Однако – между нами, мой друг. – не вижу особой се вины. С живописцем Крапивиным… сошлась уже после смерти Василия…" (перевод с фр. мой. – О.Т.).
К счастью, в тот момент, когда Игорь Всеволодович с горящими глазами ворвался в спальню, Лиза уже проснулась.
Она еще не вставала и, сладко потягиваясь под одеялом, только собиралась окончательно осознать реальность нового дня, несущего – об этом помнила еще в полудреме – массу неотложных и непривычных дел. И быть может, неожиданностей. Приятных или неприятных – вот в чем вопрос.
В эту минуту дверь распахнулась и Непомнящий с разбега плюхнулся поверх одеяла.
«Неожиданность номер один», – подумала Лиза.
Но не испугалась и даже не встревожилась.
Не такое было у Игоря выражение лица, чтобы пугаться.
– Представляешь, у него был сын!
– Не представляю.
– О, это умопомрачительная история. Просто сюжет для дамского романа или бразильского сериала. У него был сын, но в отцы записали другого. Тоже, впрочем, художника.
– Потрясающе.
– Ты издеваешься?
– А ты полагаешь, я должна реагировать как-то иначе?
– Господи, я тебя разбудил!
– Не в этом дело. Ты, по-моему, сам еще не проснулся. Или просто сошел с ума.
– Почему это? Ну да. Понятно. Что тебе ничего не понятно. Значит, так. С самого начала. У Ивана Крапивина был сын.
– Значит, Душенька осталась жива?
– Почему – Душенька? Нет. Ты считаешь, детей он мог иметь только с ней?
– Теоретически – нет. А практически… Практически женщины мыслят немного иначе. Ну ладно, это уже философия. Выкладывай, что там у тебя…
Рассказывая, он окончательно успокоился и даже несколько сник.
Лиза, напротив, заметно воодушевилась.
– Действительно, потрясающая история. Ну что ты?
Перегорел, как лампочка?
– Да нет. Просто осознал кое-что. Странная, заметь, наблюдается закономерность. Последние дни мы только и делаем, что раскрываем какие-то тайны. Но все не те… Не те, не те, не те. Хотя интересно, спору нет.
– Знаешь, родной, сейчас я, возможно, скажу банальность. Однако это действительно происходит. Проверено многократно.
– Что именно?
– Количество. Оно на самом деле в определенный момент переходит в качество. И наши с тобой «не те» тайны в конце концов должны сложиться в одну большую «ту».
– Ты и вправду так думаешь?
– А когда я тебе врала?
Он устало откинулся на спину, закрыл глаза, запрокинул голову.
Красиво очерченный, волевой подбородок беспомощно – как у больного или, того хуже, мертвого человека – устремился в потолок.
Всплеск неожиданного, не слишком уместного восторга, похоже, сменился вязким чувством безнадежности.
Лиза, приподнявшись на локте, закусила губу, нахмурилась.
Сейчас она не слишком верила тому, что говорила.
Однако ж другого пути не было.
По определению.
Москва, 6 ноября 2002 г., среда, 13.10
Зима, нежданно нагрянувшая накануне, вроде сообразила, что пришла до срока.
Отступила.
Неуверенный первый снег немедленно растаял – по тротуарам и мостовым потекли потоки грязной холодной воды.
Повсюду серыми озерцами плескались лужи.
К полудню выглянуло солнце, и пейзаж заметно оживился.
И даже легкая путаница возникла в головах – поздняя осень вдруг показалась весной.
Оживился, повеселел поток машин – прохожие, чертыхаясь, уворачивались от фонтанов грязной воды, летящих из-под бойких колес.
Стремительно вынырнув из общего потока, Range Rover подполковника Вишневского свернул с Котельнической набережной, ловко перестроился в правый ряд, аккуратно – не в пример лихачам – прижался к бордюру, перемещаясь на узкую дорожку, ведущую к подъезду высотки.
– Ну просто друг ГАИ – ГИБДД! – не без иронии прокомментировал вираж тот самый старший опер, что накануне вел неофициальные переговоры. Звали его Вадимом Бариновым и, разумеется, Барином, хотя ничего барского во внешности и замашках молодого человека не наблюдалось.
