Он и так уже успел сказать слишком много. Дайна работала кулаками совсем не по-женски: ее тренировки при подготовке к съемке не прошли бесследно. Они немало добавили к тому, что она приобрела, живя в Нью-Йорке, где росла, учась защищать себя и играть в американский футбол. Исступление и гнев не помешали ей применить свои знания на практике.
— Дайна, Дайна, ради всего святого... О! — ради всего святого, выслушай меня!
Однако она не собиралась слушать ничего, зная, насколько Марк силен в логике, обеспечившей успех его политической карьеры. После очередного удара его рот наполнился кровью: ее кольцо из золота и нефрита — прощальный подарок, который она купила себе, уезжая сюда из Нью-Йорка — рассекло нежную кожу на его нижней губе.
Он отпрыгнул в сторону с расширенными от страха глазами, понимая, что не в состоянии остановить ее. Дайна увидела гримасу ужаса, исказившую его красивое лицо.
Ее глаза вспыхнули, и она потянулась за своей тяжелой сумкой. «Убирайся отсюда, скотина! — она даже не могла назвать его по имени. — Проваливай! И забирай вот это, — она пнула ногой лежащую девушку, выводя ее из оцепенения, — с собой».
Осторожно, не спуская глаз с Дайны и держась от нее на безопасном расстоянии, Марк сделал круг и, потянув девушку за руку, помог ей подняться. Ее маленькое и стройное тело, покрытое калифорнийским загаром, казалось почти болезненно худым. Даже теперь она не выказывала ни малейших признаков смущения, а когда Дайна, наконец, рассмотрела ее как следует, то с легким изумлением поняла, что девушке никак не больше пятнадцати лет. Ее крошечные груди вызывающе торчали вперед, а волосы на лобке были гладко выбриты.
Марк, стоявший в нелепой позе, зажав под мышкой одежду свою и ее, в последний раз попытался было что-то сказать, но Дайна отрезала: «Не надо. Не говори ничего. Ты был здесь просто временным постояльцем и все. Я не желаю слушать тебя, — слезы, блестевшие в уголках глаз, мешали ей видеть. — Тебе нет оправданий, нет...»
Он вышел за дверь, спотыкаясь, толкая перед собой раздетую, дрожащую от холода девушку, и завернул за угол дома, туда где оставил свою машину.
Откуда-то издалека, как ей показалось, донеслось отрывистое покашливание заводимого мотора, эхо от которого мучительно долго умирало в ночном воздухе. Глядя в окно, она видела два рубиновых огонька, то исчезающих за стволами деревьев, то вновь вспыхивающих в темноте.
Дайна стояла неподвижно, прислушиваясь к шороху листвы, чувствуя себя словно рыба, попавшая в сеть, вытащенная на поверхность из прохладных морских глубин и теперь судорожно хватающая ртом воздух, очутившись в мире, где все для нее было новым, чужим и пугающим.
Она отвернулась от окна, с трудом удерживая равновесие, прошла в гостиную и остановилась возле бара. Ее взгляду открылась шеренга бутылок. Помедлив, она потянулась за «Бакарди» и неожиданно вздрогнула всем телом, так что светлая жидкость заплескалась в бутылке. Налив рому на три пальца, Дайна в один присест опрокинула в себя содержимое стакана, словно это была лечебная микстура. Ее глаза закрылись сами собой, а по всему телу вновь пробежала дрожь. Оттолкнув от себя хрустальный стакан, она покачала головой и почти бегом вернулась в холл.
Кинувшись в спальню, она распахнула дверцы шкафа и вытащила оттуда всю одежду Марка. Затем она очистила от его вещей и комод и свалила все в кучу на ковре. Все, что поместилось, она запихнула в его потрепанный чемодан, видавший, как любил говорить сам Марк, «жару Ла-Паса, блеск Буэнос-Айреса и еще тысячу других мест», и захлопнула крышку. Подхватив его в одну руку и оставшуюся одежду в другую, она вприпрыжку бросилась к входной двери, неуклюже спотыкаясь и ругаясь на чем свет стоит, больно ударившись о ножку стула.
Снаружи ее встретило пение ночных птиц, порхавших в темноте между кронами деревьев. На противоположной стороне холма заходилась в лае собака, должно быть почуявшая койота, прокравшегося на ее территорию.
