«Если бы мы встречались хотя бы дважды…»
Добавить действительно было нечего.
Зато дополнительное упоминание любви неожиданно воскресило в памяти еще одно имя. Не забытое – о такой роскоши Игорь даже не мечтал, – но титаническим усилием воли отодвинутое на второй план. Так, чтобы просыпаясь каждое утро – по крайней мере не произносить его, даже мысленно.
И засыпая не делать того же.
"Чушь! – воспоминание отозвалось немедленно, болезненно и резко. – С какой стати? Почему она должна этим заниматься? Решать мои проблемы… Очень мило!
И очень последовательно с моей стороны. К тому же благородно. А муж или кто-то, кто теперь его замещает? Он-то как посмотрит на такой пассаж? С чего это, собственно, я взял, что она сидит одна, как Пенелопа, смотрит вдаль в ожидании… Чего, собственно, ожидании? А вернее – кого? Только не меня. И в Москве ее наверняка теперь нет, и вообще в России. Зачем сидеть в унылой ноябрьской луже, когда весь мир открыт? И не просто открыт – принимает, обожает, боготворит.
Вот, читал же намедни…"
Действительно читал в светской хронике какого-то солидного западного журнала. В самолете по дороге в Лондон. Но об этом лучше было бы не вспоминать.
Сначала он просто разозлился на себя, теперь пришел в ярость.
«Нет, каков подлец, да что там подлец – трус, предатель, альфонс!» Игорь Всеволодович негодовал искренне. Но какими бы сильными ни были эмоции, мысль уже застряла в сознании, к тому же это была единственно реальная мысль из всех, что мелькали прежде. А вернее, это была единственная, идеально соответствующая идеалу кандидатура.
Разумеется, были «но», скрупулезно перечисленные им во гневе. Фокус, однако, заключался в том, что ни одного из них могло и не быть.
А ехать куда-то следовало уже катастрофически – время, усталость, пустынные улицы, по которым как будто специально то и дело курсировали патрульные машины ГАИ, становились опаснее с каждой минутой.
На безобидном повороте машину вдруг занесло – Игорь Всеволодович немедленно пришел в себя и сразу же понял: отключился на мгновение или просто ослабил внимание. Джип между тем несло прямо на внушительный железобетонный столб.
В последние доли секунды он сумел вырулить – машина проскочила по ухабистому газону, с размаху налетела на высокий бордюрный камень и встала. На грязном снегу тускло блеснули осколки одного из поворотников.
– Я понял, – мрачно произнес Игорь Всеволодович, обращаясь, надо полагать, к провидению. – Я еду.
Однако, прошу заметить, машина наверняка уже в розыске, а путь, начертанный вами, лежит в аккурат на Рублево-Успенское шоссе. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вы полагаете, стоит рискнуть?
Может, вы даже уверены в том, что обойдется? Ну, остается в таком случае мне, сирому и гонимому, только одно. Повинуюсь.
Закончив тираду, обращенную в высшие сферы, Игорь Всеволодович ухарски – чего уж теперь осторожничать, если ведет за собой, можно сказать, сама судьба! – развернул машину, рывком сорвался с вязкого газона и через пару секунд мчал по Москве, взяв курс на юго-запад.
Настроение у него было какое-то вздернутое – решительное, агрессивное и неожиданно радостное одновременно.
Оказавшись на Кутузовском, он притормозил у родительского дома, намереваясь заглянуть в супермаркет, занимающий теперь первый этаж. Явиться в гости хотелось, как полагается, с красивой бутылкой, красивыми сладостями, красивыми цветами.
Секундой позже, однако, пришла другая, куда более здравая мысль: явиться с «малым джентльменским набором» в его ситуации было по меньшей мере смешно.
"Дорогая, я на краю пропасти, погоня дышит в спину, дни мои – по крайней мере на свободе – сочтены.
Но вот, знаешь ли, по дороге прихватил кое-что – вспрыснуть встречу".
Глупо.
И пожалуй, фальшиво.
А женщина, к которой он ехал, захваченный сумбуром нетерпеливой радости, стыда и страха, фальшь чувствовала обостренно.
И категорически не переносила.
Москва, год 1994-й
С этой женщиной он познакомился так банально, что позже обоих это обстоятельство даже удивляло и, пожалуй, несколько обижало.
Все должно было быть необыкновенно: желтые цветы в руках рыжеволосой незнакомки – или фиалки в тонких пальцах барышни на Невском.