– Это мастерство. А ты просто завидуешь. – Подполковник Вишневский тем временем парковался у самого подъезда.
Выйдя из машины, оба дружно, как по команде, глубоко вдохнули прохладный свежий воздух. На самом деле совсем весенний. Но тут же скрылись в подъезде – наслаждаться оттепелью было некогда. Не за тем приехали.
Высокие стеклянные двери да огромный мраморный холл с колоннами и внушительным подиумом, на котором располагались кабинки лифтов, – вот, пожалуй, и все, что осталось от былой роскоши одной из знаменитых московских высоток.
Впрочем, и они – двери, колонны, ступени подиума – лучше всяких слов говорили о том, что время обитателей бывшего имперского Олимпа миновало.
Все вокруг давно требовало ремонта.
Все смотрелось обветшалой, дряхлой декорацией к пьесе, давным-давно отыгранной и снятой с репертуара.
Даже консьерж – пожилой, грузный мужчина в мешковатом пальто, неловко примостившийся за обычным письменным столом у одной из колонн, – казался персонажем минувшей эпохи, забытым, наподобие чеховского лакея. Сдвинув очки на кончик носа, он отрешенно уткнулся в газету – тоже вроде бы старую, взятую из библиотечной подшивки, – и даже не поднял головы.
Возможно, просто не заметил вошедших.
Баринов хмыкнул и выразительно повел глазами – дескать, сами видите, какие тут свидетели.
Откуда.
В лифте, таком же обветшалом, как все вокруг, они поднялись на шестой этаж.
Там Баринов бесцеремонно сорвал бумажные печати с высокой двустворчатой двери, расположенной в центре площадки. И, повозившись с замком, гостеприимно распахнул обе створки:
– Прошу!
В лицо ударил резкий запах лекарств, гораздо более ощутимый, чем в иной аптеке.
Вишневский даже замешкался на пороге, пытаясь с ходу приноровиться к атмосфере квартиры.
– Давно болела старушка – давно лечилась. Все и пропахло. Ну, будьте, что называется, как дома. Смотрите, исследуйте – может, и вправду мы, грешные, чего не заметили.
– Все может быть. С архивом все сложилось?
– О! Склоняю голову перед вашим всемогуществом.
Так быстро и качественно нас не обслуживают даже в нашем. Интересное дело. Читали, наверное?
– Пробежался вчера.
– Я так и понял. Полагаете – есть связь?
– Уверен. Иначе откуда в этом доме появился злополучный портрет?
– Что же это выходит – боевой генерал скупал краденое?
– Он мог не знать, что картина похищена.
– Да будет вам! Я понимаю, конечно, – честь мундира и все такое. Однако про убийство Непомнящих вся Москва гудела. И дело, как выясняется, сразу же прибрало к рукам ваше ведомство.
– Генерал на ту пору был от нашего ведомства так же далек, как мы с тобой – от Большого театра. Преподавал в академии Генштаба.
– Ну, допустим. Однако картину почему-то принесли ему.
– Почему, собственно, ему? Может, ей, покойной Галине Сергеевне, – это ведь она училась тогда в МГИМО, и ее, между прочим, однокурсник проходил обвиняемым по делу.
– Проходил, да не прошел – пустил себе пулю в лоб. Кстати, вы полагаете, он действительно сам?
– Что – сам? Сам застрелился – или сам убивал и грабил Непомнящих? – А и то и другое.
– Насчет другого – уверен, что были сообщники или по меньшей мере сообщник. А по поводу самоубийства – не знаю. Сейчас судить трудно. Ты же читал протокол осмотра места происшествия и заключение экспертов по эпизоду самоубийства – одни штампованные фразы, как из учебника.
– Или как нарочно.
– Может, и нарочно. Так шевелись, действуй! Возможно, кто-то из тех, кто работал по делу, еще жив – допроси.
– Ага! Допросишь их, ветеранов госбезопасности!