Дайна прошла по склону туда, где привольно росла низкая неподстригаемая трава и какие-то плотные колючие кустики. Она постояла, в раздумье глядя на чемодан, оттягивавший ей руку. Он сопровождал Марка, когда тот перебирался из Бирмы в Таиланд и дальше, как он утверждал, с большим риском для жизни через границу в запретную Камбоджу. Он делал это из сочувствия к искалеченным и умирающим людям на другом конце света, считая себя, по крайней мере, отчасти ответственным за их мучения и беды. Но испытания, которым он подвергался там, сделали его слепым в отношении таких же элементарных вещей у себя дома" Подобно космонавту, возвратившемуся домой после прогулки по луне, размышляла Дайна, он разительно переменился: его мысли исказились до неузнаваемости, и чувства стали пародией на то, какими они когда-то были. Пламя каких-то неведомых пожарищ спалило его душу.
Наконец, она избавилась от своего груза, швырнув чемодан в ночь. Некоторое время она стояла неподвижно, наблюдая за тем, как он, кувыркаясь, медленно катился вниз по склону, заросшему папоротником, таким высоким, что он походил порой на подлесок тропических джунглей. Пролетев ярдов двадцать, чемодан ударился углом о землю, отчего крышка распахнулась, и все содержимое вывалилось наружу.
Затем Дайна неторопливо принялась бросать следом оставшуюся одежду Марка, одну вещь за другой. В конце концов в руках у нее осталась только одна шелковая рубашка, которую она купила ему в подарок на последний день рождения. Марк часто говорил, что любит ее больше остальных. Через мгновение, предварительно скомканная, она разделила судьбу прочих обломков прежней жизни. На полпути к подножию холма рубашка застряла, зацепившись за ветку гигантской акации, развеваясь и трепеща, как последний штандарт войска, уже проигравшего сражение. Затем налетевший порыв прохладного ветерка сдернул ее, поднял высоко над землей, точно воздушного змея, сорвавшегося с бечевки, и потащил прочь. Однако, еще прежде чем она скрылась из вида, Дайна отвернулась и пошла назад.
Вернувшись в дом, она закрыла дверь и, поежившись, впервые за много месяцев заперла ее на замок и цепочку.
Снаружи доносилось пение цикад; на кухне громко тикали старые настенные часы. Дайна смотрела перед собой невидящими глазами, до боли стискивая кулаки. Ее оцепенение медленно отступало. Она сняла трубку и набрала номер Мэгги. После четвертого гудка она вдруг сообразила, что та, скорее всего, сейчас вместе с Крисом в студии и наверняка не испытывает ни малейшего желания принимать пусть даже пассивное участие в идиотских событиях сегодняшнего вечера.
Выругавшись, Дайна повесила трубку и спустилась в холл переодеться. Она решила, что самое лучшее для нее сейчас — выбраться из дома и отправиться в «Вотерхаус», единственное место, где ей удалось бы остыть и расслабиться.
В ванной Дайна замешкалась. Застыв перед зеркалом, она увидела в нем свой мгновенный образ по ту сторону пространства и времени. Прибрежной волной ее заносит в прохладную комнату с кафельными стенами. Все движения замирают. Она ничем не отличается от мертвого изваяния, дрейфующего в море бледного рассеянного света. Не отрывая взгляда от своего отражения, она медленно присела и отвела назад пышные льняные волосы, волнами спадавшие на худые плечи. Она разглядывала собственное лицо в зеркале, точно фотографию или изображение на экране, отмечая про себя четкий овал, широко расставленные фиолетовые с золотыми крапинками глаза, длинные и узкие, с чуть опущенными уголками, выделяющиеся вперед скулы. Она почувствовала, что похожа больше на мать, чем на отца.
Вдруг она расплакалась, хотя всего мгновением раньше была твердо уверена, что этого не случится. Судорожно всхлипывая, она опустила голову, закрыла лицо руками и принялась слегка раскачиваться из стороны в сторону, находя пусть слабое, но все же утешение в безостановочном движении. Перестав плакать, она поднялась и, пустив воду сильной струёй, долго умывалась.
В шуме воды ей послышался голос Марка, шепчущего:
«Любимая! Любимая!» Дайна встряхнулась, чувство жалости по отношению к себе самой не вызвало у нее ничего, кроме жалости.
«Будь взрослой! — яростно приказала она себе. — На кой черт он тебе нужен?» Ответ на вопрос был прост, и тело Дайны знало его в совершенстве: весь вечер, спеша домой, она улыбалась, думая о близости с Марком.