Или, на худой конец, горящий поезд или трамвай, сошедший с рельсов.
Ничуть не бывало.
Обычным, даже не весенним днем – 15 ноября 1994 года, – ближе к вечеру, она переступила порог его магазина в сопровождении квадратного молодого человека с тонким спиралевидным проводом, свисающим из уха, и, коротко оглядевшись, произнесла:
– Какая милая лавчушка!
Разумеется, она обращалась не к спутнику. Тот оловянным солдатиком замер у входа.
Тонкий провод, незаметно закрепленный в ухе, – часть «гарнитура» – надежной системы коротковолновой связи. Такие, как правило, использует служба безопасности серьезных персон.
Детали Непомнящий отмечал сразу – понимающему взгляду они говорили об ином человеке много больше, чем самая подробная анкета.
Впрочем, реплика незнакомки была адресована и не Игорю Всеволодовичу, случайно оказавшемуся в торговом зале.
И не продавщице за прилавком.
Она просто говорила вслух то, что думала.
Обычно так поступают люди, которых мало интересует мнение окружающих да, собственно, и сами окружающие.
Причины такого безразличия бывают разными – от психического расстройства до творческого погружения в себя или подлинного, а не демонстративного сознания абсолютной собственной независимости.
От всего – и от всех.
Этой, пожалуй, более всего подходило последнее.
Игорь Всеволодович, несмотря на бездарную женитьбу, искренне любил женщин и умел по достоинству оценить то, что действительно следовало оценить в каждой. Даже если это «что-то» не бросалось в глаза.
Здесь, впрочем, не требовалось глубинного анализа.
Она была необыкновенно хороша.
Именно – хороша, а не просто красива, той особенной прелестью, сочетающей красоту лица и тела с отражением внутреннего мира, непонятно как проступающего вовне.
Трудно объяснить, почему окружающие обычно сразу же чувствуют эту гармонию и порой оказываются во власти очарования, особенно если прежде не были знакомы и, с гало быть, не имели возможности говорить и слушать.
У него такой возможности не было.
Пока.
И тем не менее – едва услышав низкий, чуть хрипловатый голос, мельком разглядев смуглое тонкое лицо с большими синими глазами, густые пряди черных волос, свободно падающих на хрупкие плечи, – узнал наверняка.
Она была из породы тех редких женщин, непонятным образом сочетающих все: ум, красоту, гармонию души и тела.
Возможно, поэтому так резануло душу небрежное «лавчушка», обращенное к тому же в никуда.
В пространство.
Будто в маленьком зале действительно было пусто.
– Спасибо на добром слове…
– О! Вы здесь…
– Торгую – вы напрасно замялись – всякой старой рухлядью. Раньше таких, как я, называли старьевщиками.
– Ну зачем вы так! Вот взяли и обиделись. На «лавчушку», конечно же. И напрасно. Между прочим, новомодные в Москве бутики по-французски означают не что иное, как лавки.
– Убедили, теперь буду всем говорить, что владею бутиком.
Разумеется, она заглянула к нему случайно. Буквально на огонек.
Маленькая витрина была уютно подсвечена бронзовой лампой – большой граненый шар темно-зеленого стекла загадочно мерцал в руках бронзовой нимфы. Вокруг в художественном беспорядке разбросаны разные забавные вещи и вещицы – создавая почти естественную атмосферу обители серебряного века, изысканной и небрежной одновременно. И даже смутное ощущение присутствия где-то неподалеку тех, кто жил здесь когда-то, с томным безразличием ожидая грядущую бурю. И канул – в ее сокрушительном порыве.
Витрина была особой гордостью Игоря Всеволодовича, итогом его отчаянной борьбы с модным дизайнером, оформлявшим магазин. В результате остались довольны все, даже ущемленный в свободе творчества дизайнер.
Теперь витрина честно отрабатывала вложения – и, возможно, уже этим случайным визитом расплатилась сполна.
Женщину звали Елизавета.
Так назвалась, не сказав более ничего.
Ничего говорить, впрочем, было и не нужно. Игорю Всеволодовичу и так было ясно: необыкновенно приятная во всех отношениях жена очень богатого мужа.
Большая, между прочим, редкость.
Наблюдая за супругами своих самых состоятельных клиентов, он, как правило, диву давался – где, на каких задворках, в каких сиротских приютах или, напротив, борделях находят они эти создания?
Определение неожиданно подсказал, а вернее сформулировал один из мужей. Прежде, однако, опорожнил на пару с Игорем Всеволодовичем бутылку виски, обмывая удачную сделку.
