— Ты не можешь так поступать, — с силой заявила она, — нельзя так обращаться с людьми.
— Как обращаться? — Саския была озадачена.
— Как… как с оружием.
— Дело не в этом, — тут же отозвалась Саския, причем очень решительно. — Нет, Табита. Я тоже тебя хочу, — сказала она, снова умоляюще. — Я люблю тебя…
— Нет, не любишь, — сказала Табита, теряя терпение, — ты просто подражаешь ему.
Саския смотрела на нее снизу со слезами в глазах.
— Не подражаю, — сказала она. — Я бы не смогла. Ты не понимаешь. Я — это действительно он. Чего хочет он, того хочу и я.
— Ну что ж, меня ты не получишь, — коротко сказала Табита. — Меня никому не заполучить. Я не твоя. Я сама по себе.
Саския сказала мягко и неожиданно очень серьезно:
— Вот поэтому я и люблю тебя. — Она погладила бедро Табиты. — Ты настоящая, а я не привыкла к настоящим людям. Могул и я, мы не настоящие, — сказала она, протянула руку за своей одеждой и стала одеваться. — Кстаска — настоящая, но она не человек. Тэл тоже. Марко не настоящий, он весь состоит из слов. А Ханна — мертвая.
Позже Табита вспомнила, что Саския была далеко не так одинока, как притворялась. Через перегородку она иногда слышала их с Марко, их стоны и вскрики.
Разве что это был Могул.
В ту ночь Табита проснулась, увидев сон про капитана Девере, искалеченного пилота, вечно кружившую вокруг Деймоса в своей крепости из черного камня. Она проснулась, вспомнив ее запах — мускуса и машинного масла.
За дверью, в соседней каюте раздавались голоса.
Марко и Саския, подумала Табита и поняла, что уже ревнует.
Но там были и остальные, они негромко и дружески беседовали. Табита слышала их всех: чириканье Тэла, далекое жужжание Кстаски. Что они там делают: играют в карты или замышляют смуту? Табита напрягла слух, но не смогла ничего расслышать.
Она молча слезла с койки, натянула халат и вышла в коридор.
Ночь была тоже относительной, как и все в сверхпространстве. Там нет ни темноты, ни света, кроме того, что проникает с противоположной стороны зеркала, из настоящего пространства. В этом тусклом потоке Табита подошла ко входу к трюм и вошла внутрь.
Впервые оказавшись одна в трюме с тех пор, как они тронулись в путь, Табита осторожно осмотрелась. Гамак Близнецов был пуст, как и кокон Херувима. Ящик Тэла стоял в углу с поднятой крышкой. В тусклом свете испорченная стенная роспись с ее слабыми, широкими линиями, пятнами точных и все же расплывчатых деталей, казалось, имитировала не менее призрачный пейзаж за иллюминаторами. Там были окутанные туманом аллеи, наполненные неопределенными возможностями, яркие пятна чьего-то присутствия, четкого и все же непостижимого.
Табита пришла в трюм не для того, чтобы любоваться искусством. Она явилась посмотреть на их багаж. Осторожно она обошла кучу коробок, сумок и других принадлежностей, оглядывая их все. Табита искала длинный серебристо-серый цилиндр, который Могул и Марко с риском для жизни привезли с Изобилия.
Она нашла его под большим холмом разноцветной ткани. Кто-то явно стремился к тому, чтобы цилиндр оставался прикрытым. Табита ухватилась за цилиндр и вытащила его на открытое пространство. Он был холодным на ощупь и довольно тяжелым.
Сидя на корточках и стряхивая с рук пыль, Табита оценивающе оглядывала цилиндр. Он был именно той длины, как она запомнила: два метра, даже почти три, и около метра в диаметре. Снаружи он был обит винилом, а внутри — жестким металлом. Все это вместе с весом наводило на мысль, что это все-таки может быть и золото. А золото перевозят в виниловых цилиндрах? Об этом Табита не имела ни малейшего представления. Там было место, где должны были быть этикетки, но кто-то сорвал их. Табита раздумывала, как бы его открыть.
Оказалось, что это просто. Вокруг цилиндра, по каждому его концу и вдоль него шел серебристый металлический шов. На каждой стороне под швом были углубления для пальцев. Обхватив руками цилиндр, Табита вставила пальцы в углубление.
