— Где эта мерзкая, — подхватил Гиви, — эта скверная? Где эта похитительница сердец, госпожа грез, о, где она, эмир подстрекательства, о, луноликая, с тяжелыми бедрами и стройным станом, втянутым животом, о, сребротелая, о, каменосердная…
— Стоп, — велел Шендерович, — хорошо излагаешь, круто, эротично, но стоп. Если ее не будет на теплоходе…
— То — чего? — насторожился Гиви.
— То я ей не знаю, что сделаю!
* * *
На теплоходе Алки не было. Каюта была пуста. Вообще, если честно, никого не было — ни Варвары Тимофеевны, дай ей бог здоровья, ни самого даже капитана. Никто, никто не остался на теплоходе, пуст был теплоход как «Мария Целеста». Наверное, праздно размышлял Гиви, с «Марии Целесты» тоже все в Стамбул сбежали. Угрюмый Шендерович натянул последнюю рубаху — интересно, гадал Гиви, сколько эта протянет… была, похоже, у Шендеровича с рубашками какая-то особая несовместимость.
В салоне тоже никого не было.
Скучающая девушка у стойки слегка оживилась при виде посетителей и молча поставила перед ними две пластиковые плошки с салатом оливье и две бутылки пива.
— Это… — засмущался Шендерович, — мы это…
— Денег нет, — проницательно заметила девушка, — ладно уж, жрите. Все равно испортится. Ни одной живой души, все по городу шляются. А пиво я на бой спишу.
— О, гурия, щедрая, как соты, — возрадовался Гиви, — о, источник утешения, приносящий блаженство измученным душам…
— Да ладно уж, гурия, — смутилась девушка, застенчиво поправляя наколку.
— А еще пива не будет, ласточка? — поинтересовался Шендерович.
— Нет, — сухо сказала девушка. Развязный Шендерович явно нравился ей меньше Гиви. Она развернулась, вновь отошла к стойке и включила телевизор.
Телевизор что-то квакал.
— Миша? — забеспокоился вдруг Гиви, — ты слышал?
— Что я должен слышать? — холодно спросил Шендерович.
— Они что-то про музей говорят. Там что-то случилось, понимаешь… ограбили музей.
— Они, что, по-русски говорит? — насторожился Шендерович.
— По-английски, кажется, — неуверенно отозвался Гиви.
— Это Си-Эн-Эн, — пояснила из-за стойки девушка.
— А ты с каких пор английский знаешь? — подозрительно спросил Шендерович.
— Так понятно же все, Миша… перед закрытием, когда уже посетителей не было, ворвались грабители в черных масках… нет, в чулках черных… скрутили охранника… ах, нет, не скрутили… снотворным газом… перерезали проводку и унесли… что они унесли… ага! Стелу! Ключевой экспонат, гордость музея.
— В чулках? — оживился Шендерович. — В черных? Ты смотри, прям как те, наши. У них тут что, мода такая? Тоже мне, мулен руж!
— Ага. Эта стела вообще-то… ничего не стоит? Ага, бесценная… то есть бешеные деньги стоит эта стела, кто сообщит о местопребывании или ага… наведет на след… получит вознаграждение…
— Ты слушай-слушай…
— Предположительно из Иерусалимского храма… датируется… ого! Очень древняя штука, Миша. Первый храм, это что?
— Ну, — в затруднении отозвался Шендерович, — они уступами такими стояли. Первый, второй…
— Что ты врешь? — обиженно сказала девушка из-за стойки. — Темный как масай, ей-богу! Их строили не параллельно, а последовательно. Первый храм — это как раз Соломонов, Второй уже при персах строили. А Третий — он вообще мистический.
Но Шендерович уже поднимался из-за стола.
— Ты чего? — забеспокоился Гиви.
— Алка, — пояснил Шендерович. — Пропала наша Алка. Бай-бай! Это… кошачий калым!
— Убрали ее, друг месопотамский. Что-то она там в музее разнюхала, ее и убрали.
— Брось, Миша, — неуверенно отозвался Гиви, — что она могла там разнюхать? Она ж в этом ничего не понимает. Ну, зашла в музей… подумаешь, пыль веков!
— Алка? — удивился Шендерович, — Алка не понимает? Да Алка самого профессора, я извиняюсь, Зеббова-старшего любимая аспирантка. Сам профессор, я извиняюсь, Зеббов-старший был ею побит в научной дискуссии. Что и признал публично. Засекла их Алка, говорю тебе. Расколола. Они ее схватили, скрутили…
— Да что ты такое говоришь, Миша? — ужаснулся Гиви, тоже вскакивая из-за стола.