Наскоро стащив одежду, она залезла под душ, а минуту спустя уже натягивала на еще влажное тело голубую шелковую блузку. Вначале она подумала о джинсах, но они как-то не подходили к сегодняшней ночи, и поэтому она одела юбку из темно-синего и бледно-желтого ситца. Она оглядела себя, переводя взгляд по очереди на тугую высокую грудь — грудь Ким Новак, как однажды сказал ей в шутку Рубенс — узкую талию и длинные ноги танцовщицы.
Ночь и серебристый «Мерседес» умчали ее прочь, и она вздохнула посвободней, укачиваемая быстрой ездой. Встречный поток воздуха играл ее волосами, и огни долины, окруженные таинственным ореолом в сгустившихся сумерках, казалось, подмигивали Дайне сквозь просветы стремительно надвигавшейся на нее листвы деревьев.
Двигатель пульсировал в такт сердцу Дайны. Пролетая мимо высокой каменной ограды, за которой на мгновение исчез аромат жимолости, сменившийся запахом бензина, Дайна вспомнила об улицах Нью-Йорка, вечно полные ревущей, пьянящей жизни, не замирающей ни на секунду и завораживающей своей грубой силой.
В ее сознание проникли странные тревожные отклики периода в ее жизни, когда у нее не было ничего своего, даже человека, к которому она могла бы обратиться. Одинокая, переполняемая страхом и подавленной яростью, Дайна нашла единственный способ, позволявший ей выжить — выйти на улицу. Только там люди обращались с ней, как с полноценной личностью, думающей и чувствующей и живущей своей собственной отдельной от всех жизнью.
В Дайне вдруг вспыхнула старая привязанность к Бэбу, и слезы вновь покатились по ее щекам. «Не делай этого, — стиснув зубы, шептала она. — Ты уже однажды шла по этому пути и знаешь, куда он ведет». Дайна поежилась. «Я почти на краю, — думала она. — Новые глубины, в которые меня толкает Марион, сами по себе наводят ужас и без подлости, учиненной Марком прямо у меня на глазах. Чтоб ему провалиться!» Она чувствовала себя отрезанной от внешнего мира, и роскошные дома, вереницей тянувшиеся вдоль дороги, не показались бы ей более чужими, даже если б она прилетела из другой солнечной системы.
Дайна с размаху вытерла ладонью глаза, рванула рычаг переключения скоростей и, почувствовав, как «Мерседес» рванулся вперед, притормозила на крутом повороте. Над дорогой собирался туман, клочья которого проносились мимо, похожие на обрывки призрачных парусов, и Дайне вдруг стало по-настоящему страшно. Ей показалось, будто все вокруг растворилось в пустоте, такой же кошмарной как та, что царила у нее в душе.
С яростным стоном она наклонилась вперед, нащупала рукой кассету и, вставив ее в магнитофон, до отказа повернула ручку громкости. Динамики взревели, выдавая резкий электрический рок в исполнении «Хартбитс»: пронзительные, отрывистые ударные накладывались на мощный фундамент баса. После вступления, исполненного на гитарах и клавишах, она услышала гневный голос Криса. Каждое слово отдавалось в ее ушах, точно выстрел:
Сколько раз я пытался
Настичь тебя, сломать тебя,
Догнать и растерзать тебя.
Ты знаешь, я все равно найду тебя...
Дайна откинула голову назад, подставляя разгоряченное лицо под струю прохладного воздуха.
Связанному по рукам и ногам
С резиновым кляпом во рту,
Мы теперь не убежим.
Я был схвачен силой
В глухой ночи...
Ветер бил ей в лицо с такой силой, что Дайна невольно оскалилась. На минуту она забыла обо всем на свете, просто отдаваясь мощному потоку музыки, увлекавшему ее за собой, подобно океанскому отливу.
Я был схвачен силой
Без честного поединка.
Желто-голубое полушарие Лос-Анджелеса простиралось далеко внизу у подножия холма. Там под облаком тяжелого смога ощущалось биение жизни, точно заключенная в подземелье душа стремилась вырваться наружу из мучительных тисков огромного города.
Дайна стремительно понеслась навстречу ей.
«Вотерхаус» представлял собой массу ослепительных огней, отражающихся и раскачивающихся, точно скопление светящихся морских существ на поверхности воды. В этот час на Марин дель Рей не было видно обычной толпы, и Адмиралти Вэй выглядел пустынным (хотя человек приезжий, возможно, стал бы придерживаться иного мнения на сей счет). Большие яхты возле причалов превратились в двухмерные тени, и их мачты походили на антенны, посылающие таинственные сигналы в небеса.