Раздался отчетливый мягкий щелчок. Табита отскочила — цилиндр распахнулся.
Из него брызнул белый газ, шипя и конденсируясь. Трюм наполнился странным, неприятным запахом, похожим на запах мха и денатурата. Стало очень-очень холодно.
Внутри цилиндра был толстый слой инея, покрывавший нечто, напоминавшее несколько слоев твердой изоляции, подбитой чем-то вроде искусственного шелка. В ней был большой длинный узел, что-то завернутое в белую кисею.
На золото это было непохоже.
Табите захотелось побыстрее закрыть цилиндр и больше не прикасаться к нему.
Но он ведь был на ее корабле. Табита потянула кисею с одного конца. Под ней была охапка сухих желтоватых прутьев и соломы. Где-то в глубине сознания Табиты очень слабо зазвучал сигнал тревоги.
Она потянула кисею дальше.
У охапки было лицо.
На нем были два выпуклых глаза, закрытых гладкими веками коричневого цвета, острый нос с узкими ноздрями и широкий рот, похожий на трещину в древесине, сжатый и зашитый швом.
Это была не вязанка прутьев, это вообще не было вязанкой.
Это был фраск. Мертвый фраск.
35
BGK009059 LOG
TXJ. STD
ПЕЧАТЬ
AA9++BGKOo9059]
РЕЖИМ? VOX
КОСМИЧЕСКАЯ ДАТА? 13.26.31
ГОТОВА
— Первый фраск, которого я когда-либо видела, был на «Блистательном Трогоне».
— НА ШХУНЕ МЕЛИССЫ МАНДЕБРЫ?
— Именно.
— А ЧТО ТЫ ДЕЛАЛА НА ШХУНЕ МЕЛИССЫ МАНДЕБРЫ, КАПИТАН?
— Я была влюблена. В боцмана Мелиссы Мандебры.
Его звали Трикарико Палинидес, и он был тонким, как шнур. У него были длинные темные волосы, уложенные вдоль одной щеки и перехваченные кольцом из черепашьего панциря. Его глаза были узкими, янтарного цвета, при определенном освещении они казались золотыми. Они казались золотыми, когда он смотрел на меня. Он подобрал меня в трущобной гостинице в Скиапарелли, то есть это он был в трущобах, не я. Он пригласил меня на борт «Блистательного Трогона», чтобы показать мне его. Он сказал.
В холодный вечер мы пошли в пустыню — в то место, где надо было ждать шаттл. Небо было как сливовый пудинг, все пурпурное и запекшееся. В нем охотились манты, проносясь над головой, как вырванные из ночи клочки. Пронизывающий ветер приносил запахи с юга: запах паленого, серы, замороженных металлов. Воздух был тонким и сырым. Он потрескивал у нас в ноздрях. Мы стояли в песке, завернутые вдвоем в накидку Арлекино, принадлежавшую Трикарико. Мы были счастливы.
Над нами был Деймос. Прибыл шаттл, его силуэт вырисовывался на фоне горбатого лица луны, как огромный черный жук. Это был шаттл для офицеров, заверил меня Трикарико, и никто на борту нас не потревожит.
Со времен Луны я жила на Интегрити-2 и побывала на девяти других орбитальных станциях, причем одна из них была зиккуратом эладельди, останавливалась на мириадах различных платформ, станций и элеваторов и убиралась после некоторых самых шикарных кораблей в системе. «Большой Миттсвар». «Устраненная Амаранта» в изысканной ливрее желто-черного цвета, с ее парящими палубами, освещенными от носа до кормы. Я видела «Серафим Катриону», совершенно черную, таинственную, патрулировавшую Вотчину Абраксаса, как акула.
— А ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С «ОСТРАНЕННОЙ АМАРАНТОЙ»? Я ПРО НЕЕ СТО ЛЕТ УЖЕ НИЧЕГО НЕ СЛЫШАЛА.
— Она исчезла. Разве ты не слышала? В транснептунском круизе.
— ТРАНСНЕПТУНСКОМ?
— Очень рискованном, но Капелла его не запрещала. Это ведь пространство системы, даже если туда никто не летает.
