Ее прохладные руки коснулись его кожи. - Вы рассказывали
кому-нибудь о моих маленьких любовных укусах?
Да, подумал он, но вслух сказал правду.
- Нет. - Ему не нужно этого говорить? Как-то ему стало все равно: он
хотел только смотреть в сверкающие глубины ее глаз и слушать ее голос. - Я
никому не говорил.
- Хороший мальчик, - проворковала она и нежно поцеловала его в губы.
Для этого ей пришлось нагнуть голову. - Очень хороший мальчик. - Она
говорила теперь шепотом. - И никому не скажете.
Он почти не слышал ее. Голос ее долетал с огромного расстояния, как и
все другие ощущения: грубый кирпич за спиной, прохлада вечера, ее
ускоряющееся дыхание. Где-то глубоко внутри шевельнулась тревога, но
прислушиваться к ней казалось слишком утомительным. Легче просто стоять
пассивно, давая ей возможность прижимать его голову к стене.
Ее холодные губы касались его губ и щек, пальцами она щупала его
горло. Под давлением его кровь запульсировала.
- Прекрасная вена, - одобрительно прошептала она. Ее дыхание между
поцелуями щекотало его. - Тебе понравится. Ты не почувствуешь боли. Ты не
возражаешь против смерти. - Рот ее передвинулся к его шее. - Ты для меня
немного маловат, будет неудобно, если станешь шевелиться. Стой спокойно.
Что бы ни случилось, не двигайся.
- Не буду, - выдохнул он.
- Я люблю тебя, инспектор. Я люблю всех сильных мужчин. - Зубы ее
прижались сильнее, передвигаясь к тому месту, где под ее пальцами бился
его пульс. - У тебя нет денег или положения, как у других, но у тебя
знание, знание, которое я не могу позволить распространить, знание,
которое делает тебя сильнее других моих возлюбленных. Но я сильнее. У меня
власть смерти, власть отнять у тебя твою силу. Мне это нравится.
Она прикусила сильнее. Отдаленное ощущение подсказало ему, что она
прокусила его кожу, но он не чувствовал боли, только легкое давление,
когда она начала сосать.
- Что... - начал он.
Она прижала палец к его губам, приказывая молчать. Он подчинился.
Всякое желание говорить исчезло. От того места, где его тела касался его
рот, распространялась смешанная волна тепла и холода. Он вздрогнул от
удовольствия и чуть придвинулся к ее рту. Да. Хорошо. Продолжай. Не
останавливайся.
Но сможет ли она продолжать? Он вдруг ослабел. Упадет, если не сядет.
Колени его подогнулись, но она подхватила его под мышки и прижала к
стене. Она, должно быть, очень сильна, вяло шевельнулась в нем мысль...
гораздо сильнее, чем кажется: так легко удерживает человека его веса.
Сонно он вспомнил Женщина сильна, точно как сказал мудрец.
Но при этом воспоминании апатия исчезла. Страх поднялся в нем, как
холодная волна. Двое мужчин, которых знала певица, умерли от потери крови.
А теперь в его шее точно в том же месте отверстие, и он чувствует, как
слабеет. С ужасом и отвращением он понял почему. Лейн Барбер пьет его
кровь!
Он вздрогнул и попытался освободиться, оттолкнуть ее руками. Тело
вяло повиновалось; заметив его усилия, она прижалась сильнее, пришпилила
его к стене.
Стреляй, тупой коп!
Но она легко удерживала его руки.
Отказавшись от гордости, чтобы спастись, он открыл рот, хотел позвать
на помощь. Она рукой закрыла ему рот, заставила молчать.
У Гаррета от страха перехватило дыхание. У него нет сил, чтобы
бороться с ней. Только ее вес удерживает его от падения. Она убивает его,
как убила Адейра и Моссмана, неужели зубы человеческие так остры, что
могут прокусить кожу и добраться до вены? Где она этому научилась? И он
никак не может ее остановить. Он умирает, не в силах спастись.
В отчаянии он укусил ее руку, чтобы она освободила его рот. Глубоко
впился зубами, используя остатки уходящих сил. Кожа подалась. Ее кровь
заполнила его рот, она жгла, как огнем. Конвульсивно он проглотил, обожгло
горло, но... с этим укусом он почувствовал прилив новых сил. Лейн
отдернула руку, но он цеплялся за нее, стараясь сделать ей как можно
больнее. Еще кровь устремилась в его горло. Он умудрился поднять обе руки
к ее плечам и оттолкнуть ее.