Как же! И допросишь даже – так и будут шпарить, как по учебнику. Еще скажите – надави.
– Скажу. Надави – только по-умному, без хамства.
– Ох, мне бы вас в начальники, Юрий Леонидович.
Все-то вы понимаете, все разрешаете, еще советы умные даете.
– Плюнь и по дереву постучи. Накаркаешь себе на голову. Мои подчиненные слезами горькими умываются. Это с чужими я такой добрый да понятливый.
– Ну, все равно. Забрали бы вы скорей это дело – я бы, честное слово, в ножки поклонился.
– А что начальство говорит?
– А ваше?
– Мое молчит.
– Вот и мое тоже.
– Ладно, опытные мы с тобой парни, тертые. Ведомственные тайны хранить умеем. Дело, однако, пока на тебе. И я тебе без дураков говорю – начинай потрошить ту историю. Даже если в семьдесят восьмом наше ведомство почему-то решило упрятать концы в воду – сегодня тебя, вряд ли кто остановит. Убежден.
Начинай. А заберут дело – твое счастье…
– Вы продолжите?
– Если отдадут мне, можешь не сомневаться – продолжу.
– Да я, пожалуй, не сомневаюсь. И насчет ветеранов ваших уже запросил.
– Тогда ты молодец.
– Тогда скажите, что мы здесь ищем? Или на самом деле за нами грязь подчищаете?
– Да нет за вами никакой грязи. Уверен, чисто сработали. На тот момент. Однако теперь, в свете, так сказать, открывшихся обстоятельств… – Значит, прошлое ворошить станем…
– Вот именно. Письма, записки, фотографии, семейные альбомы и прочее. Меня, Вадик, очень интересует студенческая компания Галины Сергеевны.
– Думаете, сообщник тоже из них?
– Предполагаю.
– И ее, по-вашему, именно он…
– Очень может быть.
– Кстати, хорошо бы начало дневника поискать, то, что у нас – вроде как окончание. Она так и пишет, помните: «Ну вот, начинаю очередную тетрадь…» Так что должны быть другие.
– Не факт. Потому как тот, что у нас, по предположению некоторых умудренных опытом товарищей, – чистой воды липа. Ты, кстати, озадачь экспертов насчет времени написания. Есть мнение, как говаривали прежде, что писано все на одном дыхании, исключительно для антуража.
– Это еще зачем?
– Пока не знаю. Возможно, чтобы представить нам – то есть вам – Непомнящего во всей красе.
– Вот оно как… Юрий Леонидович, а где сейчас Непомнящий?
– Ты у меня спрашиваешь?
– Ну, есть же у вас какое-то мнение по этому поводу.
– Чтобы иметь мнение по поводу, нужно этот повод обдумать хотя бы вскользь – а я о вашем Непомнящем, откровенно говоря, почти забыл.
– А сейчас вспомнили?
– Сейчас вспомнил. Потому что ты спросил, для чего мог понадобиться липовый дневник.
– Ясно. Еще вопрос разрешите?
– Валяй.
– Зачем вы просили подробный отчет судмедэкспертов? Ясно же, ее отравили, и она при том не сопротивлялась, Возможно, даже с удовольствием махнула рюмашку. Надеюсь, не на предмет половых контактов?
– Правильно надеешься. Значит, я еще не похож на дебила. Хотя знаешь… мы-то ее все старушкой кличем, а ей, между прочим, всего пятьдесят восемь годков было. К тому же если взять за гипотезу версию студенческой компании… Первая любовь и все такое…
– Вы это серьезно?
– Нет, разумеется. Она болела, Вадик, тяжело болела. Какой уж тут интим? Даже если и вправду – любовь.
В заключении медиков меня интересовала одна-единственная малосущественная деталь. Легкая травма: царапина, порез, гематома – на запястье левой руки. Ее не было. А должна была быть.
– Разбитые часы?
– Разбитые часы. Ты, кстати, их видел?
– Самолично с руки снимал.
– И внимательно осмотрел?
– А что там было осматривать? Стекло разбито, часы стоят, стрелки указывают 10.07.