— ТЕПЕРЬ НИКТО.
— «Блистательный Трогон», конечно, не сравнить было с «Амарантой» или любым кораблем такого рода, но это был самый крупный корабль из тех, на каких я бывала. На нем было двенадцать палуб, и на каждой — самостоятельная гравитация. В салоне были обои, а в библиотеке — настоящие книги в бумажных обложках. По коридорам, обслуживая каждую палубу, безмолвно сновали роботы-стюарды. Должна признать, что личная каюта Трикарико не была так шикарна, но у него была еда в трубках, привилегии верхней палубы и собственный санузел. Кровать у него тоже была в порядке.
Он давал мне кайф. Раньше я такого не испытывала. Это был прозрачный гель в кувшине из чистого стекла. Надо вынуть немножко с помощью маленькой костяной палочки и положить под язык. У него вкус цветов и сахара, и от него страшно хочется пить. Но через десять минут после того, как он растворяется, ничего уже не требует усилий. Я чувствовала себя так, словно могла протянуть руку и изменить ход событий по мере того, как он проплывал сквозь каюту. Секс был всепоглощающим. Трикарико все время смеялся. Он был просто в восторге. Я приводила его в восторг.
— КАЙФ — ЭТО КАК ЛЮБОВЬ, КАПИТАН?
— В определенном смысле это лучше.
— ОБЪЯСНИ. ПОЖАЛУЙСТА.
— Объяснить? Хорошо. Ты знаешь, что получишь от всего этого полное наслаждение; и никогда не ждешь, что это будет длиться вечно.
— МНЕ КАЖЕТСЯ, ТЫ ПРОСТО СВОЕНРАВНАЯ.
— Нет, это не так.
— ТЫ ДОЛЖНА КАК-НИБУДЬ ОБЪЯСНИТЬ МНЕ ПРО ЛЮБОВЬ.
— Это когда ты сошел с ума, но думаешь, что нет, потому что в этом завязан, кроме тебя, еще один человек.
Улавливаешь?
— НЕТ. НЕ ВАЖНО. ПРОДОЛЖАЙ. ТРИКАРИКО.
— Сидел в постели, прикрыв простыней колени. Он поднял колени, держа ноги вместе и опираясь локтями на колени, а подбородком опираясь на руки.
— ТО ЕСТЬ, ПОТОМ.
— Правильно. Я лежала, откинувшись, на другом конце кровати, отупевшая от удовольствий и, как в тумане, в послевкусии кайфа. Мы смотрели друг на друга затуманенным взглядом и думали, сколько раз еще сможем проделать это.
— Ты могла бы лететь с нами, — сказал он.
— А куда вы летите?
— На Энцелад, — ответил он.
Я даже не знала, где это.
— ИЗ-ЗА НАРКОТИКА?
— Нет, я правда не знала. Вспомни, Элис, я ведь тогда не летала дальше Ганимеда. Я могла провести корабль по Сплетению туда и обратно, и я разбиралась в основных скоплениях астероидов, но судя по мне, можно было сказать, что капеллийцы, возможно, ограничили привод Юпитером.
— Кольца совершенно замечательные, — сказал Трикарико, — абсолютно замечательные, черт бы их побрал совсем. — Он томно резал рукой воздух. — Тонкие, как лезвие ножа, и такие твердые, — если подойти к ним с правильной стороны, можно поклясться, что по ним можно ходить. Все это носится там по кругу, и все же там абсолютно безопасно, можно пройти через него, внутрь и назад, если сверяться с картами. Потому что все это просто крутится там, как огромные часы.
Не знаю, зачем он все это говорил — что кольца похожи на часы. Я была слишком вялой, чтобы спрашивать. Наверное, это была какая-то интуиция, рожденная кайфом.
— У них все расписано на картах, — продолжал он. — Все крупные выпуклости. И любая из тех, что они пропустили, — если ты сможешь за нее зацепиться, — она твоя. Знаешь, Табита, там все еще существуют отшельники, и каждый из них крутится на своей маленькой скале. Там есть монастырь, на Энцеладе.
— Поэтому вы туда и летите, — сказала я. В тот момент мне это показалось блестящей остротой.