Но силы появились слишком поздно. Она вырвала руку, оторвала рот от
его горла. Он чувствовал, как ее зубы рвут его тело. Она попятилась, и он
упал на землю.
И почти не почувствовал боли от удара. Видел, не чувствовал, как
кровь льется из его разорванного горла, образуя алую лужу у головы.
Удушающий туман затягивал мир, гасил все чувства... осязание, слух,
обоняние.
- Прощай, любимый, - далекий насмешливый голос. - Покойся в мире.
В темноте прозвучали ее шаги. Гаррет попытался двигаться, ползти к
выходу из переулка, чтобы позвать на помощь, но свинцовая тяжесть
прижимала его к земле, делала беспомощным. Он не мог двигаться, мог только
смотреть на растущую остывающую лужу крови. Он проклинал свою глупость...
пришел сюда один, никому не рассказал, что узнал, но больше всего -
дыхание его слабело, сердцебиение смолкало - больше всего он проклинал
себя за то, что недооценил ее... точно как предупреждал его "Я Чинг". Как
он объяснит это Марти, когда они встретятся?
Поглядите на этого идиота копа, горько думал он. Смотрите, как он
истекает кровью... умирает в одиночестве в холодном и грязном переулке.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПЕРЕХОД

1
Покойся в мире. К дьяволу! Смерть не мир. Она ведет не к Марти, не на
небо... даже не к забвению. Смерть не такова. Смерть - это ад.
Она сны... кошмары удушья и боли, страшных неудобств, болей, которые
невозможно облегчить, зуда, от которого не избавиться. Это галлюцинации,
заполняющие пустоту перед полуоткрытыми глазами, которые невозможно
сфокусировать... какие-то руки, шарят, ощупывают, потом огни, шаги,
сирены, голоса. О, Боже! Позовите полицию... Я не убивал его, офицер! Я не
связываюсь с копами. Да и как я мог это сделать? Я только взял его
пистолет и пошарил в карманах. Разве я стал бы показывать, где тело, если
бы сделал это?.. Гаррет?... Спокойней, Такананда. Гаррет! О, Боже, нет!..
Он умер совсем недавно, все еще теплый... Может, в этом районе бродячие
собаки?
Смерть - это ад, а ад - это сны, но в основном смерть - это страх...
отчаянный панический страх. Неужели все мертвые испытывают это? И остаются
такими вечно... лежат в темноте и кошмарах, горло горит от жажды, тело
кричит об изменении позы, мозг бессильно мечется? Неужели Марти так лежит
в своей могиле, сходя с ума от одиночества, моля о мире, моля о конце?
Нет, не она... нет!
Он не хочет отказываться от жизни, но признает, что в джунглях смерть
- это плата за беззаботность, за ошибку, а он сильно ошибся. Отказаться от
жизни, чтобы встретиться с Марти, это было бы радостью. Он приветствовал
бы даже забвение. Но это... этот ад? Мысль о том, что придется выносить
его вечно, приводила его в ужас.
Он кричал... от самого себя, от Марти, от всех мертвецов, лишенных
сна и мира, мучающихся в своих могилах. Он кричал, и крик этот был
беззвучным, он бесконечно отдавался эхом в длинных темных одиноких
коридорах его мозга.

2
Ужас усиливался. Простыня мешала смотреть; никакой разницы в
температуре он не ощущал; он не дышал и поэтому ничего не обонял, но знал,
что лежит в морге. Оказавшись там, он узнал его холодное эхо, чувствовал,
как его укладывают в шкаф, слышал, как защелкнулась дверь. Бесконечно
долго слышал он шум рефрижераторных моторов, видел кошмары, жалел, что
Лейн и его не бросила в залив. Может, его вынесло бы в море. Лучше быть
рыбьим кормом, чем лежать в ненавистном чистилище из холода и стали. Он
молился, чтобы родители не дожили до того, чтобы увидеть его здесь.
Потом он вспомнил о вскрытии. Его будут делать. Сердце его дрогнуло
от страха. На что это будет похоже? Каково лежать обнаженным в бегущей
воде на холодной стали, разрезанным от шеи до паха, вышелушенным, как
гороховый стручок...
Сердце!
Он не мог перестать дышать, затаить дыхание, но мозг его ждал. Да,
вот оно! Как отдаленный гул барабана, звучало сердце в груди. Сократилось.
Теплая волна покатилась по артериям. Он ощущал каждый их дюйм. Много
спустя барабан ударил снова, и еще.
Он удивленно прислушивался. Если сердце бьется, он не может быть
мертвым. Тело налито свинцом, оно неподвижно на какой-то поверхности, но
молчаливый радостный крик разогнал внутреннюю тьму. Жив. Жив!