– Это я помню. Но еще я помню, что золотые часики фирмы «Заря», выпущенные при царе Горохе, вещица хотя и миниатюрная, но довольно тяжелая. К тому же стеклышко в них не обычное, а хрустальное, очень толстое и прочное. Ты не тушуйся, Вадик, я это знаю наверняка не потому, что такой многоопытный. Просто у моей мамы такие же. Так вот, товарищ Барин, чтобы это стеклышко разбить, надо о-очень сильно рукой ударить.
Или – удариться. А кожа у Галины Сергеевны от возраста и большого количества медикаментов сухая и тонкая, как пергамент, – на ней от такого удара непременно должны были появиться повреждения, пусть и незначительные. Хотя бы гематома. Но ничего не появилось.
– Значит, и часы разбили специально, и дневник липовый завели – все с одной только целью: вывести нас на Непомнящего.
– Очень похоже. А прежде – ты этого ни в коем случае не упускай из виду! – его родителей зарезали и картину похитили. Такая вот получается связь времен.
– Так какого же лешего он в бега кинулся? И – простите на минуточку! – господина Морозова кто зарубил? Хотя… Морозов, а вернее, его люди магазин Непомнящего разгромили. Так? Так! Вот господин антиквар и решил, что убийство на него тоже Морозов вешает.
Логично. В такой ситуации и побежишь, и топором по башке огреешь… Хороший адвокат, между прочим, как дважды два докажет, что действовал господин Непомнящий в состоянии аффекта. И – черт его знает?! – может, оно на самом деле так и было. А, Юрий Леонидович?
– Слушай, брат! Ты мне вопросы задаешь, будто дело уже на меня повесили, а тебя руководить приставили.
– Извините, товарищ подполковник.
– Извиняю. Давай-ка лучше начнем ворошить прошлое этой несчастной семьи. Заключенное, разумеется, в материальных носителях.
– Вас понял. Приступаю к исполнению.
Огромная чужая квартира, затаившись, ждала их вторжения.
Старая – заставленная громоздкой мебелью, частично укрытой полотняными чехлами, пожелтевшими от времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
К счастью, в тот момент, когда Игорь Всеволодович с горящими глазами ворвался в спальню, Лиза уже проснулась.
Она еще не вставала и, сладко потягиваясь под одеялом, только собиралась окончательно осознать реальность нового дня, несущего – об этом помнила еще в полудреме – массу неотложных и непривычных дел. И быть может, неожиданностей. Приятных или неприятных – вот в чем вопрос.
В эту минуту дверь распахнулась и Непомнящий с разбега плюхнулся поверх одеяла.
«Неожиданность номер один», – подумала Лиза.
Но не испугалась и даже не встревожилась.
Не такое было у Игоря выражение лица, чтобы пугаться.
– Представляешь, у него был сын!
– Не представляю.
– О, это умопомрачительная история. Просто сюжет для дамского романа или бразильского сериала. У него был сын, но в отцы записали другого. Тоже, впрочем, художника.
– Потрясающе.
– Ты издеваешься?
– А ты полагаешь, я должна реагировать как-то иначе?
– Господи, я тебя разбудил!
– Не в этом дело. Ты, по-моему, сам еще не проснулся. Или просто сошел с ума.
– Почему это? Ну да. Понятно. Что тебе ничего не понятно. Значит, так. С самого начала. У Ивана Крапивина был сын.
– Значит, Душенька осталась жива?
– Почему – Душенька? Нет. Ты считаешь, детей он мог иметь только с ней?
– Теоретически – нет. А практически… Практически женщины мыслят немного иначе. Ну ладно, это уже философия. Выкладывай, что там у тебя…
Рассказывая, он окончательно успокоился и даже несколько сник.
Лиза, напротив, заметно воодушевилась.
– Действительно, потрясающая история. Ну что ты?
Перегорел, как лампочка?
– Да нет. Просто осознал кое-что. Странная, заметь, наблюдается закономерность. Последние дни мы только и делаем, что раскрываем какие-то тайны. Но все не те… Не те, не те, не те. Хотя интересно, спору нет.
