И тяжелая. Жить, как считает наш эксперт, ей оставалось всего ничего. Месяц-другой от силы. Рак легких.
Но это так, по ходу дела. Проживала одна в четырехкомнатной квартире в высотке на Котельнической. Квартира осталась от отца. Героя Советского Союза… Ну, про него, я так думаю, вам больше нашего известно.
Сам генерал скончался недавно – в девяносто восьмом.
А супруга, мать Галины Сергеевны, гораздо раньше – в семьдесят восьмом. Так что отец с дочерью двадцать лет прожили вдвоем. Галина Сергеевна замужем не была ни разу, детей не имеет. По образованию она журналист-международник, но за рубеж никогда не выезжала и вообще по специальности не работала. Странно даже.
Корпела потихоньку в Историческом архиве. Заболела сразу после смерти отца – диагноз поставили в девяносто девятом. Но как-то тянула. А вернее – тянули врачи, химиотерапия и все такое… Выглядела она, кстати, после всех этих мероприятий… скажу я вам…
– Фотографией не разживусь?
– Разживетесь, почему нет. Мы не жадные. Теперь непосредственно о деле. Труп обнаружила медицинская сестра, которая ежедневно приезжала делать Щербаковой уколы. Второго ноября сего года, в субботу.
– В котором часу?
– В восемнадцать ровно. Вернее, подъехала она, как обычно, к шести вечера. Но в квартиру попала не сразу. На звонок Щербакова дверь не открыла.
Сестра сразу предположила худшее. В общем, понятно – пациентка, что называется, на ладан дышала. Спустилась вниз, консьержка позвонила в ЖЭК – там, в высотке, у них все под одной крышей. Дверь вскрыли. Картина была такая: труп Щербаковой обнаружили на полу, возле стола в гостиной. Стол – заметьте! – накрыт на двоих. Хотя «накрыт» – это, пожалуй, громко сказано: початая бутылка армянского коньяка, открытая коробка конфет, две хрустальные рюмки. Дальше начинаются заморочки чисто по нашей линии. Первое – смерть, по заключению экспертов, наступила вследствие отравления сильнодействующим препаратом, вызывающим моментальный паралич сердца. Второе – отпечатки пальцев на бутылке, рюмке, спинках стульев, дверных ручках – короче, в радиусе, скажем так, действия преступника – тщательно стерты. Только пальчики Щербаковой остались – и только на ее рюмке.
– Время наступления смерти установила экспертиза?
– Экспертиза, как вам, наверное, известно, всегда дает временной люфт. В нашем случае – около трех-четырех часов. То есть приблизительно в пятнадцать.
Но может – и больше. В квартире стоял зверский холод. В батареях была воздушная пробка – непонятно, сколько это продолжалось и как старушка не окочурилась от холода. Однако на состояние трупа это обстоятельство могло повлиять. И тем не менее время смерти известно с точностью до минуты.
– Это откуда же?
– Вы не поверите, товарищ подполковник, совершенно книжная история. Разбитые часы. Падая, Щербакова ударилась рукой о ножку стола. Наручные часики фирмы «Заря», старенькие – правда, золотые – разбились. То есть разбилось стекло, а часы остановились.
Ровно в десять часов семь минут. Так что время известно. Как в кино вышло. Бывает, оказывается. Да, и вот еще что, из квартиры похищена картина, портрет. Ценность полотна сейчас устанавливают эксперты. Но вероятнее всего – вещь стоящая. Редкая работа художника Крапивина. Я, откровенно говоря, не слишком силен в этих вопросах. Но подозреваемый…
Он, кстати, у нас в бегах, вам известно?
– Наслышан.
– Так вот, подозреваемый и не скрывал, что этой картине цены нет. Он-то, надо думать, знал, что говорит. Известный московский антиквар, между прочим.
– Знаю. Как же он от вас ушел? Интеллигентный, говорят, парень, не бандит, не супермен.