Он попытался вздохнуть... медленный, болезненно медленный, но тем не
менее это вздох.
Он готов поклясться, что перед этим не дышал, что сердце его не
билось. Он чувствовал - о, как он чувствовал! - тишину в своем теле. Что
за чудо заставило снова действовать сердце и легкие? Он не мог этого
понять, но в тот момент, переполненный радостью, причина казалась ему
неважной.
Но он по-прежнему в морге, заперт в холодильном шкафу. Если не сумеет
выбраться, может снова умереть. Можно ли привлечь внимание стуком в дверцу
шкафа?
Он попытался, но слабость, которая много часов - сколько именно? -
удерживала его в неподвижности, сохранилась. Он по-прежнему не может
двигаться.
Выживет ли он, пока за ним не придут для вскрытия? Холода шкафа он
вообще не чувствует. Если сознание сохранится, он сможет бороться с
переохлаждением.
Но ему, однако, хотелось изменить позу. Все тело болело, от шеи до
кончиков пальцев.
Напрягаясь и сосредоточиваясь, он сумел шевельнуться. Подобно первым
ударам сердца и первым вдохам, движения получались страшно медленными. Но
он настойчиво пытался переместить центр тяжести и наконец лег на бок. Не
очень помогло: по-прежнему неудобно, но по крайней мере боли
переместились.
Он снова попытался постучать в дверцу, но двигался так медленно,
стучал так слабо, что ему самому звук был едва слышен. Придется ждать,
пока не откроют дверцу.
Он с трудом переместился на живот, чтобы еще раз сменить позу.
Не спал. И не отдыхал, но, по-видимому, несколько раз начинал
дремать, потому что удивился движению носилок. Он не слышал, как открыли
дверцу. Простыню сняли, и его ослепил свет.
- Что за шут положил его на живот? - послышался раздраженный голос.
Если он сядет, они упадут в обморок? Гаррет хотел бы узнать это, но
тяжесть придавливала его. Он не сопротивлялся, когда его уложили на
подвижные носилки и прикрыли простыней.
- Побыстрее. - Другой голос. - Это коп, и Турлоу хочет побыстрее
произвести вскрытие.
Гаррет медленно переместил руки к краю носилок и ухватился пальцами
за резиновые бортики. Если он не сумеет сесть, если они не обратят
внимания на медленные движения его груди, то уж это заметят.
Носилки остановились. Его взяли за ноги и за руки и потянули... но
Гаррет вцепился в носилки.
- Что происходит? - раздраженный голос медика.
- Не знаю, доктор Турлоу. Его руки были не так сложены, когда его
уложили на носилки.
Теперь, завладев их вниманием, Гаррет заставил себя открыть глаза.
Вокруг послышалось с полдесятка возгласов. Он сосредоточил взгляд на
докторе Эдмунде Турлоу.
- Пожалуйста. - Звуки скрипели в горле, как крик души. - Заберите
меня отсюда.

3
Почему доктора в дальнем конце палаты интенсивной терапии говорят так
громко, удивился Гаррет. Он ясно слышал каждое слово.
- Говорю вам, он был мертв, - настаивал Турлоу. - Я не обнаружил у
него никаких признаков жизни, ни сердцебиения, ни дыхания, зрачки его были
неподвижны и сужены.
- Мне кажется очевидным, что он не был мертв, - возразил другой врач.
- Но это сейчас уже неважно. Вопрос в том, сможем ли мы сохранить ему
жизнь. У него фактически нет кровяного давления, к тому же брахикардия,
пониженная температура и медленный темп дыхания.
- Ну, он получает крови столько, сколько мы успеваем влить. Продолжим
переливание и посмотрим, как он будет реагировать.
Гаррет посмотрел на подвешенный пластиковый мешок с содержимым такого
же темно-красного цвета, как волосы Лейн Барбер. Глаза его пробежали по
красной трубке, ведущей к руке. От переливания ему стало лучше, но все же
не очень хорошо. Он очень устал. Отчаянно хотел спать, но не мог принять
удобную позу, как бы ни вертелся.
- А как рана на горле?
- Я считаю, что наложенных швов достаточно. Травма совсем не такая
сильная, как вы описывали, доктор Турлоу.
- Мы все сфотографировали. - Голос доктора Турлоу звучал оскорбленно.
- И яремная вена, и сонная артерия почти совершенно разорваны в нескольких
местах. Множественные повреждения трахеи и левой стерноклейдомастоидной
мышцы.
- И тем не менее двенадцать часов спустя оба сосуда кажутся
нетронутыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34