– Знаешь, родной, сейчас я, возможно, скажу банальность. Однако это действительно происходит. Проверено многократно.
– Что именно?
– Количество. Оно на самом деле в определенный момент переходит в качество. И наши с тобой «не те» тайны в конце концов должны сложиться в одну большую «ту».
– Ты и вправду так думаешь?
– А когда я тебе врала?
Он устало откинулся на спину, закрыл глаза, запрокинул голову.
Красиво очерченный, волевой подбородок беспомощно – как у больного или, того хуже, мертвого человека – устремился в потолок.
Всплеск неожиданного, не слишком уместного восторга, похоже, сменился вязким чувством безнадежности.
Лиза, приподнявшись на локте, закусила губу, нахмурилась.
Сейчас она не слишком верила тому, что говорила.
Однако ж другого пути не было.
По определению.
Москва, 6 ноября 2002 г., среда, 13.10
Зима, нежданно нагрянувшая накануне, вроде сообразила, что пришла до срока.
Отступила.
Неуверенный первый снег немедленно растаял – по тротуарам и мостовым потекли потоки грязной холодной воды.
Повсюду серыми озерцами плескались лужи.
К полудню выглянуло солнце, и пейзаж заметно оживился.
И даже легкая путаница возникла в головах – поздняя осень вдруг показалась весной.
Оживился, повеселел поток машин – прохожие, чертыхаясь, уворачивались от фонтанов грязной воды, летящих из-под бойких колес.
Стремительно вынырнув из общего потока, Range Rover подполковника Вишневского свернул с Котельнической набережной, ловко перестроился в правый ряд, аккуратно – не в пример лихачам – прижался к бордюру, перемещаясь на узкую дорожку, ведущую к подъезду высотки.
– Ну просто друг ГАИ – ГИБДД! – не без иронии прокомментировал вираж тот самый старший опер, что накануне вел неофициальные переговоры. Звали его Вадимом Бариновым и, разумеется, Барином, хотя ничего барского во внешности и замашках молодого человека не наблюдалось.
– Это мастерство. А ты просто завидуешь. – Подполковник Вишневский тем временем парковался у самого подъезда.
Выйдя из машины, оба дружно, как по команде, глубоко вдохнули прохладный свежий воздух. На самом деле совсем весенний. Но тут же скрылись в подъезде – наслаждаться оттепелью было некогда. Не за тем приехали.
Высокие стеклянные двери да огромный мраморный холл с колоннами и внушительным подиумом, на котором располагались кабинки лифтов, – вот, пожалуй, и все, что осталось от былой роскоши одной из знаменитых московских высоток.
Впрочем, и они – двери, колонны, ступени подиума – лучше всяких слов говорили о том, что время обитателей бывшего имперского Олимпа миновало.
Все вокруг давно требовало ремонта.
Все смотрелось обветшалой, дряхлой декорацией к пьесе, давным-давно отыгранной и снятой с репертуара.
Даже консьерж – пожилой, грузный мужчина в мешковатом пальто, неловко примостившийся за обычным письменным столом у одной из колонн, – казался персонажем минувшей эпохи, забытым, наподобие чеховского лакея. Сдвинув очки на кончик носа, он отрешенно уткнулся в газету – тоже вроде бы старую, взятую из библиотечной подшивки, – и даже не поднял головы.
Возможно, просто не заметил вошедших.
Баринов хмыкнул и выразительно повел глазами – дескать, сами видите, какие тут свидетели.
Откуда.
В лифте, таком же обветшалом, как все вокруг, они поднялись на шестой этаж.
Там Баринов бесцеремонно сорвал бумажные печати с высокой двустворчатой двери, расположенной в центре площадки. И, повозившись с замком, гостеприимно распахнул обе створки:
– Прошу!
В лицо ударил резкий запах лекарств, гораздо более ощутимый, чем в иной аптеке.
Вишневский даже замешкался на пороге, пытаясь с ходу приноровиться к атмосфере квартиры.