Ах, никого не обманула Алка, ни бравого капитана, ни друга своего и партнера Мишу Шендеровича. Пропала Алка, похищена коварными злодеями, ох, лежит она на дне залива, зашитая в мешок, с каким-нибудь там колосником, привязанным к стройным щиколоткам… Лежит она на дне залива и волна лениво колеблет ее белокурые волосы. И маленькие серебристые рыбки проплывают сквозь легкие пряди, ныряют в них, точно в морскую траву…
Или нет… лежит белокурая Алка в каком-нибудь мрачном подвале и связаны руки у нее за спиной грубой веревкой, и связаны ее стройные щиколотки веревкой не менее грубой и подходит к ней, подходит, играя кривым кинжалом какой-нибудь Ахмед-паша, зловеще ухмыляясь в черные усы…
Гиви зажмурился и заскрипел зубами.
— Р-разорву… — выдавил он.
— Зверь-мужик! — уважительно подтвердил Шендерович, торопясь вслед за Гиви по крутому трапу.
Но Гиви уже вырвался вперед и рванул через порт к площади, игнорируя едва поспевавшего за ним партнера.
— Эй, — отчаянно закричал ему в спину Шендерович, — постой! Куда ты!
— Дурак! — орал Гиви, распугивая редких прохожих.
— Ты полегче, слушай, — угрожающе прохрипел Шендерович. — За такое и приложить могут!
Гиви только мотал головой.
— Дурак автобуса! — выкрикнул он вновь, так, что здоровенный грузчик, катящий навстречу тележку с какими-то загадочными тюками, испуганно шарахнулся в сторону. — Нэреде! Дурак! Автобуса!
Грузчик испуганно махнул рукой куда-то в сторону площади.
— Бежим! — вопил Гиви, оборачиваясь на ходу, чтобы проверить, держится ли в кильватере Шендерович.
— Во дает! — ошеломленно бормотал Шендерович, наращивая темп, — вот он, Кавказ! Вот она, кровь горячая! Ишь, как играет!
Автобус лениво полз им навстречу по раскаленному гудрону, пуская струйки сизого дыма.

* * *
За проезд не заплатили.
Сэкономили на билеты в музей.
Но тут вышла накладка — когда они, распугав горлиц, пронеслись по парку, безжалостно топча хрупкие кружевные тени акаций, отдыхающие на брусчатых дорожках, вожделенная цель так и осталась недостижимой. Музей оказался закрыт.
Надпись на трех языках внаглую лгала о том, что музейный комплекс закрыт на профилактику. Профилактика была какая-то уж очень специфическая, потому что внутрь, подныривая под бархатные канаты, то и дело проходили деловитые люди в гражданских костюмах. У некоторых пиджаки заметно оттопыривались под мышками.
— Ишь, какой шухер поднялся! — восхищенно прошептал Шендерович.
Гиви заскрипел зубами.
— Спокойней, джигит! — пробормотал Шендерович, рассеянно оглядывая местность. — Нам что надо? Нам определиться надо. Эх, старушку бы!
— Извращенец, — сухо заметил Гиви.
— Я ж не для удовольствия. Я ж для дела. Старушек, крыс музейных опросить — может, видел ее кто. Свидетели, свидетели нужны! А эти суки всех разогнали. Где сторожа? Где билетеры? Где музейные работники?
Гиви поник в безнадежности. Пропала! Пропала надежда выйти на след белокожей, луноликой, золотоволосой гурии, чьи бедра, как снопы пшеницы, уста, что медоносные соты, глаза — что прохладные горные озера… О, эмир обольщения, о, ханым сладострастия, о, госпожа моя, растаявшая во мраке…
— Миша, — застенчиво спросил он, отводя глаза от двух спаривающихся горлиц, — а в Турции с гаремами — как?
— У нас — никак, — печально отозвался Шендерович, — нет у нас денег на гарем. У нас даже, извиняюсь, на полиандрию не хватит… простым русским языком выражаясь, мы одну на двоих и то не снимем.
— Да я не то имею в виду! Может, слушай, Алку не потому похитили? Может, ее за красоту похитили? В гарем спрятали?
— Алку? — удивился Шендерович, — Это ж надо быть полным идиотом, чтобы похищать ее, на свою голову! Он же потом локти кусать будет! Да она от гарема камня на камне не оставит.
Он с тоской проследовал взглядом к распахнутым дверям, где лениво обретались два дюжих охранника. Гиви вздохнул. Эх, подумал он, зажмурившись, ладно уж, пусть бы лучше гарем…
— Мишенька! — раздалось у него над ухом.
Он открыл глаза.
Пересекая площадь, перебирала по брусчатке полными ножками, одетыми в лаковые черные туфельки, Варвара Тимофеевна.
— Мишенька! — вновь обратилась она к Шендеровичу (Гиви подозревал, что его собственное имя так и осталось для нее тайной, покрытой мраком), — ты тоже Аллочку ищешь?
— А то! — угрюмо согласился Шендерович.
— Вот и мы ее ищем. Юрочка беспокоится.
Капитан, доселе укрывавшийся в неверной тени акации, выплыл на свет, неприязненно покосившись на Шендеровича. Поздоровался, однако, вежливо.
