Геше Тобчен увел тебя без его разрешения, не говоря уже о путешествии в Гхаролинг. Ты слишком молод, чтобы понять все. Но ты должен вернуться со мной. У тебя нет выбора.
— Но Геше Тобчен предупреждал меня...
— Да? О чем же?
— Об... опасности.
— Где? В Дорже-Ла?
Мальчик кивнул. Он чувствовал себя несчастным, потому что не мог выполнить пожелания своего учителя.
— Наверное, ты ошибаешься, повелитель. В Дорже-Ла для тебя нет никакой опасности. Наоборот, там ты в безопасности.
— А если я предпочту сам отправиться в Гхаролинг?
Он увидел, как в монахе нарастает ярость. Это был сильный человек со вспыльчивым характером. Самдап часто видел, как он лично наказывал провинившихся.
— Ты умрешь, прежде чем достигнешь Гхаролинга. Эта дорога туда не ведет. Гхаролинг далеко отсюда. Я пришел, чтобы забрать тебя обратно в Дорже-Ла. Спорить бесполезно. У тебя нет выбора.
Мальчик посмотрел в туман. Мир действительно был страшным местом. Животные и люди падали в пропасти и исчезали.
Если он останется здесь, он тоже погибнет. Геше Тобчен, будь он жив, знал бы, что делать. Он все всегда знал. Но Тобчен исчез в тумане. Выбора не было: он был вынужден вернуться в Дорже-Ла.
Часть вторая
Воплощение
Я вернулся, чтобы досмотреть
кошмарный сон до конца.
Джозеф Конрад. Сердце тьмы
Глава 19
Дорже-Ла
Они вышли из Калимпонга поздно вечером, когда на землю опустилась полная темнота и лунный свет не мог выдать их. Только бродячие собаки лаяли им вслед. Где-то на балконе рыдала во мраке невидимая женщина. В Нокс Хоумз, за церковью, уже закончилась последняя молитва дня; маленькая девочка лежала в кровати без сна, прислушиваясь к отдаленным крикам совы.
Кристофер провел остаток дня в заброшенном флигеле, а Лхатен покупал запасы — немного здесь, немного там, чтобы не вызвать подозрений. Он купил немного еды, в основном это была цампа и жареная ячменная мука, а также масло, чай, несколько полос сушеной говядины, соль. Кристофер дал ему еще список вещей, смысла которых Лхатен не мог понять: пузырек черной краски для волос, сок грецких орехов, несколько лимонов, клей. Он также обменял немного рупий на тибетские трангки по курсу один к пяти. После чего сам решил обменять трангки на мелкие медные монеты: только очень богатый человек или иностранец может иметь при себе так много серебряных монет, и он не думал, что его новый друг захочет, чтобы его приняли за первого или второго.
На почте, расположенной на Принц-Альберт-стрит, Лхатен послал телеграмму Уинтерпоулу: «Новости о дяде Уильяме. Из-за возникших здесь осложнений не могу оставаться у тети. Друзья посоветовали обосноваться в горах. Наверное, в течение следующего месяца буду в недосягаемости». Он также отправил более подробное запечатанное сообщение в британское торговое агентство Фрэйзеру, чтобы тот передал его в Лондон более надежным путем. В сообщении, предназначенном для оставшихся дома родных, рассказывалось о том, как живет молодой Кристофер в далекой Индии, и была просьба к Уинтерпоулу обратиться в делийское бюро разведки, чтобы оно начало расследование по делу Карпентера и Нокс Хоумз.
Прежде чем отправиться в путь, Кристофер изменил свою внешность. Дрожа от холода, он разделся догола и обмазался смесью из сока грецких орехов и йода. Когда кожа высохла, он облачился в теплую одежду, соответствующую погодным условиям, которые ожидали их впереди. Поверх он натянул жутко пахнущие, залатанные лохмотья, которые Лхатен раздобыл в каком-то месте, которого даже не назвал. Кристофер и не спрашивал — он предпочитал не знать. Краска для волос оказалась достаточно неплохой для жидкости с этикеткой «Всемирно извесная жидкость Пхатака для крашения и восстановления валос, иффективна против сидины, лысины, роздражения кожи». В бутылке осталось достаточно жидкости для того, чтобы периодически подкрашивать волосы — при условии, если они не выпадут после первого применения. Последняя процедура была наиболее сложной: он взял лимон и выдавил несколько капель сока прямо в глаза. Боль была жуткая, но когда он смог наконец посмотреть на себя в зеркало, то увидел, что глаза почти утратили голубизну и стали достаточно темными, чтобы соответствовать цвету кожи и волос.