– Да по-дурацки ушел, если честно. Интеллигентный – это точно. И ничего не отрицал поначалу. То есть утверждал, что портрет ему передала сама Щербакова на антикварном салоне, в ЦДХ, причем безвозмездно.
– Почему безвозмездно?
– Это вопрос. Там, знаете ли, товарищ подполковник, темная история с этим портретом. Двадцать с лишним лет назад он якобы был похищен из квартиры родителей Непомнящего. При этом родители его были убиты.
– Якобы?
– Сейчас работаем с архивами. Короче, по словам Непомнящего, Щербакова, узнав об этом, добровольно отдала ему портрет. Именно второго числа, в субботу, но – заметьте! – приблизительно около пятнадцати часов. То есть фактически спустя пять часов после собственной смерти.
– Мистика.
– А знаете, товарищ подполковник, я, когда впервые эту версию услышал, как ни странно, подумал то же самое. Мистика. Слишком уж не похож был этот антиквар на убийцу.
– Бывает.
– Теперь-то все, само собой, воспринимается иначе. Тем более после побега и второго убийства. Мужик просто умный попался, хорошо образованный, интеллигентный – это мы с вами уже отмечали, – короче, не из наших постоянных клиентов. Вот и расслабились. И показался он тогда каким-то… открытым, что ли. Не выступал, права не качал. В квартиру впустил без ордера, машину дал обыскать. Картину, можно сказать, сам выдал. Про родителей очень жалостно поведал. И про то, как Щербакова – то есть какая-то женщина, назвавшаяся Щербаковой, – ему портрет отдала и от денег отказалась. Очень похоже на правду казалось, честно скажу. Хотя и выходило, что мистика.
Мы-то время смерти знали точно. Но Непомнящему этому – черт бы его побрал – почти поверили. Разные варианты уже прокручивали…
– Какие же, например?
– Ну, первое – подставляют парня. Грамотно подставляют. Это, в общем, вписывалось в данную ситуацию. У него с месяц назад неприятности начались – объявились люди с большим интересом к его магазину. Пришли, намекнули – он вроде не понял. Пришли второй раз – разнесли лавку к чертовой матери. Не столько взяли, сколько разгромили. Чистый беспредел. И попал мужик, надо сказать, на большие деньги. Короче, история вроде складывалась… Мы как раз в машине эту тему обсуждали. Тут он от нас и дернул. И не просто дернул, а прямиком к тому человеку, кто весь этот погром затеял. И не долго думая топором тому череп раскроил.
Такой вот интеллигентный антиквар оказался.
– Других вариантов не было?
– Какие уж теперь другие?
– Теперь-то понятно. А тогда?
– Тогда не успели до других добраться.
– Понял.
– Да, откровенно говоря, тот первый вариант тоже не слишком годился. Потому как старушка Щербакова вела дневник. А там черным по белому – все с точностью до наоборот относительно показаний Непомнящего. Про убийство его родителей в дневнике ни слова, а про портрет очень много написано – как привез его с войны покойный отец, как любила картину матушка. И про антиквара Непомнящего, который, узнав каким-то образом про картину, буквально проходу ей – в смысле Щербаковой – не давал.
Звонил, приходил, деньги предлагал немалые. Можно сказать, прельщал старуху – пенсия у нее, хоть и отцовская досталась, все равно по нынешним временам – слезы. Да еще при ее болезни… Сами понимаете. Щербакова, кстати, не только упоминала его в дневнике – медицинской сестре, той самой, что колоть ее приезжала, рассказывала. Советовалась. Сомневалась. Жалко было с картиной расставаться, но в конце концов решилась. Назначила время. В субботу, с утра пораньше. Вот он и пришел…
– Да, история. Дневник у вас, как я понимаю, в деле?
– Где ж ему быть?
– В таком разе, ребята, если уж вы на само"? деле не жадные – могу попросить об одолжении?
– Копию снять?
– Это первое. Вернее – второе. Первое – фото.