Ужинали под Москвой, на даче покупателя.
– Что смотришь? – Супруг, конечно, был пьян, но все еще проницателен. Взгляд, которым Игорь Всеволодович проводил хозяйку дома, не оставил без внимания и истолковал правильно. – Да, старик. Понимаю.
За такие деньги могла быть посимпатичнее.
Фраза показалась Игорю Всеволодовичу безупречной и в дальнейшем была взята на вооружение.
Так вот, Елизавета вполне соответствовала деньгам, которыми, судя по всему, располагала.
Возможно, что на этом приобретении супруг даже прилично сэкономил. Впрочем, теперь его не было рядом – судить было не с руки.
Да и не хотелось Игорю Всеволодовичу лицезреть никакого супруга. Достаточно было квадратного охранника у входа.
Итак, она заглянула в магазин в поисках, во-первых, подарка.
– Вот представьте себе: человек немолодой, умный, тонкий, даже изысканный. К тому же весьма состоятельный, и, разумеется, «полезные в хозяйстве» вещи исключаются. Да и не только потому. Просто исключаются, и все. Любит русский модерн, такой, знаете, ранний, с примесью классицизма. Вот. Может, найдется что-нибудь достойное?.. Почему вы улыбаетесь?
– Вы не сказали самого главного.
– А что, по-вашему, самое главное?
– Мужчина это или женщина?
– Господи, да какая разница! Изысканный человек – я сказала. А совершенство – это всегда некая эклектика, гармония противоположностей. Разве нет?
– Не готов ответить – не задумывался, но теперь непременно подумаю как-нибудь на досуге.
Подарок любителю русского модерна, вполне достойный, как показалось обоим, в итоге был найден.
Небольшая ваза для фруктов прозрачного лилового стекла, в форме распахнутого диковинного цветка, на витом бронзовом стебле. Наверху, у самого основания цветка, сплетенные ветви стебля разбегались в стороны. Сквозь них проглядывало женское лицо, обрамленное копной густых волнистых волос.
То ли нимфа, притаившаяся в зарослях волшебного сада.
То ли воплощенная в бронзе душа таинственного цветка.
То ли узница, прельщенная неземной красой коварного растения.
Но как бы там ни было – красиво, таинственно, и главное – классический русский авангард. Именно русский, с элементами неоклассицизма.
Во-вторых, Елизавета собирала Фаберже.
Однако ж не все, отмеченное клеймом великого мастера, что тоже говорило о неком уровне, причем отнюдь не материальном, – только посуду: кофейники, чашки, вазочки для варенья, фруктовницы, икорницы и даже ситечки для чая.
– Как Эллочка-людоедка! – Она засмеялась низким, грудным смехом с едва уловимой хрипотцой.
А Игорь Всеволодович возблагодарил Бога за то, что ничего подходящего из этой серии в тот день не было.
Однако ж мог обещать твердо, и он действительно нашел бы хоть супницу, хоть половник с кухни самого императора, переполошив всю антикварную Москву, – и значит, будет еще одна встреча.
А потом, возможно, еще одна.
Ничего большего в этот миг он не хотел – только видеть ее и слышать низкий с хрипотцой голос.
Они обменялись телефонами.
Ее визитка была простой и, пожалуй, слишком лаконичной; «Елизавета А. Лемех».
И все.
Внизу телефон, первые цифры которого были «418».
«Ну, разумеется, как же иначе?» – с необъяснимым раздражением подумал Игорь Всеволодович.
Телефонные номера самых серьезных объектов – сиречь домов и дач наиболее значимых персон – на Рублево-Успенском шоссе начинались цифрами «418» или «419». Эта малосущественная информация была как раз из тех деталей, вроде наушника из «гарнитура» в ухе охранника, по которым Непомнящий давно научился безошибочно определять место и уровень человека в социуме. Что немаловажно вообще и особенно для серьезного антиквара.
– Сюда не звоните никогда. Это телефон охраны, там не скажут ничего вразумительного, по определению. Я откликаюсь вот по этим…
Мелким, летящим почерком она дописала на визитке еще два номера: домашний – он начинался также «418…» – и мобильный.
И исчезла.
Оставив слабый горьковато-пряный запах неизвестных Непомнящему духов.
И только.
Москва, 3 ноября 2002 г., воскресенье, 19.10
Дорога домой не принесла ожидаемых неприятностей.
Город был почти пуст, а грязная подмерзшая кашица под колесами оказалась не такой уж проблемой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Добавить действительно было нечего.