— Нет, не поэтому, — сказал Трикарико и бросился на меня через всю постель, расставив руки и ноги, как игрок в мяч. Сцепившись, мы легко оттолкнулись от стены. Он ласкал мне шею, но у нас уже не было сил. Мы лежали свернувшись клубочком, и Трикарико рассказывал мне про караван фрасков.
Ты когда-нибудь бывала в караване, Элис?
— НИКОГДА, КАПИТАН.
— Они существовали некоторое время у фрасков, когда пошли слухи о войне, — корабли, летавшие на Пояс в сопровождении конвоя для безопасности. Шахтеры закупали многочисленную крупную технику во внутренней системе. Весь путь до Юпитера они шли с традиционной скоростью, чтобы сохранить ускорение. Только миновав Юпитер, как сказал Трикарико, огромные корабли набирали скорость для последнего прыжка. Малые суда вроде «Блистательного Трогона», путешествовавшие в караване больше для престижа, дожидались, пока не уйдут последние, прежде чем совершить прыжок самим.
— Они проносятся вихрем вокруг плеча Иова, — говорил он, давая волю своей фантазии. — Сотни драгоценностей, разбросанных, как семена, по черному полю ночи! Один за другим они достигают нужной скорости и в мгновение ока исчезают из существования. Вон идет «Бегемот» Тредголд! Сквозь открытую цепь несутся приветствия! Следом — закованные в броню «Канзан» и «Джитоку» Фразье Астерака Рублева, так близко друг к другу, что на пари ты их не различишь. Прежде чем успеешь перевести дыхание, начинают сверкать и кружиться легкие корабли фрасков, исчезая по два, по три в темноте, как снежинки в декабрьскую ночь. И, наконец, в одной бешеной вспышке непостижимого света маленькие рыбешки, кружившие стаей, пропадают все разом, — чтобы снова появиться несколько недель спустя, вытянувшись цепочкой вдоль многометровой арки, огибающей колодец Сатурна.
— Фраски? — переспросила я. — Это не те, что мутят воду в Африке?
— Они совершенно нормальные, если ты занимаешься своим делом, — заверил меня Трикарико.
— Вот именно этим мне и пора заняться, — сказала я. — Ты знаешь, сколько времени?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
— Как обращаться? — Саския была озадачена.
— Как… как с оружием.
— Дело не в этом, — тут же отозвалась Саския, причем очень решительно. — Нет, Табита. Я тоже тебя хочу, — сказала она, снова умоляюще. — Я люблю тебя…
— Нет, не любишь, — сказала Табита, теряя терпение, — ты просто подражаешь ему.
Саския смотрела на нее снизу со слезами в глазах.
— Не подражаю, — сказала она. — Я бы не смогла. Ты не понимаешь. Я — это действительно он. Чего хочет он, того хочу и я.
— Ну что ж, меня ты не получишь, — коротко сказала Табита. — Меня никому не заполучить. Я не твоя. Я сама по себе.
Саския сказала мягко и неожиданно очень серьезно:
— Вот поэтому я и люблю тебя. — Она погладила бедро Табиты. — Ты настоящая, а я не привыкла к настоящим людям. Могул и я, мы не настоящие, — сказала она, протянула руку за своей одеждой и стала одеваться. — Кстаска — настоящая, но она не человек. Тэл тоже. Марко не настоящий, он весь состоит из слов. А Ханна — мертвая.
Позже Табита вспомнила, что Саския была далеко не так одинока, как притворялась. Через перегородку она иногда слышала их с Марко, их стоны и вскрики.
Разве что это был Могул.
В ту ночь Табита проснулась, увидев сон про капитана Девере, искалеченного пилота, вечно кружившую вокруг Деймоса в своей крепости из черного камня. Она проснулась, вспомнив ее запах — мускуса и машинного масла.
За дверью, в соседней каюте раздавались голоса.
Марко и Саския, подумала Табита и поняла, что уже ревнует.
Но там были и остальные, они негромко и дружески беседовали. Табита слышала их всех: чириканье Тэла, далекое жужжание Кстаски. Что они там делают: играют в карты или замышляют смуту? Табита напрягла слух, но не смогла ничего расслышать.
Она молча слезла с койки, натянула халат и вышла в коридор.
