Караван. Он уже рассеивался к тому времени, когда пробился «Блистательный Трогон». Мы выскочили из сверхпространства в вихре изувеченных частиц. Прощальных вечеров было мало, слишком мы были разбросаны. «Октябрьский Ворон» вынырнул в пяти миллионах км от «Трогона», далеко от плоскости кольца. Он был виден как маленькая капля ртути, поблескивавшая над полюсом. Фраски ничего не праздновали. Они уже улетели и прошли полпути через кольца, в массовых экипажах, двигаясь стадом вслед за «Василиском» и направляясь на новые квартиры на Иафете.
Кое-кого мы потеряли, «Дулута», например, я помню, и один корабль с линии Шенандоа, они улетели искать счастья в неведомое, их подвел какой-то сбой в Приводе. Несколько кораблей были повреждены. Я видела один «Навахо Скорпион», аккуратно сложенный вдвое, и тот «Беллерофон» с грузом деталей и узлов, превратившийся в пять тысяч тонн ржавого металла.
Я покинула «Трогон» на Энцеладе. Они были не в восторге оттого, что я решила уйти так скоро, но они всего лишь возвращались назад на Марс, а я в этом не видела смысла. Я была на границе человечества, могла вести любой корабль — от такси до крейсера, у были кое-какие сбережения, и время принадлежало мне. Я была свободна.
Мы с трудом поднялись на Холм Аравак, над городом, и заглянули в дикий север, где ледяные вулканы пятнали бледный горизонт морозным дымом. Трикарико показал обсерватории, поблескивавшие на далеких утесах, как молодые кристаллы. Он показал мне сверкающие шпили ламасерая Священной Всенощной Всеобщего Слияния. Я долго держала его в объятиях и целовала. Он сдался. Я заплела ему волосы в последний раз.
Кольца разрезали небо надвое — веер из радуг и все краски осени; а в центре их был Сатурн, огромный, незрелый, как будущее.
— ХОРОШО. ЧТО ДАЛЬШЕ?
— О! Ну, надо было получить лицензию у эладельди. Три дня в сатурнианском зиккурате, ожидание, тесты, опять ожидание. Проводник-женщина нацепила мне значок и повела через неуютные помещения, полные конторок, а за их пультами сидели функционеры-эладельди и обрабатывали жизни людей, там продлевали их, тут — сокращали, переклассифицировали, взимали налоги, вызывали людей на суды и экзамены. Информация потоком текла к капеллийцам — на Харон. Моя сопровождающая тоже не знала, куда мне идти. Она все время останавливалась и спрашивала дорогу. Никто не знал и не желал знать. Она была служанкой, я — просто номером досье, и мы обе были из расы людей.
Эладельди составляли каталоги звезд, на случай, если Капелле понадобится еще одна.
— ХОРОШО. ЧТО ДАЛЬШЕ?
— Полеты по контракту: одну неделю — кольца, другую — астероиды. Разговоры на новом языке, со странной грамматикой условного времени. Поезда-стоножки, стонущие «Василий-Свенсгаарды» с разинутой пастью, старые Митчум-7J6, которые подтекали. Я научилась «обманывать» расписание, чтобы получать хорошую дневную норму, у меня был скутер «Минимум» с новыми керамическими дефлекторами, и никакой инерции, ничего, я передвигалась вслепую, потому что не хотела ставить имплантанты. А потом меня уволили. Я вывесила свой код на доске объявлений о работе по найму и оказалась на пути назад, в Скиапарелли. Я ненадолго остановилась на Поясе на недостроенном плато, где спальные койки выдвигались на жесткой сцепке из лесов, как лампочки на рождественской елке. Три миллиметра эритрейского винила между мной и живым пространством.
Нельзя сказать, чтобы я сама была в то время очень живой. А потом в один прекрасный день на узловой станции я встретила совсем зеленую особу, все еще носившую на рукаве белую карточку. Она подсела за столик ко мне и Доджер Гиллспай и завела с нами беседу. Сначала она рассказала нам все, что нам совершенно не интересно было знать, о «Хальцион Эко-Билдер», а потом сказала:
— Я думаю, у вас есть хорошая возможность войти где-нибудь здесь в корпоративный реестр, — и стала нас выспрашивать.
Мне было жаль ее, и я старалась удержаться от смеха. В конце концов Доджер ее отшила. Я помню, она выдохнула дым и сказала:
— Господи, поговори о чем-нибудь более живом.
И я вдруг поняла, что ожила.
— ХОРОШО. ЧТО ДАЛЬШЕ?