Зато дополнительное упоминание любви неожиданно воскресило в памяти еще одно имя. Не забытое – о такой роскоши Игорь даже не мечтал, – но титаническим усилием воли отодвинутое на второй план. Так, чтобы просыпаясь каждое утро – по крайней мере не произносить его, даже мысленно.
И засыпая не делать того же.
"Чушь! – воспоминание отозвалось немедленно, болезненно и резко. – С какой стати? Почему она должна этим заниматься? Решать мои проблемы… Очень мило!
И очень последовательно с моей стороны. К тому же благородно. А муж или кто-то, кто теперь его замещает? Он-то как посмотрит на такой пассаж? С чего это, собственно, я взял, что она сидит одна, как Пенелопа, смотрит вдаль в ожидании… Чего, собственно, ожидании? А вернее – кого? Только не меня. И в Москве ее наверняка теперь нет, и вообще в России. Зачем сидеть в унылой ноябрьской луже, когда весь мир открыт? И не просто открыт – принимает, обожает, боготворит.
Вот, читал же намедни…"
Действительно читал в светской хронике какого-то солидного западного журнала. В самолете по дороге в Лондон. Но об этом лучше было бы не вспоминать.
Сначала он просто разозлился на себя, теперь пришел в ярость.
«Нет, каков подлец, да что там подлец – трус, предатель, альфонс!» Игорь Всеволодович негодовал искренне. Но какими бы сильными ни были эмоции, мысль уже застряла в сознании, к тому же это была единственно реальная мысль из всех, что мелькали прежде. А вернее, это была единственная, идеально соответствующая идеалу кандидатура.
Разумеется, были «но», скрупулезно перечисленные им во гневе. Фокус, однако, заключался в том, что ни одного из них могло и не быть.
А ехать куда-то следовало уже катастрофически – время, усталость, пустынные улицы, по которым как будто специально то и дело курсировали патрульные машины ГАИ, становились опаснее с каждой минутой.
На безобидном повороте машину вдруг занесло – Игорь Всеволодович немедленно пришел в себя и сразу же понял: отключился на мгновение или просто ослабил внимание. Джип между тем несло прямо на внушительный железобетонный столб.
В последние доли секунды он сумел вырулить – машина проскочила по ухабистому газону, с размаху налетела на высокий бордюрный камень и встала. На грязном снегу тускло блеснули осколки одного из поворотников.
– Я понял, – мрачно произнес Игорь Всеволодович, обращаясь, надо полагать, к провидению. – Я еду.
Однако, прошу заметить, машина наверняка уже в розыске, а путь, начертанный вами, лежит в аккурат на Рублево-Успенское шоссе. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вы полагаете, стоит рискнуть?
Может, вы даже уверены в том, что обойдется? Ну, остается в таком случае мне, сирому и гонимому, только одно. Повинуюсь.
Закончив тираду, обращенную в высшие сферы, Игорь Всеволодович ухарски – чего уж теперь осторожничать, если ведет за собой, можно сказать, сама судьба! – развернул машину, рывком сорвался с вязкого газона и через пару секунд мчал по Москве, взяв курс на юго-запад.
Настроение у него было какое-то вздернутое – решительное, агрессивное и неожиданно радостное одновременно.
Оказавшись на Кутузовском, он притормозил у родительского дома, намереваясь заглянуть в супермаркет, занимающий теперь первый этаж. Явиться в гости хотелось, как полагается, с красивой бутылкой, красивыми сладостями, красивыми цветами.
Секундой позже, однако, пришла другая, куда более здравая мысль: явиться с «малым джентльменским набором» в его ситуации было по меньшей мере смешно.
"Дорогая, я на краю пропасти, погоня дышит в спину, дни мои – по крайней мере на свободе – сочтены.
Но вот, знаешь ли, по дороге прихватил кое-что – вспрыснуть встречу".
Глупо.
И пожалуй, фальшиво.
А женщина, к которой он ехал, захваченный сумбуром нетерпеливой радости, стыда и страха, фальшь чувствовала обостренно.
И категорически не переносила.
Москва, год 1994-й
С этой женщиной он познакомился так банально, что позже обоих это обстоятельство даже удивляло и, пожалуй, несколько обижало.
Все должно было быть необыкновенно: желтые цветы в руках рыжеволосой незнакомки – или фиалки в тонких пальцах барышни на Невском.
Или, на худой конец, горящий поезд или трамвай, сошедший с рельсов.