Ночь была тоже относительной, как и все в сверхпространстве. Там нет ни темноты, ни света, кроме того, что проникает с противоположной стороны зеркала, из настоящего пространства. В этом тусклом потоке Табита подошла ко входу к трюм и вошла внутрь.
Впервые оказавшись одна в трюме с тех пор, как они тронулись в путь, Табита осторожно осмотрелась. Гамак Близнецов был пуст, как и кокон Херувима. Ящик Тэла стоял в углу с поднятой крышкой. В тусклом свете испорченная стенная роспись с ее слабыми, широкими линиями, пятнами точных и все же расплывчатых деталей, казалось, имитировала не менее призрачный пейзаж за иллюминаторами. Там были окутанные туманом аллеи, наполненные неопределенными возможностями, яркие пятна чьего-то присутствия, четкого и все же непостижимого.
Табита пришла в трюм не для того, чтобы любоваться искусством. Она явилась посмотреть на их багаж. Осторожно она обошла кучу коробок, сумок и других принадлежностей, оглядывая их все. Табита искала длинный серебристо-серый цилиндр, который Могул и Марко с риском для жизни привезли с Изобилия.
Она нашла его под большим холмом разноцветной ткани. Кто-то явно стремился к тому, чтобы цилиндр оставался прикрытым. Табита ухватилась за цилиндр и вытащила его на открытое пространство. Он был холодным на ощупь и довольно тяжелым.
Сидя на корточках и стряхивая с рук пыль, Табита оценивающе оглядывала цилиндр. Он был именно той длины, как она запомнила: два метра, даже почти три, и около метра в диаметре. Снаружи он был обит винилом, а внутри — жестким металлом. Все это вместе с весом наводило на мысль, что это все-таки может быть и золото. А золото перевозят в виниловых цилиндрах? Об этом Табита не имела ни малейшего представления. Там было место, где должны были быть этикетки, но кто-то сорвал их. Табита раздумывала, как бы его открыть.
Оказалось, что это просто. Вокруг цилиндра, по каждому его концу и вдоль него шел серебристый металлический шов. На каждой стороне под швом были углубления для пальцев. Обхватив руками цилиндр, Табита вставила пальцы в углубление.
Раздался отчетливый мягкий щелчок. Табита отскочила — цилиндр распахнулся.
Из него брызнул белый газ, шипя и конденсируясь. Трюм наполнился странным, неприятным запахом, похожим на запах мха и денатурата. Стало очень-очень холодно.
Внутри цилиндра был толстый слой инея, покрывавший нечто, напоминавшее несколько слоев твердой изоляции, подбитой чем-то вроде искусственного шелка. В ней был большой длинный узел, что-то завернутое в белую кисею.
На золото это было непохоже.
Табите захотелось побыстрее закрыть цилиндр и больше не прикасаться к нему.
Но он ведь был на ее корабле. Табита потянула кисею с одного конца. Под ней была охапка сухих желтоватых прутьев и соломы. Где-то в глубине сознания Табиты очень слабо зазвучал сигнал тревоги.
Она потянула кисею дальше.
У охапки было лицо.
На нем были два выпуклых глаза, закрытых гладкими веками коричневого цвета, острый нос с узкими ноздрями и широкий рот, похожий на трещину в древесине, сжатый и зашитый швом.
Это была не вязанка прутьев, это вообще не было вязанкой.
Это был фраск. Мертвый фраск.
35
BGK009059 LOG
TXJ. STD
ПЕЧАТЬ
AA9++BGKOo9059]
РЕЖИМ? VOX
КОСМИЧЕСКАЯ ДАТА? 13.26.31
ГОТОВА
— Первый фраск, которого я когда-либо видела, был на «Блистательном Трогоне».
— НА ШХУНЕ МЕЛИССЫ МАНДЕБРЫ?
— Именно.
— А ЧТО ТЫ ДЕЛАЛА НА ШХУНЕ МЕЛИССЫ МАНДЕБРЫ, КАПИТАН?
— Я была влюблена. В боцмана Мелиссы Мандебры.