* * *
Они шли всю ночь, чтобы к утру оказаться на максимально возможном расстоянии от Калимпонга. Первым пунктом на их маршруте была деревня Намчи, примерно в десяти километрах к северо-западу от города. В темноте они прошли ничем не помеченную границу между британской Индией и Сиккимом. Кристофер знал, что это больше, чем просто граница. Теперь он думал только о горах.
Они миновали Намчи вскоре после полуночи. Деревня представляла собой скопище бамбуковых хижин, тихих, спящих, неохраняемых. Дорога шла вверх, иногда плавно, иногда круто, через мокрые от росы луга и участки леса. Дальше лес должен был стать более густым, а затем их ждала горная страна.
По совету Лхатена они сделали привал в пяти километрах от Намчи. Кристофер чувствовал себя бодрым и хотел идти дальше, но Лхатен настаивал на отдыхе.
— Завтра вы устанете, а нам предстоит долгий путь, прежде чем мы оставим позади все деревни. Даже если вы не можете заснуть, вы должны отдохнуть. А я посплю. У меня был тяжелый день... и я знаю, что ждет нас впереди.
Было ощущение, что Лхатен сбросил с себя маску, которую носил в Калимпонге. Там он был подобострастным и почти раболепным, постоянно называя Кристофера господином. Во всех отношениях он вел себя как представитель низшей расы, обращающийся к хозяину. Однако чем дальше они уходили от города, тем больше росло в нем чувство независимости. Он гораздо реже называл Кристофера «сахиб», а если и произносил это слово, то со все возрастающей иронией, смешанной, как казалось Кристоферу, с долей симпатии. Кристофер все еще удивлялся тому, что мальчик вызвался быть проводником у человека, подозреваемого в убийстве. Но с самого начала было очевидным, что он не хвастался, когда говорил, что ему уже доводилось быть проводником.
Кристофер попытался уснуть, но сон его был поверхностным и прерывистым; он периодически просыпался и слышал ровное дыхание лежавшего рядом Лхатена. Земля была твердой, а воздух — обжигающе холодным. Днем должно было стать теплее, но ночью это мало утешало. Кристофер не мог отвлечься от своих мыслей, предыдущий день был так еще близок и в его памяти.
Небо постепенно становилось пурпурным, затем ало-золотым по мере того, как поднималось солнце над холмами Бхутана. Лхатен проснулся с первыми лучами солнца. Он планировал в этот день пройти максимально большое расстояние и уйти как можно дальше от дороги, которой все пользовались. На расстоянии иностранец мог сойти за непальского путешественника, но он не хотел, чтобы кто-то оценивал маскировку Кристофера вблизи. К тому же один только рост Кристофера мог привлечь ненужное внимание. И с этим они ничего не могли поделать.
У Дамтунга дорога раздваивалась. Налево лежал путь к буддийскому монастырю Пемаянгцзе, а ведущая вправо более широкая дорогая спускалась к реке Тиста. Это была главная дорога, которая вела в Ганток, столицу Сиккима.
— Нам придется пойти по дороге на Ганток, сахиб. Выбора у нас нет. Если вы привлечете чье-то внимание, положитесь на меня. Я скажу, что вы дурачок.
Спуск был крутым. Внизу бурлила, выходя из берегов, Тиста, распухшая после недавних дождей. Это была большая река, наделенная тугой яростью горного ручья, бурлящего в узких ущельях. Они обошли стороной деревни Теми и Тарко, словно люди, которые спешат на ярмарку в Ганток. Жара стала невыносимой. К полудню они оба разделись до пояса. Ночной холод казался сном или далеким воспоминанием.
Вокруг них сгущались темные, влажные джунгли, удушая их своей близостью. Они касались их влажными зелеными листьями и усиками, свисавшими с покрытых мхом сучьев, чье прикосновение напоминало скользкое прикосновение змеи. Гигантские папоротники вели войну за пространство с бамбуком и пальмами. Все вокруг было опутано виноградными лозами и ползучими побегами. Повсюду росли орхидеи, белые тяжелые цветы, расточающие опьяняюще-болезненный запах. В тени скользили по заваленной, гниющей земле яркие змеи. Воздух был влажным, тяжелым, полным гниения. Они старались дышать пореже, словно знали, что он отравлен.
Здесь, в лесу, жизнь и смерть были тесно переплетены: флора и фауна умирали, гнили и становились пищей для новой жизни, повсюду пробивавшейся из-под земли, горячей, зеленой, беспокойной. Все было охвачено лихорадкой: насекомые, растения, птицы, змеи, животные; все они сгорали от нее.