Ничуть не бывало.
Обычным, даже не весенним днем – 15 ноября 1994 года, – ближе к вечеру, она переступила порог его магазина в сопровождении квадратного молодого человека с тонким спиралевидным проводом, свисающим из уха, и, коротко оглядевшись, произнесла:
– Какая милая лавчушка!
Разумеется, она обращалась не к спутнику. Тот оловянным солдатиком замер у входа.
Тонкий провод, незаметно закрепленный в ухе, – часть «гарнитура» – надежной системы коротковолновой связи. Такие, как правило, использует служба безопасности серьезных персон.
Детали Непомнящий отмечал сразу – понимающему взгляду они говорили об ином человеке много больше, чем самая подробная анкета.
Впрочем, реплика незнакомки была адресована и не Игорю Всеволодовичу, случайно оказавшемуся в торговом зале.
И не продавщице за прилавком.
Она просто говорила вслух то, что думала.
Обычно так поступают люди, которых мало интересует мнение окружающих да, собственно, и сами окружающие.
Причины такого безразличия бывают разными – от психического расстройства до творческого погружения в себя или подлинного, а не демонстративного сознания абсолютной собственной независимости.
От всего – и от всех.
Этой, пожалуй, более всего подходило последнее.
Игорь Всеволодович, несмотря на бездарную женитьбу, искренне любил женщин и умел по достоинству оценить то, что действительно следовало оценить в каждой. Даже если это «что-то» не бросалось в глаза.
Здесь, впрочем, не требовалось глубинного анализа.
Она была необыкновенно хороша.
Именно – хороша, а не просто красива, той особенной прелестью, сочетающей красоту лица и тела с отражением внутреннего мира, непонятно как проступающего вовне.
Трудно объяснить, почему окружающие обычно сразу же чувствуют эту гармонию и порой оказываются во власти очарования, особенно если прежде не были знакомы и, с гало быть, не имели возможности говорить и слушать.
У него такой возможности не было.
Пока.
И тем не менее – едва услышав низкий, чуть хрипловатый голос, мельком разглядев смуглое тонкое лицо с большими синими глазами, густые пряди черных волос, свободно падающих на хрупкие плечи, – узнал наверняка.
Она была из породы тех редких женщин, непонятным образом сочетающих все: ум, красоту, гармонию души и тела.
Возможно, поэтому так резануло душу небрежное «лавчушка», обращенное к тому же в никуда.
В пространство.
Будто в маленьком зале действительно было пусто.
– Спасибо на добром слове…
– О! Вы здесь…
– Торгую – вы напрасно замялись – всякой старой рухлядью. Раньше таких, как я, называли старьевщиками.
– Ну зачем вы так! Вот взяли и обиделись. На «лавчушку», конечно же. И напрасно. Между прочим, новомодные в Москве бутики по-французски означают не что иное, как лавки.
– Убедили, теперь буду всем говорить, что владею бутиком.
Разумеется, она заглянула к нему случайно. Буквально на огонек.
Маленькая витрина была уютно подсвечена бронзовой лампой – большой граненый шар темно-зеленого стекла загадочно мерцал в руках бронзовой нимфы. Вокруг в художественном беспорядке разбросаны разные забавные вещи и вещицы – создавая почти естественную атмосферу обители серебряного века, изысканной и небрежной одновременно. И даже смутное ощущение присутствия где-то неподалеку тех, кто жил здесь когда-то, с томным безразличием ожидая грядущую бурю. И канул – в ее сокрушительном порыве.
Витрина была особой гордостью Игоря Всеволодовича, итогом его отчаянной борьбы с модным дизайнером, оформлявшим магазин. В результате остались довольны все, даже ущемленный в свободе творчества дизайнер.
Теперь витрина честно отрабатывала вложения – и, возможно, уже этим случайным визитом расплатилась сполна.
Женщину звали Елизавета.
Так назвалась, не сказав более ничего.
Ничего говорить, впрочем, было и не нужно. Игорю Всеволодовичу и так было ясно: необыкновенно приятная во всех отношениях жена очень богатого мужа.
Большая, между прочим, редкость.
Наблюдая за супругами своих самых состоятельных клиентов, он, как правило, диву давался – где, на каких задворках, в каких сиротских приютах или, напротив, борделях находят они эти создания?
Определение неожиданно подсказал, а вернее сформулировал один из мужей. Прежде, однако, опорожнил на пару с Игорем Всеволодовичем бутылку виски, обмывая удачную сделку.