Его звали Трикарико Палинидес, и он был тонким, как шнур. У него были длинные темные волосы, уложенные вдоль одной щеки и перехваченные кольцом из черепашьего панциря. Его глаза были узкими, янтарного цвета, при определенном освещении они казались золотыми. Они казались золотыми, когда он смотрел на меня. Он подобрал меня в трущобной гостинице в Скиапарелли, то есть это он был в трущобах, не я. Он пригласил меня на борт «Блистательного Трогона», чтобы показать мне его. Он сказал.
В холодный вечер мы пошли в пустыню — в то место, где надо было ждать шаттл. Небо было как сливовый пудинг, все пурпурное и запекшееся. В нем охотились манты, проносясь над головой, как вырванные из ночи клочки. Пронизывающий ветер приносил запахи с юга: запах паленого, серы, замороженных металлов. Воздух был тонким и сырым. Он потрескивал у нас в ноздрях. Мы стояли в песке, завернутые вдвоем в накидку Арлекино, принадлежавшую Трикарико. Мы были счастливы.
Над нами был Деймос. Прибыл шаттл, его силуэт вырисовывался на фоне горбатого лица луны, как огромный черный жук. Это был шаттл для офицеров, заверил меня Трикарико, и никто на борту нас не потревожит.
Со времен Луны я жила на Интегрити-2 и побывала на девяти других орбитальных станциях, причем одна из них была зиккуратом эладельди, останавливалась на мириадах различных платформ, станций и элеваторов и убиралась после некоторых самых шикарных кораблей в системе. «Большой Миттсвар». «Устраненная Амаранта» в изысканной ливрее желто-черного цвета, с ее парящими палубами, освещенными от носа до кормы. Я видела «Серафим Катриону», совершенно черную, таинственную, патрулировавшую Вотчину Абраксаса, как акула.
— А ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С «ОСТРАНЕННОЙ АМАРАНТОЙ»? Я ПРО НЕЕ СТО ЛЕТ УЖЕ НИЧЕГО НЕ СЛЫШАЛА.
— Она исчезла. Разве ты не слышала? В транснептунском круизе.
— ТРАНСНЕПТУНСКОМ?
— Очень рискованном, но Капелла его не запрещала. Это ведь пространство системы, даже если туда никто не летает.
— ТЕПЕРЬ НИКТО.
— «Блистательный Трогон», конечно, не сравнить было с «Амарантой» или любым кораблем такого рода, но это был самый крупный корабль из тех, на каких я бывала. На нем было двенадцать палуб, и на каждой — самостоятельная гравитация. В салоне были обои, а в библиотеке — настоящие книги в бумажных обложках. По коридорам, обслуживая каждую палубу, безмолвно сновали роботы-стюарды. Должна признать, что личная каюта Трикарико не была так шикарна, но у него была еда в трубках, привилегии верхней палубы и собственный санузел. Кровать у него тоже была в порядке.
Он давал мне кайф. Раньше я такого не испытывала. Это был прозрачный гель в кувшине из чистого стекла. Надо вынуть немножко с помощью маленькой костяной палочки и положить под язык. У него вкус цветов и сахара, и от него страшно хочется пить. Но через десять минут после того, как он растворяется, ничего уже не требует усилий. Я чувствовала себя так, словно могла протянуть руку и изменить ход событий по мере того, как он проплывал сквозь каюту. Секс был всепоглощающим. Трикарико все время смеялся. Он был просто в восторге. Я приводила его в восторг.
— КАЙФ — ЭТО КАК ЛЮБОВЬ, КАПИТАН?
— В определенном смысле это лучше.
— ОБЪЯСНИ. ПОЖАЛУЙСТА.
— Объяснить? Хорошо. Ты знаешь, что получишь от всего этого полное наслаждение; и никогда не ждешь, что это будет длиться вечно.
— МНЕ КАЖЕТСЯ, ТЫ ПРОСТО СВОЕНРАВНАЯ.
— Нет, это не так.
— ТЫ ДОЛЖНА КАК-НИБУДЬ ОБЪЯСНИТЬ МНЕ ПРО ЛЮБОВЬ.
— Это когда ты сошел с ума, но думаешь, что нет, потому что в этом завязан, кроме тебя, еще один человек.
Улавливаешь?
— НЕТ. НЕ ВАЖНО. ПРОДОЛЖАЙ. ТРИКАРИКО.