Как-то раз Кристофер заметил тучу бабочек, пляшущих в солнечном луче у самой земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Когда закончилась ночь, весь мир был окутан туманом. Он неподвижно сидел на том же месте, чувствуя, как сырость просачивается в его кости, боясь двинуться с места, ибо под ногами мог оказаться крутой обрыв. Он знал, что умрет, и по-детски отказывался это принимать. Конечно, он знал, что такое смерть. Он видел иссохшие тела прежних настоятелей в золотых чортенах на верхнем этаже монастыря: никто из живых уже не мог находиться над ними. Одной из его первых церемоний по прибытии в Дорже-Ла было участие в похоронах старого монаха, лоб-пона по имени Лобсанг Геше. И повсюду на стенах и потолках монастыря были изображения мертвых, танцующих, как дети. С трех лет мертвые были его товарищами по играм. Но он все еще боялся смерти.
В тумане время текло незаметно, и он не знал, какое сейчас время суток, когда впервые услышал шаги. Он испуганно прислушался. На перевалах обитали демоны. Демоны и роланги, живые мертвецы, когда-то убитые молнией, которые бродили по горам с закрытыми глазами, не имея возможности умереть и снова родиться. Длинными ночами в лабранге Пема Чиндамани очаровывала его страшными историями, и он слушал ее при свете свечей с вытаращенными глазами. Но когда он вспомнил ее истории в окружавшем его тумане, кровь его начала леденеть от ужаса.
Появилась фигура, высокая, призрачная, одетая в черное. Мальчик прижался к скале, моля, чтобы повелитель Ченрези или госпожа Тара пришли к нему на помощь. Он бормотал мантры, которым научил его Тобчен.
— Ом ара па ца на дхи, — повторял он, вспоминая мантру, которой недавно научил его Тобчен.
— Ринпоче, это ты? — донесся до него приглушенный голос. Мальчик плотно зажмурил глаза и начал еще быстрее повторять слова мантры.
— Дорже Самдап Ринпоче? Это Тхондрап Чопхел. Я пришел из Дорже-Ла, чтобы отыскать тебя.
Он почувствовал руку на своей руке и чуть не прикусил язык от страха.
— Пожалуйста, Ринпоче, не бойся. Открой глаза. Это я, Тхондрап Чопхел. Я пришел, чтобы увести тебя обратно.
Наконец мальчик победил страх и приоткрыл глаза.
Это был не Тхондрап Чопхел. Это не был человек, которого он знал. Это был демон в черном, со страшным, нарисованным лицом, зло смотревшим на него. Он вскочил, рассчитывая спастись бегством. Но рука крепко держала его. Он в ужасе оглянулся на демона. Существо подняло руку к лицу и сняло маску. Это была кожаная маска вроде тех, которые были на путешественниках, встреченных ими три дня назад. Под маской оказалось знакомое лицо Тхондрапа Чопхела.
— Прости, что напугал тебя, повелитель, — произнес он. И после паузы спросил: — Где Геше Тобчен?
Маленький Ринпоче объяснил.
— Следует поблагодарить повелителя Ченрези за то, что он дал мне возможность отыскать тебя. Посмотри, даже туман уже рассеивается. Сейчас мы поедим и двинемся в путь.
Сначала они ели в тишине, меню было обычным: простой чай и цампа. Тхондрап Чопхел никогда не был разговорчивым человеком. Мальчику он всегда не нравился: он был геку, официальным лицом, отвечающим за дисциплину среди монахов. Самдап вспомнил, как он, облаченный в тяжелое одеяние с подбитыми плечами, расхаживал во время служб между рядами бритоголовых.
Он никогда не воспитывал Самдапа — этим занимался Геше Тобчен, его джегтен геген, главный опекун и учитель. Но Тхондрап Чопхел часто бросал на него суровые взгляды и всегда докладывал Тобчену о проступках мальчика.
— Ты пришел, чтобы отвести меня в Гхаро-линг? — спросил мальчик.
— Гхаролинг? Зачем нам в Гхаролинг, повелитель? Я пришел, чтобы увести тебя обратно в Дорже-Ла-Гомпа.
— Но Геше Тобчен вел меня в Гхаролинг, чтобы я учился у Геше Церинг Ринпоче. Он сказал, что мне нельзя возвращаться в Дорже-Ла. Ни при каких обстоятельствах.
Монах покачал головой.
— Не надо спорить, повелитель. У меня есть инструкции привести тебя обратно. Настоятель беспокоится о тебе. Геше Тобчен увел тебя без его разрешения, не говоря уже о путешествии в Гхаролинг. Ты слишком молод, чтобы понять все. Но ты должен вернуться со мной. У тебя нет выбора.