— Разные вещи, которыми нечего особенно гордиться. Возила пять тысяч голов бизонов в Малавари в жидкой суспензии на «Тинкербелле», с хитроумным рефрижератором и столь же хитроумным страхованием. Перехватила двадцать литров «Дискордона» для арахиса на распродаже, и мне пришлось провозить их через таможню эладельди в Хай-Бразил. Записала пять контейнеров с кристаллами невесомости как сушеное мясо криля, потому что один красавчик втравил меня в это на какой-то вечеринке, а если бы мне пришлось платить пошлину, я бы оказалась в убытке. Девере. 5-свадьба. Нью-Малибу. Все где-то в это время.
— ХОРОШО. ЧТО ДАЛЬШЕ?
— Дальше. Дальше я снова увидела «Октябрьский Ворон». Флагман династии Сансау. Я видела, как он разбился и погиб.
Я была на Поясе и летела на маленьком, принадлежавшем компании, «Хайтэйле», чтобы забрать поезд с рудой у «Фразье-34». Хотела найти по радио какую-нибудь приличную музыку, как вдруг ворвался сигнал SOS:
— Всем кораблям, находящимся вблизи зоны бедствия! Просим помощи!
Я была поблизости — от силы милях в двадцати. К тому времени, когда я обогнула Автономию, я увидела его — смятый золотой силуэт, и маленькие суда, шнырявшие вокруг него, как стайки рыбешек вокруг издыхающего морского черта. Я послала вызов, и парамедик рассказала мне всю историю. Отказало рулевое управление, и в корабль одна за другой врезались три скалы.
— Это тяжелая авария, — сказала парамедик. — Самая тяжелая, какую я когда-либо видела. Большие потери. Сколько у вас мест?
— Два, — ответила я. Больше, если бы они попросили меня взять на борт тела. Я надеялась, что брать на борт трупы меня все же попросят. — Это просто скутер.
— Что ж, нам нужна любая помощь, — сказала она, но в голосе ее звучало сомнение. Она дала мне сигнальный маяк, и я подошла настолько близко, насколько могла, чтобы при этом не путаться ни у кого под ногами.
«Ворон» был весь в обломках, и когда я приблизилась, он все еще разваливался. От корпуса, как шелуха, отслаивались огромные завитки рваного металла, отскакивая, они содрогались. Роскошная лестница, ведущая в салон, торчала кверху между плавающим комком из ковров и обмотки, спирально уходя в никуда. Там были обломки весом в тонну, бензобаки, подсвечники, чемоданы и кокосовый орехи — все это выбрасывалось в космос в вихре замерзшего воздуха, воды, охлаждающей жидкости и крови.
Там были трупы, и были люди, их собиравшие. Там все были очень заняты, множество кораблей, пришедших на помощь. Я надела скафандр, но, похоже, я не очень много могла там сделать. Они все просили меня подождать, подождать. Я установила прожектор на аварийный режим, села и стала ждать.
Вскоре я сообразила, что смотрю на серебристый силуэт, который то вспыхивал, то гас. Он был в гуще обломков, под чем-то, что выглядело так, как будто когда-то было частью системы обогрева. Он там застрял и покачивался туда-сюда.
Потом я сообразила, на что смотрю.
— Там кто-то есть! — вызвала я. — Там все еще кто-то есть. По-моему, они за что-то зацепились.
— Господи, — сказала парамедик. — Где? Вы можете мне показать? Все заняты. А я не вижу…
Я оставила «Хайтэйл» болтаться без дела, выплыла наружу и направилась прямо к обломкам. Там все было сплошным месивом из битого стекла и искореженного металла, и там оказались почти два потерпевших вместо одного. Но я не раздумывала над этим, я просто подошла и схватила их за руку, кто бы они там ни были.
Я видела то место, где они зацепились за трубы. Труба была простым пластиком, она уже замерзла и разлетелась на куски, когда я за нее взялась. А потом я обхватила рукой своих потерпевших и стала тянуть, а потом отбуксировала их к кораблю.
Только и всего. Весь рассказ не занимает и минуты. И это, разумеется, не было большим делом или подвигом. Любой на моем месте сделал бы то же самое.
Я уложила их на корабле, на заднем сидении. Парамедик была на связи, она посылала кого-то заняться ими, а между делом объясняла, что надо делать мне.
— Система поддержания жизни работает? Индикатор горит?
— Нет, — ответила я.
— У вас там есть воздух?
— Да, — сказала я.
— Тогда откройте шлем, — сказала она. — Посмотрите, дышат ли они.
Шлем был наподобие тех, что мы носили на «Блистательном Трогоне», он так изобиловал украшениями, что внутри почти ничего не было видно. Я расстегнула застежки и открыла визор.
— Это мужчина, — сказала я.
— Он дышит? — спросила она.
— Дышит, — ответила я. — Он в сознании. Он… улыбается мне.