— Сидел в постели, прикрыв простыней колени. Он поднял колени, держа ноги вместе и опираясь локтями на колени, а подбородком опираясь на руки.
— ТО ЕСТЬ, ПОТОМ.
— Правильно. Я лежала, откинувшись, на другом конце кровати, отупевшая от удовольствий и, как в тумане, в послевкусии кайфа. Мы смотрели друг на друга затуманенным взглядом и думали, сколько раз еще сможем проделать это.
— Ты могла бы лететь с нами, — сказал он.
— А куда вы летите?
— На Энцелад, — ответил он.
Я даже не знала, где это.
— ИЗ-ЗА НАРКОТИКА?
— Нет, я правда не знала. Вспомни, Элис, я ведь тогда не летала дальше Ганимеда. Я могла провести корабль по Сплетению туда и обратно, и я разбиралась в основных скоплениях астероидов, но судя по мне, можно было сказать, что капеллийцы, возможно, ограничили привод Юпитером.
— Кольца совершенно замечательные, — сказал Трикарико, — абсолютно замечательные, черт бы их побрал совсем. — Он томно резал рукой воздух. — Тонкие, как лезвие ножа, и такие твердые, — если подойти к ним с правильной стороны, можно поклясться, что по ним можно ходить. Все это носится там по кругу, и все же там абсолютно безопасно, можно пройти через него, внутрь и назад, если сверяться с картами. Потому что все это просто крутится там, как огромные часы.
Не знаю, зачем он все это говорил — что кольца похожи на часы. Я была слишком вялой, чтобы спрашивать. Наверное, это была какая-то интуиция, рожденная кайфом.
— У них все расписано на картах, — продолжал он. — Все крупные выпуклости. И любая из тех, что они пропустили, — если ты сможешь за нее зацепиться, — она твоя. Знаешь, Табита, там все еще существуют отшельники, и каждый из них крутится на своей маленькой скале. Там есть монастырь, на Энцеладе.
— Поэтому вы туда и летите, — сказала я. В тот момент мне это показалось блестящей остротой.
— Нет, не поэтому, — сказал Трикарико и бросился на меня через всю постель, расставив руки и ноги, как игрок в мяч. Сцепившись, мы легко оттолкнулись от стены. Он ласкал мне шею, но у нас уже не было сил. Мы лежали свернувшись клубочком, и Трикарико рассказывал мне про караван фрасков.
Ты когда-нибудь бывала в караване, Элис?
— НИКОГДА, КАПИТАН.
— Они существовали некоторое время у фрасков, когда пошли слухи о войне, — корабли, летавшие на Пояс в сопровождении конвоя для безопасности. Шахтеры закупали многочисленную крупную технику во внутренней системе. Весь путь до Юпитера они шли с традиционной скоростью, чтобы сохранить ускорение. Только миновав Юпитер, как сказал Трикарико, огромные корабли набирали скорость для последнего прыжка. Малые суда вроде «Блистательного Трогона», путешествовавшие в караване больше для престижа, дожидались, пока не уйдут последние, прежде чем совершить прыжок самим.
— Они проносятся вихрем вокруг плеча Иова, — говорил он, давая волю своей фантазии. — Сотни драгоценностей, разбросанных, как семена, по черному полю ночи! Один за другим они достигают нужной скорости и в мгновение ока исчезают из существования. Вон идет «Бегемот» Тредголд! Сквозь открытую цепь несутся приветствия! Следом — закованные в броню «Канзан» и «Джитоку» Фразье Астерака Рублева, так близко друг к другу, что на пари ты их не различишь. Прежде чем успеешь перевести дыхание, начинают сверкать и кружиться легкие корабли фрасков, исчезая по два, по три в темноте, как снежинки в декабрьскую ночь. И, наконец, в одной бешеной вспышке непостижимого света маленькие рыбешки, кружившие стаей, пропадают все разом, — чтобы снова появиться несколько недель спустя, вытянувшись цепочкой вдоль многометровой арки, огибающей колодец Сатурна.
— Фраски? — переспросила я. — Это не те, что мутят воду в Африке?
— Они совершенно нормальные, если ты занимаешься своим делом, — заверил меня Трикарико.
— Вот именно этим мне и пора заняться, — сказала я. — Ты знаешь, сколько времени?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67