– Интересно, что третье?.. А то, как говорится, дайте воды напиться, так жрать хочется, что переночевать негде.
– Верно. Хамлю. Можете послать с чистым сердцем. Не обижусь.
– Так вы сначала скажите, что третье… Может, сговоримся.
– Скажу, куда ж я денусь. Третье – акт судебно-медицинской экспертизы. Не выводы о причине смерти – полный вариант.
– Вас телесные повреждения интересуют? Не было.
– Меня все интересует. И старые шрамы, и следы от инъекций, их, как я понимаю, должно быть немало, и содержимое желудка…
– А зачем это вам?
Откровенно говоря, Вишневский ждал этого вопроса.
Но совершенно не представлял, каким может быть ответ.
Он и сам не знал еще, зачем ему подробный отчет экспертов. Однако был уверен в том, что должен его изучить.
Обязан.
Снова – интуиция.
Подполковник Вишневский медлил.
Будто ждал чего-то.
И – бывает все же! – идет судьба навстречу.
Прямо идет, к тому же широко улыбаясь.
Звонок телефона прервал беседу.
Старший группы, молча выслушав чью-то короткую информацию, задумчиво резюмировал:
– Вот оно что…
И, положив трубку, внимательно взглянул на Вишневского.
– Говорили ж мне: соседи никогда не заглядывают случайно. На огонек.
– А что такое?
– Дело об убийстве супругов Непомнящих, товарищ подполковник, обнаружилось, между прочим, в вашем архиве.
– В нашем? Честное слово, ребята, не знал.
– Верим. Материалы дела, однако, вы принимать будете?
– Напрасно вы так.
– Да мы – никак. Разве сами не видите – к тому идет.
– Возможно. Однако в любом случае решать не мне.
И знаете что, пока начальство будет вести переговоры – процесс, между прочим, может затянуться, – давайте заключим временное соглашение о взаимодействии.
Неофициальное, разумеется.
– Это как же?
– А так. Я вам – быстрый доступ к архивному делу.
Вы мне…
– Раз, два, три…
– И четыре.
– Про «четыре» разговора не было.
– Сейчас будет. Хотелось бы осмотреть квартиру Щербаковой. Могу – в вашем присутствии, могу – если доверяете – самостоятельно.
– Доступ в архив организуете сегодня?
– Сегодня – уже нет. – Вишневский мельком взглянул на часы. – Завтра с утра – железно.
– Ладно. Будем считать соглашение вступившим в силу. Все равно, чует мое сердце, дело вы заберете. Но начальство будет волынить с переговорами, это точно.
А пока суть да дело – спрос с нас. Так что по рукам.
Копию дневника и акта судебных медиков сделаем сейчас. Изучайте – на сон грядущий. А квартиру осмотрим завтра, когда мои ребята сядут в вашем архиве.
– Справедливо. Согласен.
Они расстались почти дружески.
По крайней мере всем было ясно: что бы ни решили наверху – временное, неофициальное соглашение будет полезно обеим сторонам.
И к этому нечего было добавить.
Санкт-Петербург, 5 ноября 2002 г., вторник, 18.00
– Год был семьдесят восьмой, помню точно, потому как муж покойный в том самом году получил наконец академическую мантию. И звание, разумеется.
До того – все тянули, хоть давно дослужился.
Характер у него, видишь ли, был сложный. Правду-матку имел обыкновение резать в глаза, невзирая на личности. Вот и нажил врагов в высоких инстанциях.
Однако дали академика. Деваться было некуда.
Ему в ту пору уже Нобелевская светила – наши решили не задираться с Европой.
Время, знаешь, Лиза, было тогда не очень спокойное.
Это теперь говорят – застой; И всем, кто тогда здесь не жил или мал был, вроде тебя, или вовсе головы не поднимал, дальше собственного носа боялся взглянуть, представляется сразу тишь да гладь да Божья благодать. Скучновато, конечно, душновато, пыль, паутина по углам. Однако ничего, жить можно.