Мой потерпевший заговорил:
— Питер, — хрипло прокаркал он. — Питер Пэн.
Это был Бальтазар Плам.
Элис?
Ты меня слышишь?
56
В последней вспышке разогретых двигателей «Лесондак Анаконда» сверкнула среди звезд зеленой оливкой. Этим коротким рывком она безмолвно умчалась прочь от Венеры, скользнув над ее опалесцирующим ликом по чистой и изящной траектории падающей звезды.
Однако она была далеко не романтичной и не прекрасной. Это была «Уродливая Истина» из Дирикс Матно, самая гнусная и продажная металлоконструкция, когда-либо бороздившая океан пространства. Ее ярко-зеленый корпус был изуродован сгустками оружейных портов, огромными изъязвленными капсулами с ионными разрядными двигателями, словно отражая внутреннее разложение. На носу она несла, как какой-нибудь разбойничий фрегат древней Земли, злобно ухмылявшуюся статую, чей торс почернел от огня разбитых ею врагов. Внизу болтались парализующие сети, они развевались, как юбки какой-нибудь продажной куртизанки или усы португальца.
Корабль мерцал и расплывался. От носа до кормы его обрамляли тонкие струйки зеленого огня. Это была «Уродливая Истина» капитана Келсо Пеппера, и она готовилась совершить маневр.
На нижней палубе, в маленькой камере, на койке лежала Табита Джут и играла на гармонике. Саския Зодиак сидела рядом с ней на полу и напевала блюз:
Я проснулась сегодня,
И мой брат был со мной,
Он сказал мне: «Сестрица, я уйду на покой».
Скажи мне, братец, кого нам обвинять?
Ты оставил меня синий блюз напевать.
Расстроенная, Табита перестала играть. Постучала гармоникой по ладони:
— Как ты можешь? — спросила она.
Саския повернула голову и посмотрела на Табиту:
— Ты о чем?
— Ну… петь об этом вот так.
— Я сочиняю многие из наших песен, — сказала Саския, словно это было ответом на вопрос Табиты. Может, это и впрямь был ответ.
— Сочиняла, — мягко поправилась Саския прерывающимся голосом.
Табита мысленно обругала себя, ей было нечего сказать. Она приложила к губам гармонику и легко сыграла первые строфы «Девушек Кеннеди».
Саския сидела, склонив голову. Табита была уверена, что она опять плачет. Это рассердило ее. Она откинула голову и заговорила в потолок:
— Ты меня слушаешь, а, Пеппер, грязный подонок? Так вот, это для тебя! — И она стала исполнять «Мы победим».
Табита проиграла песню три раза. Когда она стала играть в четвертый, Саския с болью повернула голову:
— Это сведет меня с ума, я ничего о нем не знаю, — сказала она. — У-у-х! — Чувствуя, что взлетает в воздух, Саския ухватилась за койку.
Похоже, гравитация теперь почтила своим вниманием потолок. К счастью, она была невелика. Зато вместо нее появилась бесплотная мерцающая голубая решетка, делившая камеру надвое, словно что-то отчаянно пыталось выкристаллизоваться из воздуха. Пересечения голубизны не были видны, если смотреть на них прямо, но со всех других точек они казались сияющей прозрачной четвероногой морской звездой, равномерно распростертой по камере.
Табита, болтая ногами в воздухе, держалась за койку одной рукой, а другой держала за руку Саскию. Повсюду раздавался пронзительный царапающий звук, в воздухе стоял призрачный запах марципана.
— Мы прыгаем, — сказала Табита. Ее голос, извиваясь, медленно ушел от нее, как вода в сточное отверстие, и волосы стали дыбом у нее на голове.
А потом они неуклюже плюхнулись на койку. Под ними была мягкая, пористая гравитация. Все вернулось в обычное состояние; или, наоборот, ничего не вернулось. Атмосфера казалась тонкой и вязкой, тусклый свет — ослабевшим и серым.
Сверхпространство.
Саския прижалась к Табите, плача так, словно у нее разрывалось сердце, и умоляя Табиту спасти ее, увезти домой, вернуть ей брата.
Если временами Саския и ее брат-близнец напоминали Табите Трикарико, то они напоминали ей и Реллу — по этой своей манере бросаться в крайности: от некоторой уверенности в себе и экзальтации в следующий момент падать в пропасть бесконечной и безутешной скорби. И ждать от тебя, что ты будешь разделять их состояние.
— Я хотела быть сама по себе, — немного успокоившись, хрипло сказала Саския, — но не так…
— По крайней мере, он был счастлив, — сказала Табита, прижимая к себе Саскию.
— Он сошел с ума, — с всхлипывающим вздохом ответила та.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67