— Но Геше Тобчен предупреждал меня...
— Да? О чем же?
— Об... опасности.
— Где? В Дорже-Ла?
Мальчик кивнул. Он чувствовал себя несчастным, потому что не мог выполнить пожелания своего учителя.
— Наверное, ты ошибаешься, повелитель. В Дорже-Ла для тебя нет никакой опасности. Наоборот, там ты в безопасности.
— А если я предпочту сам отправиться в Гхаролинг?
Он увидел, как в монахе нарастает ярость. Это был сильный человек со вспыльчивым характером. Самдап часто видел, как он лично наказывал провинившихся.
— Ты умрешь, прежде чем достигнешь Гхаролинга. Эта дорога туда не ведет. Гхаролинг далеко отсюда. Я пришел, чтобы забрать тебя обратно в Дорже-Ла. Спорить бесполезно. У тебя нет выбора.
Мальчик посмотрел в туман. Мир действительно был страшным местом. Животные и люди падали в пропасти и исчезали.
Если он останется здесь, он тоже погибнет. Геше Тобчен, будь он жив, знал бы, что делать. Он все всегда знал. Но Тобчен исчез в тумане. Выбора не было: он был вынужден вернуться в Дорже-Ла.
Часть вторая
Воплощение
Я вернулся, чтобы досмотреть
кошмарный сон до конца.
Джозеф Конрад. Сердце тьмы
Глава 19
Дорже-Ла
Они вышли из Калимпонга поздно вечером, когда на землю опустилась полная темнота и лунный свет не мог выдать их. Только бродячие собаки лаяли им вслед. Где-то на балконе рыдала во мраке невидимая женщина. В Нокс Хоумз, за церковью, уже закончилась последняя молитва дня; маленькая девочка лежала в кровати без сна, прислушиваясь к отдаленным крикам совы.
Кристофер провел остаток дня в заброшенном флигеле, а Лхатен покупал запасы — немного здесь, немного там, чтобы не вызвать подозрений. Он купил немного еды, в основном это была цампа и жареная ячменная мука, а также масло, чай, несколько полос сушеной говядины, соль. Кристофер дал ему еще список вещей, смысла которых Лхатен не мог понять: пузырек черной краски для волос, сок грецких орехов, несколько лимонов, клей. Он также обменял немного рупий на тибетские трангки по курсу один к пяти. После чего сам решил обменять трангки на мелкие медные монеты: только очень богатый человек или иностранец может иметь при себе так много серебряных монет, и он не думал, что его новый друг захочет, чтобы его приняли за первого или второго.
На почте, расположенной на Принц-Альберт-стрит, Лхатен послал телеграмму Уинтерпоулу: «Новости о дяде Уильяме. Из-за возникших здесь осложнений не могу оставаться у тети. Друзья посоветовали обосноваться в горах. Наверное, в течение следующего месяца буду в недосягаемости». Он также отправил более подробное запечатанное сообщение в британское торговое агентство Фрэйзеру, чтобы тот передал его в Лондон более надежным путем. В сообщении, предназначенном для оставшихся дома родных, рассказывалось о том, как живет молодой Кристофер в далекой Индии, и была просьба к Уинтерпоулу обратиться в делийское бюро разведки, чтобы оно начало расследование по делу Карпентера и Нокс Хоумз.
Прежде чем отправиться в путь, Кристофер изменил свою внешность. Дрожа от холода, он разделся догола и обмазался смесью из сока грецких орехов и йода. Когда кожа высохла, он облачился в теплую одежду, соответствующую погодным условиям, которые ожидали их впереди. Поверх он натянул жутко пахнущие, залатанные лохмотья, которые Лхатен раздобыл в каком-то месте, которого даже не назвал. Кристофер и не спрашивал — он предпочитал не знать. Краска для волос оказалась достаточно неплохой для жидкости с этикеткой «Всемирно извесная жидкость Пхатака для крашения и восстановления валос, иффективна против сидины, лысины, роздражения кожи». В бутылке осталось достаточно жидкости для того, чтобы периодически подкрашивать волосы — при условии, если они не выпадут после первого применения. Последняя процедура была наиболее сложной: он взял лимон и выдавил несколько капель сока прямо в глаза. Боль была жуткая, но когда он смог наконец посмотреть на себя в зеркало, то увидел, что глаза почти утратили голубизну и стали достаточно темными, чтобы соответствовать цвету кожи и волос.