А у меня, девочка, совершенно иного рода воспоминания о тех годах – и даже не воспоминания – ощущения в душе осели. Но не забылись.
Тревожно было.
Нехорошо на душе.
Верхушка тогдашняя как-то уж слишком распоясалась – крали без совести, своевольничали без предела.
Эдакие, знаешь, князья да бояре, а вокруг – холуи, дворня да крепостной народ.
Недовольных усмиряли скоро и жестко.
Выходило – для большинства возвращались сталинские порядки. Тихой сапой – неприметно вроде, но ощутимо.
Я в ту пору многих друзей потеряла.
Кто уехал сам, по доброй воле, кого выдворили, не спросясь.
Кто испугался, притих, затаился – вспомнил старое. Бог его знает, куда теперь повернет? Сочли, что лучше от таких одиозных фигур, как мы с академиком, отодвинуться. На всякий случай.
– Почему одиозных, Вера Дмитриевна?
– Ну, как бы это сказать поточнее? Заметных, понимаешь? К тому же ведущих откровенно буржуазный, как тогда говорили, образ жизни.
Власть вроде терпела до поры, временами даже подбрасывала пряники. Но так ведь это политика известная: пряник да кнут – кнут да пряник.
В те годы, Лизавета, вообще не принято было выделяться из общей массы. Ничем – ни умом, ни внешностью, ни тем паче мировоззрением или образом жизни.
Конструкция основана была исключительно на монотонном движении множества одинаковых винтиков, расположенных строго по ранжиру. Детали иной конфигурации считались браком. Их немедленно запихивали под пресс. Или обтачивали до нужной кондиции.
Так что кое-кто из бывших приятелей стал аккуратно от нас дистанцироваться.
Вообще, Лизонька, учти – не приведи Господь, пригодится в будущем, – когда мыслящие, интеллигентные люди начинают сторониться друг друга, замыкаются в собственных крохотных мирках – это дурной знак.
Тогда как раз происходило нечто похожее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Но это так, по ходу дела. Проживала одна в четырехкомнатной квартире в высотке на Котельнической. Квартира осталась от отца. Героя Советского Союза… Ну, про него, я так думаю, вам больше нашего известно.
Сам генерал скончался недавно – в девяносто восьмом.
А супруга, мать Галины Сергеевны, гораздо раньше – в семьдесят восьмом. Так что отец с дочерью двадцать лет прожили вдвоем. Галина Сергеевна замужем не была ни разу, детей не имеет. По образованию она журналист-международник, но за рубеж никогда не выезжала и вообще по специальности не работала. Странно даже.
Корпела потихоньку в Историческом архиве. Заболела сразу после смерти отца – диагноз поставили в девяносто девятом. Но как-то тянула. А вернее – тянули врачи, химиотерапия и все такое… Выглядела она, кстати, после всех этих мероприятий… скажу я вам…
– Фотографией не разживусь?
– Разживетесь, почему нет. Мы не жадные. Теперь непосредственно о деле. Труп обнаружила медицинская сестра, которая ежедневно приезжала делать Щербаковой уколы. Второго ноября сего года, в субботу.
– В котором часу?
– В восемнадцать ровно. Вернее, подъехала она, как обычно, к шести вечера. Но в квартиру попала не сразу. На звонок Щербакова дверь не открыла.
Сестра сразу предположила худшее. В общем, понятно – пациентка, что называется, на ладан дышала. Спустилась вниз, консьержка позвонила в ЖЭК – там, в высотке, у них все под одной крышей. Дверь вскрыли. Картина была такая: труп Щербаковой обнаружили на полу, возле стола в гостиной. Стол – заметьте! – накрыт на двоих. Хотя «накрыт» – это, пожалуй, громко сказано: початая бутылка армянского коньяка, открытая коробка конфет, две хрустальные рюмки. Дальше начинаются заморочки чисто по нашей линии. Первое – смерть, по заключению экспертов, наступила вследствие отравления сильнодействующим препаратом, вызывающим моментальный паралич сердца. Второе – отпечатки пальцев на бутылке, рюмке, спинках стульев, дверных ручках – короче, в радиусе, скажем так, действия преступника – тщательно стерты. Только пальчики Щербаковой остались – и только на ее рюмке.