Ужинали под Москвой, на даче покупателя.
– Что смотришь? – Супруг, конечно, был пьян, но все еще проницателен. Взгляд, которым Игорь Всеволодович проводил хозяйку дома, не оставил без внимания и истолковал правильно. – Да, старик. Понимаю.
За такие деньги могла быть посимпатичнее.
Фраза показалась Игорю Всеволодовичу безупречной и в дальнейшем была взята на вооружение.
Так вот, Елизавета вполне соответствовала деньгам, которыми, судя по всему, располагала.
Возможно, что на этом приобретении супруг даже прилично сэкономил. Впрочем, теперь его не было рядом – судить было не с руки.
Да и не хотелось Игорю Всеволодовичу лицезреть никакого супруга. Достаточно было квадратного охранника у входа.
Итак, она заглянула в магазин в поисках, во-первых, подарка.
– Вот представьте себе: человек немолодой, умный, тонкий, даже изысканный. К тому же весьма состоятельный, и, разумеется, «полезные в хозяйстве» вещи исключаются. Да и не только потому. Просто исключаются, и все. Любит русский модерн, такой, знаете, ранний, с примесью классицизма. Вот. Может, найдется что-нибудь достойное?.. Почему вы улыбаетесь?
– Вы не сказали самого главного.
– А что, по-вашему, самое главное?
– Мужчина это или женщина?
– Господи, да какая разница! Изысканный человек – я сказала. А совершенство – это всегда некая эклектика, гармония противоположностей. Разве нет?
– Не готов ответить – не задумывался, но теперь непременно подумаю как-нибудь на досуге.
Подарок любителю русского модерна, вполне достойный, как показалось обоим, в итоге был найден.
Небольшая ваза для фруктов прозрачного лилового стекла, в форме распахнутого диковинного цветка, на витом бронзовом стебле. Наверху, у самого основания цветка, сплетенные ветви стебля разбегались в стороны. Сквозь них проглядывало женское лицо, обрамленное копной густых волнистых волос.
То ли нимфа, притаившаяся в зарослях волшебного сада.
То ли воплощенная в бронзе душа таинственного цветка.
То ли узница, прельщенная неземной красой коварного растения.
Но как бы там ни было – красиво, таинственно, и главное – классический русский авангард. Именно русский, с элементами неоклассицизма.
Во-вторых, Елизавета собирала Фаберже.
Однако ж не все, отмеченное клеймом великого мастера, что тоже говорило о неком уровне, причем отнюдь не материальном, – только посуду: кофейники, чашки, вазочки для варенья, фруктовницы, икорницы и даже ситечки для чая.
– Как Эллочка-людоедка! – Она засмеялась низким, грудным смехом с едва уловимой хрипотцой.
А Игорь Всеволодович возблагодарил Бога за то, что ничего подходящего из этой серии в тот день не было.
Однако ж мог обещать твердо, и он действительно нашел бы хоть супницу, хоть половник с кухни самого императора, переполошив всю антикварную Москву, – и значит, будет еще одна встреча.
А потом, возможно, еще одна.
Ничего большего в этот миг он не хотел – только видеть ее и слышать низкий с хрипотцой голос.
Они обменялись телефонами.
Ее визитка была простой и, пожалуй, слишком лаконичной; «Елизавета А. Лемех».
И все.
Внизу телефон, первые цифры которого были «418».
«Ну, разумеется, как же иначе?» – с необъяснимым раздражением подумал Игорь Всеволодович.
Телефонные номера самых серьезных объектов – сиречь домов и дач наиболее значимых персон – на Рублево-Успенском шоссе начинались цифрами «418» или «419». Эта малосущественная информация была как раз из тех деталей, вроде наушника из «гарнитура» в ухе охранника, по которым Непомнящий давно научился безошибочно определять место и уровень человека в социуме. Что немаловажно вообще и особенно для серьезного антиквара.
– Сюда не звоните никогда. Это телефон охраны, там не скажут ничего вразумительного, по определению. Я откликаюсь вот по этим…
Мелким, летящим почерком она дописала на визитке еще два номера: домашний – он начинался также «418…» – и мобильный.
И исчезла.
Оставив слабый горьковато-пряный запах неизвестных Непомнящему духов.
И только.
Москва, 3 ноября 2002 г., воскресенье, 19.10
Дорога домой не принесла ожидаемых неприятностей.
Город был почти пуст, а грязная подмерзшая кашица под колесами оказалась не такой уж проблемой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39