* * *
Они шли всю ночь, чтобы к утру оказаться на максимально возможном расстоянии от Калимпонга. Первым пунктом на их маршруте была деревня Намчи, примерно в десяти километрах к северо-западу от города. В темноте они прошли ничем не помеченную границу между британской Индией и Сиккимом. Кристофер знал, что это больше, чем просто граница. Теперь он думал только о горах.
Они миновали Намчи вскоре после полуночи. Деревня представляла собой скопище бамбуковых хижин, тихих, спящих, неохраняемых. Дорога шла вверх, иногда плавно, иногда круто, через мокрые от росы луга и участки леса. Дальше лес должен был стать более густым, а затем их ждала горная страна.
По совету Лхатена они сделали привал в пяти километрах от Намчи. Кристофер чувствовал себя бодрым и хотел идти дальше, но Лхатен настаивал на отдыхе.
— Завтра вы устанете, а нам предстоит долгий путь, прежде чем мы оставим позади все деревни. Даже если вы не можете заснуть, вы должны отдохнуть. А я посплю. У меня был тяжелый день... и я знаю, что ждет нас впереди.
Было ощущение, что Лхатен сбросил с себя маску, которую носил в Калимпонге. Там он был подобострастным и почти раболепным, постоянно называя Кристофера господином. Во всех отношениях он вел себя как представитель низшей расы, обращающийся к хозяину. Однако чем дальше они уходили от города, тем больше росло в нем чувство независимости. Он гораздо реже называл Кристофера «сахиб», а если и произносил это слово, то со все возрастающей иронией, смешанной, как казалось Кристоферу, с долей симпатии. Кристофер все еще удивлялся тому, что мальчик вызвался быть проводником у человека, подозреваемого в убийстве. Но с самого начала было очевидным, что он не хвастался, когда говорил, что ему уже доводилось быть проводником.
Кристофер попытался уснуть, но сон его был поверхностным и прерывистым; он периодически просыпался и слышал ровное дыхание лежавшего рядом Лхатена. Земля была твердой, а воздух — обжигающе холодным. Днем должно было стать теплее, но ночью это мало утешало. Кристофер не мог отвлечься от своих мыслей, предыдущий день был так еще близок и в его памяти.
Небо постепенно становилось пурпурным, затем ало-золотым по мере того, как поднималось солнце над холмами Бхутана. Лхатен проснулся с первыми лучами солнца. Он планировал в этот день пройти максимально большое расстояние и уйти как можно дальше от дороги, которой все пользовались. На расстоянии иностранец мог сойти за непальского путешественника, но он не хотел, чтобы кто-то оценивал маскировку Кристофера вблизи. К тому же один только рост Кристофера мог привлечь ненужное внимание. И с этим они ничего не могли поделать.
У Дамтунга дорога раздваивалась. Налево лежал путь к буддийскому монастырю Пемаянгцзе, а ведущая вправо более широкая дорогая спускалась к реке Тиста. Это была главная дорога, которая вела в Ганток, столицу Сиккима.
— Нам придется пойти по дороге на Ганток, сахиб. Выбора у нас нет. Если вы привлечете чье-то внимание, положитесь на меня. Я скажу, что вы дурачок.
Спуск был крутым. Внизу бурлила, выходя из берегов, Тиста, распухшая после недавних дождей. Это была большая река, наделенная тугой яростью горного ручья, бурлящего в узких ущельях. Они обошли стороной деревни Теми и Тарко, словно люди, которые спешат на ярмарку в Ганток. Жара стала невыносимой. К полудню они оба разделись до пояса. Ночной холод казался сном или далеким воспоминанием.
Вокруг них сгущались темные, влажные джунгли, удушая их своей близостью. Они касались их влажными зелеными листьями и усиками, свисавшими с покрытых мхом сучьев, чье прикосновение напоминало скользкое прикосновение змеи. Гигантские папоротники вели войну за пространство с бамбуком и пальмами. Все вокруг было опутано виноградными лозами и ползучими побегами. Повсюду росли орхидеи, белые тяжелые цветы, расточающие опьяняюще-болезненный запах. В тени скользили по заваленной, гниющей земле яркие змеи. Воздух был влажным, тяжелым, полным гниения. Они старались дышать пореже, словно знали, что он отравлен.
Здесь, в лесу, жизнь и смерть были тесно переплетены: флора и фауна умирали, гнили и становились пищей для новой жизни, повсюду пробивавшейся из-под земли, горячей, зеленой, беспокойной. Все было охвачено лихорадкой: насекомые, растения, птицы, змеи, животные; все они сгорали от нее.
Как-то раз Кристофер заметил тучу бабочек, пляшущих в солнечном луче у самой земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61