– Время наступления смерти установила экспертиза?
– Экспертиза, как вам, наверное, известно, всегда дает временной люфт. В нашем случае – около трех-четырех часов. То есть приблизительно в пятнадцать.
Но может – и больше. В квартире стоял зверский холод. В батареях была воздушная пробка – непонятно, сколько это продолжалось и как старушка не окочурилась от холода. Однако на состояние трупа это обстоятельство могло повлиять. И тем не менее время смерти известно с точностью до минуты.
– Это откуда же?
– Вы не поверите, товарищ подполковник, совершенно книжная история. Разбитые часы. Падая, Щербакова ударилась рукой о ножку стола. Наручные часики фирмы «Заря», старенькие – правда, золотые – разбились. То есть разбилось стекло, а часы остановились.
Ровно в десять часов семь минут. Так что время известно. Как в кино вышло. Бывает, оказывается. Да, и вот еще что, из квартиры похищена картина, портрет. Ценность полотна сейчас устанавливают эксперты. Но вероятнее всего – вещь стоящая. Редкая работа художника Крапивина. Я, откровенно говоря, не слишком силен в этих вопросах. Но подозреваемый…
Он, кстати, у нас в бегах, вам известно?
– Наслышан.
– Так вот, подозреваемый и не скрывал, что этой картине цены нет. Он-то, надо думать, знал, что говорит. Известный московский антиквар, между прочим.
– Знаю. Как же он от вас ушел? Интеллигентный, говорят, парень, не бандит, не супермен.
– Да по-дурацки ушел, если честно. Интеллигентный – это точно. И ничего не отрицал поначалу. То есть утверждал, что портрет ему передала сама Щербакова на антикварном салоне, в ЦДХ, причем безвозмездно.
– Почему безвозмездно?
– Это вопрос. Там, знаете ли, товарищ подполковник, темная история с этим портретом. Двадцать с лишним лет назад он якобы был похищен из квартиры родителей Непомнящего. При этом родители его были убиты.
– Якобы?
– Сейчас работаем с архивами. Короче, по словам Непомнящего, Щербакова, узнав об этом, добровольно отдала ему портрет. Именно второго числа, в субботу, но – заметьте! – приблизительно около пятнадцати часов. То есть фактически спустя пять часов после собственной смерти.
– Мистика.
– А знаете, товарищ подполковник, я, когда впервые эту версию услышал, как ни странно, подумал то же самое. Мистика. Слишком уж не похож был этот антиквар на убийцу.
– Бывает.
– Теперь-то все, само собой, воспринимается иначе. Тем более после побега и второго убийства. Мужик просто умный попался, хорошо образованный, интеллигентный – это мы с вами уже отмечали, – короче, не из наших постоянных клиентов. Вот и расслабились. И показался он тогда каким-то… открытым, что ли. Не выступал, права не качал. В квартиру впустил без ордера, машину дал обыскать. Картину, можно сказать, сам выдал. Про родителей очень жалостно поведал. И про то, как Щербакова – то есть какая-то женщина, назвавшаяся Щербаковой, – ему портрет отдала и от денег отказалась. Очень похоже на правду казалось, честно скажу. Хотя и выходило, что мистика.
Мы-то время смерти знали точно. Но Непомнящему этому – черт бы его побрал – почти поверили. Разные варианты уже прокручивали…
– Какие же, например?