— Слышали уже? — спросил он, кивнув в сторону деловито сновавших у дверей сыщиков. — Стелу украли.
— Слыхали, — не менее неприязненно отозвался Шендерович. Почему-то появление капитана ему явно не понравилось. — Эти… в чулках.
— Из не очень достоверных источников сообщают, что это курдская рабочая партия была, — не уступал капитан. — Что они таким образом решили привлечь внимание к бедственному положению национальных меньшинств. А заодно и партийную кассу пополнить. Говорят, вчера по городу волна аналогичных ограблений прокатилась. Они таким образом от музея внимание отвлекали.
И, сменив гнев на милость, заметил.
— Вас тоже наверняка курдская рабочая партия ограбила. Почерк везде один.
— Курдская, да? — холодно переспросил Шендерович, — интересно, почему не Серые Волки?
— Сущности, как сказал старина Оккам, — пояснил капитан, — не следует умножать без необходимости. Серые Волки пока отдыхают.
Он вздохнул.
— Я вот что думаю. Алла Сергеевна скорее всего случайным свидетелем оказалась. Они и устранили ее. Я уже в полицию обратился.
— Да? — насторожился Шендерович.
— Разумеется. А что толку? Тело не найдено, свидетелей похищения тоже нет. Они говорят, закрутила она с кем-то, увлеклась, с кем не бывает…
— Вы ж и сами… — вставил, было, Шендерович.
— Я? — удивился капитан. — Никогда! Алла? Сергеевна? Нет, Михаил, как вас там, по отчеству — Аронович?
— Абрамович.
— Нет, Михаил Аронович, это на нее не похоже. Не тот она человек, Алла. Образованнейшая девушка, исключительно порядочная, это же сразу видно. Нет-нет, я вам говорю. Опишите еще раз, как оно было, Варвара Тимофеевна. Подошел он к ней? Как выглядел? Из местных, говорите?
— Да вроде из местных, — задумалась Варвара Тимофеевна. — Сам смуглый такой, нос крючком, глаза горят.
— А одет как, мамочка? — спросил Шендерович. — Прилично одет?
— Я ж говорю! Белый такой пиджак, навроде вашего, Юрочка, и на шее платок красный. А вот говорил он с таким проноунсом…
— А! Так он говорил что-то? — заинтересовался капитан, — а что именно?
— Да я уж точно и не помню. Они у этого срако… у гроба стояли, а он ей и говорит, мол, как я счастлив, что вас увидел, нежданно-негаданно… вот, мол, как Аллах пути сплетает и расплетает. Профессора какого-то поминал, Москву, семинарию какую-то. Говорит что-то, улыбается. И вышли. Вдвоем и вышли.
— Он главарем был, этот тип, — предположил капитан, — а под профессора наверняка маскировался. Легенда у него такая. И к нам он приезжал исключительно с подрывными целями. Пойдемте, Варвара Тимофеевна, голубушка. Поможете следствию. Полиции нужен словесный портрет.
И он решительным шагом двинулся по направлению к охраняемому входу, увлекая за собой растерянную Варвару Тимофеевну. Вид у капитана был очень внушительный — охранники расступились, пропуская его в здание. На ходу, обернувшись, он сухо бросил:
— Ждите здесь.
И исчез в прохладном чреве музея.
Наверное, ему там виски с содовой нальют, — с завистью произнес Шендерович. — Со льдом.
— Ах, брось, Миша, — устало вздохнул Гиви, — не до того.
И подпрыгнул на месте — ему на плечо легла чья-то смуглая сухая рука.
— Эфендим, — сказал тихий голос!

* * *
Гиви обернулся.
Человек, маячивший у него за спиной, вполне мог сойти за очень загорелого европейца. И одет он был вполне по-европейски — в приличную черную пару, при узком галстуке. Единственным экзотическим дополнением к костюму служила красная феска с лихой кисточкой.
— Эфендим, — повторил человек. — Месье… э…
Он вновь окинул внимательным взглядом партнеров и неуверенно предположил:
— Господа?
— Во-во, — мрачно подтвердил Шендерович, — Типа того.
— Ох, как мне повезло, — произнес их новый знакомец по-русски, но с явным акцентом.
«С проноунсом» — вспомнил Гиви характеристику Варвары Тимофеевны.
Он опустил взгляд, подозрительно разглядывая обувь незнакомца, но на ногах у него были черные блестящие остроносые ботинки — новенькие.
Эх, не тот, подумал Гиви.
— Господа, — уже увереннее повторил человек. — Пардоне муа… я бы хотел поговорить с вами… тре импотан… очень важное дело. Очень серьезное.
— Короче, — подтолкнул Шендерович.
— О нет, — незнакомец помотал головой так, что взметнулась кисточка на феске. — Это серьезное дело. Иль деманде… как это… оно требует… ле ланг… долгого разговора, да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54