– Давно болела старушка – давно лечилась. Все и пропахло. Ну, будьте, что называется, как дома. Смотрите, исследуйте – может, и вправду мы, грешные, чего не заметили.
– Все может быть. С архивом все сложилось?
– О! Склоняю голову перед вашим всемогуществом.
Так быстро и качественно нас не обслуживают даже в нашем. Интересное дело. Читали, наверное?
– Пробежался вчера.
– Я так и понял. Полагаете – есть связь?
– Уверен. Иначе откуда в этом доме появился злополучный портрет?
– Что же это выходит – боевой генерал скупал краденое?
– Он мог не знать, что картина похищена.
– Да будет вам! Я понимаю, конечно, – честь мундира и все такое. Однако про убийство Непомнящих вся Москва гудела. И дело, как выясняется, сразу же прибрало к рукам ваше ведомство.
– Генерал на ту пору был от нашего ведомства так же далек, как мы с тобой – от Большого театра. Преподавал в академии Генштаба.
– Ну, допустим. Однако картину почему-то принесли ему.
– Почему, собственно, ему? Может, ей, покойной Галине Сергеевне, – это ведь она училась тогда в МГИМО, и ее, между прочим, однокурсник проходил обвиняемым по делу.
– Проходил, да не прошел – пустил себе пулю в лоб. Кстати, вы полагаете, он действительно сам?
– Что – сам? Сам застрелился – или сам убивал и грабил Непомнящих? – А и то и другое.
– Насчет другого – уверен, что были сообщники или по меньшей мере сообщник. А по поводу самоубийства – не знаю. Сейчас судить трудно. Ты же читал протокол осмотра места происшествия и заключение экспертов по эпизоду самоубийства – одни штампованные фразы, как из учебника.
– Или как нарочно.
– Может, и нарочно. Так шевелись, действуй! Возможно, кто-то из тех, кто работал по делу, еще жив – допроси.
– Ага! Допросишь их, ветеранов госбезопасности!
Как же! И допросишь даже – так и будут шпарить, как по учебнику. Еще скажите – надави.
– Скажу. Надави – только по-умному, без хамства.
– Ох, мне бы вас в начальники, Юрий Леонидович.
Все-то вы понимаете, все разрешаете, еще советы умные даете.
– Плюнь и по дереву постучи. Накаркаешь себе на голову. Мои подчиненные слезами горькими умываются. Это с чужими я такой добрый да понятливый.
– Ну, все равно. Забрали бы вы скорей это дело – я бы, честное слово, в ножки поклонился.
– А что начальство говорит?
– А ваше?
– Мое молчит.
– Вот и мое тоже.
– Ладно, опытные мы с тобой парни, тертые. Ведомственные тайны хранить умеем. Дело, однако, пока на тебе. И я тебе без дураков говорю – начинай потрошить ту историю. Даже если в семьдесят восьмом наше ведомство почему-то решило упрятать концы в воду – сегодня тебя, вряд ли кто остановит. Убежден.
Начинай. А заберут дело – твое счастье…
– Вы продолжите?
– Если отдадут мне, можешь не сомневаться – продолжу.
– Да я, пожалуй, не сомневаюсь. И насчет ветеранов ваших уже запросил.
– Тогда ты молодец.
– Тогда скажите, что мы здесь ищем? Или на самом деле за нами грязь подчищаете?
– Да нет за вами никакой грязи. Уверен, чисто сработали. На тот момент. Однако теперь, в свете, так сказать, открывшихся обстоятельств… – Значит, прошлое ворошить станем…
– Вот именно. Письма, записки, фотографии, семейные альбомы и прочее. Меня, Вадик, очень интересует студенческая компания Галины Сергеевны.
– Думаете, сообщник тоже из них?
– Предполагаю.
– И ее, по-вашему, именно он…
– Очень может быть.
– Кстати, хорошо бы начало дневника поискать, то, что у нас – вроде как окончание. Она так и пишет, помните: «Ну вот, начинаю очередную тетрадь…» Так что должны быть другие.