– Ну, первое – подставляют парня. Грамотно подставляют. Это, в общем, вписывалось в данную ситуацию. У него с месяц назад неприятности начались – объявились люди с большим интересом к его магазину. Пришли, намекнули – он вроде не понял. Пришли второй раз – разнесли лавку к чертовой матери. Не столько взяли, сколько разгромили. Чистый беспредел. И попал мужик, надо сказать, на большие деньги. Короче, история вроде складывалась… Мы как раз в машине эту тему обсуждали. Тут он от нас и дернул. И не просто дернул, а прямиком к тому человеку, кто весь этот погром затеял. И не долго думая топором тому череп раскроил.
Такой вот интеллигентный антиквар оказался.
– Других вариантов не было?
– Какие уж теперь другие?
– Теперь-то понятно. А тогда?
– Тогда не успели до других добраться.
– Понял.
– Да, откровенно говоря, тот первый вариант тоже не слишком годился. Потому как старушка Щербакова вела дневник. А там черным по белому – все с точностью до наоборот относительно показаний Непомнящего. Про убийство его родителей в дневнике ни слова, а про портрет очень много написано – как привез его с войны покойный отец, как любила картину матушка. И про антиквара Непомнящего, который, узнав каким-то образом про картину, буквально проходу ей – в смысле Щербаковой – не давал.
Звонил, приходил, деньги предлагал немалые. Можно сказать, прельщал старуху – пенсия у нее, хоть и отцовская досталась, все равно по нынешним временам – слезы. Да еще при ее болезни… Сами понимаете. Щербакова, кстати, не только упоминала его в дневнике – медицинской сестре, той самой, что колоть ее приезжала, рассказывала. Советовалась. Сомневалась. Жалко было с картиной расставаться, но в конце концов решилась. Назначила время. В субботу, с утра пораньше. Вот он и пришел…
– Да, история. Дневник у вас, как я понимаю, в деле?
– Где ж ему быть?
– В таком разе, ребята, если уж вы на само"? деле не жадные – могу попросить об одолжении?
– Копию снять?
– Это первое. Вернее – второе. Первое – фото.
– Интересно, что третье?.. А то, как говорится, дайте воды напиться, так жрать хочется, что переночевать негде.
– Верно. Хамлю. Можете послать с чистым сердцем. Не обижусь.
– Так вы сначала скажите, что третье… Может, сговоримся.
– Скажу, куда ж я денусь. Третье – акт судебно-медицинской экспертизы. Не выводы о причине смерти – полный вариант.
– Вас телесные повреждения интересуют? Не было.
– Меня все интересует. И старые шрамы, и следы от инъекций, их, как я понимаю, должно быть немало, и содержимое желудка…
– А зачем это вам?
Откровенно говоря, Вишневский ждал этого вопроса.
Но совершенно не представлял, каким может быть ответ.
Он и сам не знал еще, зачем ему подробный отчет экспертов. Однако был уверен в том, что должен его изучить.
Обязан.
Снова – интуиция.
Подполковник Вишневский медлил.
Будто ждал чего-то.
И – бывает все же! – идет судьба навстречу.
Прямо идет, к тому же широко улыбаясь.
Звонок телефона прервал беседу.
Старший группы, молча выслушав чью-то короткую информацию, задумчиво резюмировал:
– Вот оно что…
И, положив трубку, внимательно взглянул на Вишневского.
– Говорили ж мне: соседи никогда не заглядывают случайно. На огонек.
– А что такое?
– Дело об убийстве супругов Непомнящих, товарищ подполковник, обнаружилось, между прочим, в вашем архиве.
– В нашем? Честное слово, ребята, не знал.
– Верим. Материалы дела, однако, вы принимать будете?
– Напрасно вы так.
– Да мы – никак. Разве сами не видите – к тому идет.
– Возможно. Однако в любом случае решать не мне.
И знаете что, пока начальство будет вести переговоры – процесс, между прочим, может затянуться, – давайте заключим временное соглашение о взаимодействии.
Неофициальное, разумеется.
– Это как же?
– А так. Я вам – быстрый доступ к архивному делу.
Вы мне…
– Раз, два, три…
– И четыре.
– Про «четыре» разговора не было.
– Сейчас будет. Хотелось бы осмотреть квартиру Щербаковой. Могу – в вашем присутствии, могу – если доверяете – самостоятельно.
– Доступ в архив организуете сегодня?
– Сегодня – уже нет. – Вишневский мельком взглянул на часы. – Завтра с утра – железно.
– Ладно. Будем считать соглашение вступившим в силу. Все равно, чует мое сердце, дело вы заберете. Но начальство будет волынить с переговорами, это точно.
А пока суть да дело – спрос с нас. Так что по рукам.
Копию дневника и акта судебных медиков сделаем сейчас. Изучайте – на сон грядущий. А квартиру осмотрим завтра, когда мои ребята сядут в вашем архиве.
– Справедливо. Согласен.
Они расстались почти дружески.
По крайней мере всем было ясно: что бы ни решили наверху – временное, неофициальное соглашение будет полезно обеим сторонам.
И к этому нечего было добавить.
Санкт-Петербург, 5 ноября 2002 г., вторник, 18.00
– Год был семьдесят восьмой, помню точно, потому как муж покойный в том самом году получил наконец академическую мантию. И звание, разумеется.
До того – все тянули, хоть давно дослужился.
Характер у него, видишь ли, был сложный. Правду-матку имел обыкновение резать в глаза, невзирая на личности. Вот и нажил врагов в высоких инстанциях.
Однако дали академика. Деваться было некуда.
Ему в ту пору уже Нобелевская светила – наши решили не задираться с Европой.
Время, знаешь, Лиза, было тогда не очень спокойное.
Это теперь говорят – застой; И всем, кто тогда здесь не жил или мал был, вроде тебя, или вовсе головы не поднимал, дальше собственного носа боялся взглянуть, представляется сразу тишь да гладь да Божья благодать. Скучновато, конечно, душновато, пыль, паутина по углам. Однако ничего, жить можно.
А у меня, девочка, совершенно иного рода воспоминания о тех годах – и даже не воспоминания – ощущения в душе осели. Но не забылись.
Тревожно было.
Нехорошо на душе.
Верхушка тогдашняя как-то уж слишком распоясалась – крали без совести, своевольничали без предела.
Эдакие, знаешь, князья да бояре, а вокруг – холуи, дворня да крепостной народ.
Недовольных усмиряли скоро и жестко.
Выходило – для большинства возвращались сталинские порядки. Тихой сапой – неприметно вроде, но ощутимо.
Я в ту пору многих друзей потеряла.
Кто уехал сам, по доброй воле, кого выдворили, не спросясь.
Кто испугался, притих, затаился – вспомнил старое. Бог его знает, куда теперь повернет? Сочли, что лучше от таких одиозных фигур, как мы с академиком, отодвинуться. На всякий случай.
– Почему одиозных, Вера Дмитриевна?
– Ну, как бы это сказать поточнее? Заметных, понимаешь? К тому же ведущих откровенно буржуазный, как тогда говорили, образ жизни.
Власть вроде терпела до поры, временами даже подбрасывала пряники. Но так ведь это политика известная: пряник да кнут – кнут да пряник.
В те годы, Лизавета, вообще не принято было выделяться из общей массы. Ничем – ни умом, ни внешностью, ни тем паче мировоззрением или образом жизни.
Конструкция основана была исключительно на монотонном движении множества одинаковых винтиков, расположенных строго по ранжиру. Детали иной конфигурации считались браком. Их немедленно запихивали под пресс. Или обтачивали до нужной кондиции.
Так что кое-кто из бывших приятелей стал аккуратно от нас дистанцироваться.
Вообще, Лизонька, учти – не приведи Господь, пригодится в будущем, – когда мыслящие, интеллигентные люди начинают сторониться друг друга, замыкаются в собственных крохотных мирках – это дурной знак.
Тогда как раз происходило нечто похожее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39