– Не факт. Потому как тот, что у нас, по предположению некоторых умудренных опытом товарищей, – чистой воды липа. Ты, кстати, озадачь экспертов насчет времени написания. Есть мнение, как говаривали прежде, что писано все на одном дыхании, исключительно для антуража.
– Это еще зачем?
– Пока не знаю. Возможно, чтобы представить нам – то есть вам – Непомнящего во всей красе.
– Вот оно как… Юрий Леонидович, а где сейчас Непомнящий?
– Ты у меня спрашиваешь?
– Ну, есть же у вас какое-то мнение по этому поводу.
– Чтобы иметь мнение по поводу, нужно этот повод обдумать хотя бы вскользь – а я о вашем Непомнящем, откровенно говоря, почти забыл.
– А сейчас вспомнили?
– Сейчас вспомнил. Потому что ты спросил, для чего мог понадобиться липовый дневник.
– Ясно. Еще вопрос разрешите?
– Валяй.
– Зачем вы просили подробный отчет судмедэкспертов? Ясно же, ее отравили, и она при том не сопротивлялась, Возможно, даже с удовольствием махнула рюмашку. Надеюсь, не на предмет половых контактов?
– Правильно надеешься. Значит, я еще не похож на дебила. Хотя знаешь… мы-то ее все старушкой кличем, а ей, между прочим, всего пятьдесят восемь годков было. К тому же если взять за гипотезу версию студенческой компании… Первая любовь и все такое…
– Вы это серьезно?
– Нет, разумеется. Она болела, Вадик, тяжело болела. Какой уж тут интим? Даже если и вправду – любовь.
В заключении медиков меня интересовала одна-единственная малосущественная деталь. Легкая травма: царапина, порез, гематома – на запястье левой руки. Ее не было. А должна была быть.
– Разбитые часы?
– Разбитые часы. Ты, кстати, их видел?
– Самолично с руки снимал.
– И внимательно осмотрел?
– А что там было осматривать? Стекло разбито, часы стоят, стрелки указывают 10.07.
– Это я помню. Но еще я помню, что золотые часики фирмы «Заря», выпущенные при царе Горохе, вещица хотя и миниатюрная, но довольно тяжелая. К тому же стеклышко в них не обычное, а хрустальное, очень толстое и прочное. Ты не тушуйся, Вадик, я это знаю наверняка не потому, что такой многоопытный. Просто у моей мамы такие же. Так вот, товарищ Барин, чтобы это стеклышко разбить, надо о-очень сильно рукой ударить.
Или – удариться. А кожа у Галины Сергеевны от возраста и большого количества медикаментов сухая и тонкая, как пергамент, – на ней от такого удара непременно должны были появиться повреждения, пусть и незначительные. Хотя бы гематома. Но ничего не появилось.
– Значит, и часы разбили специально, и дневник липовый завели – все с одной только целью: вывести нас на Непомнящего.
– Очень похоже. А прежде – ты этого ни в коем случае не упускай из виду! – его родителей зарезали и картину похитили. Такая вот получается связь времен.
– Так какого же лешего он в бега кинулся? И – простите на минуточку! – господина Морозова кто зарубил? Хотя… Морозов, а вернее, его люди магазин Непомнящего разгромили. Так? Так! Вот господин антиквар и решил, что убийство на него тоже Морозов вешает.
Логично. В такой ситуации и побежишь, и топором по башке огреешь… Хороший адвокат, между прочим, как дважды два докажет, что действовал господин Непомнящий в состоянии аффекта. И – черт его знает?! – может, оно на самом деле так и было. А, Юрий Леонидович?
– Слушай, брат! Ты мне вопросы задаешь, будто дело уже на меня повесили, а тебя руководить приставили.
– Извините, товарищ подполковник.
– Извиняю. Давай-ка лучше начнем ворошить прошлое этой несчастной семьи. Заключенное, разумеется, в материальных носителях.
– Вас понял. Приступаю к исполнению.
Огромная чужая квартира, затаившись, ждала их вторжения.
Старая – заставленная громоздкой мебелью, частично укрытой полотняными чехлами, пожелтевшими от времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39