Из многочисленных ресторанов Лос-Анджелеса Дайна любила этот больше всего. Она знала в нем каждого человека, а они, в свою очередь, чтобы ей здесь было хорошо и уютно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
— Дайна, Дайна, ради всего святого... О! — ради всего святого, выслушай меня!
Однако она не собиралась слушать ничего, зная, насколько Марк силен в логике, обеспечившей успех его политической карьеры. После очередного удара его рот наполнился кровью: ее кольцо из золота и нефрита — прощальный подарок, который она купила себе, уезжая сюда из Нью-Йорка — рассекло нежную кожу на его нижней губе.
Он отпрыгнул в сторону с расширенными от страха глазами, понимая, что не в состоянии остановить ее. Дайна увидела гримасу ужаса, исказившую его красивое лицо.
Ее глаза вспыхнули, и она потянулась за своей тяжелой сумкой. «Убирайся отсюда, скотина! — она даже не могла назвать его по имени. — Проваливай! И забирай вот это, — она пнула ногой лежащую девушку, выводя ее из оцепенения, — с собой».
Осторожно, не спуская глаз с Дайны и держась от нее на безопасном расстоянии, Марк сделал круг и, потянув девушку за руку, помог ей подняться. Ее маленькое и стройное тело, покрытое калифорнийским загаром, казалось почти болезненно худым. Даже теперь она не выказывала ни малейших признаков смущения, а когда Дайна, наконец, рассмотрела ее как следует, то с легким изумлением поняла, что девушке никак не больше пятнадцати лет. Ее крошечные груди вызывающе торчали вперед, а волосы на лобке были гладко выбриты.
Марк, стоявший в нелепой позе, зажав под мышкой одежду свою и ее, в последний раз попытался было что-то сказать, но Дайна отрезала: «Не надо. Не говори ничего. Ты был здесь просто временным постояльцем и все. Я не желаю слушать тебя, — слезы, блестевшие в уголках глаз, мешали ей видеть. — Тебе нет оправданий, нет...»
Он вышел за дверь, спотыкаясь, толкая перед собой раздетую, дрожащую от холода девушку, и завернул за угол дома, туда где оставил свою машину.
Откуда-то издалека, как ей показалось, донеслось отрывистое покашливание заводимого мотора, эхо от которого мучительно долго умирало в ночном воздухе. Глядя в окно, она видела два рубиновых огонька, то исчезающих за стволами деревьев, то вновь вспыхивающих в темноте.
Дайна стояла неподвижно, прислушиваясь к шороху листвы, чувствуя себя словно рыба, попавшая в сеть, вытащенная на поверхность из прохладных морских глубин и теперь судорожно хватающая ртом воздух, очутившись в мире, где все для нее было новым, чужим и пугающим.
Она отвернулась от окна, с трудом удерживая равновесие, прошла в гостиную и остановилась возле бара. Ее взгляду открылась шеренга бутылок. Помедлив, она потянулась за «Бакарди» и неожиданно вздрогнула всем телом, так что светлая жидкость заплескалась в бутылке. Налив рому на три пальца, Дайна в один присест опрокинула в себя содержимое стакана, словно это была лечебная микстура. Ее глаза закрылись сами собой, а по всему телу вновь пробежала дрожь. Оттолкнув от себя хрустальный стакан, она покачала головой и почти бегом вернулась в холл.
Кинувшись в спальню, она распахнула дверцы шкафа и вытащила оттуда всю одежду Марка. Затем она очистила от его вещей и комод и свалила все в кучу на ковре. Все, что поместилось, она запихнула в его потрепанный чемодан, видавший, как любил говорить сам Марк, «жару Ла-Паса, блеск Буэнос-Айреса и еще тысячу других мест», и захлопнула крышку. Подхватив его в одну руку и оставшуюся одежду в другую, она вприпрыжку бросилась к входной двери, неуклюже спотыкаясь и ругаясь на чем свет стоит, больно ударившись о ножку стула.
Снаружи ее встретило пение ночных птиц, порхавших в темноте между кронами деревьев. На противоположной стороне холма заходилась в лае собака, должно быть почуявшая койота, прокравшегося на ее территорию.
Дайна прошла по склону туда, где привольно росла низкая неподстригаемая трава и какие-то плотные колючие кустики. Она постояла, в раздумье глядя на чемодан, оттягивавший ей руку. Он сопровождал Марка, когда тот перебирался из Бирмы в Таиланд и дальше, как он утверждал, с большим риском для жизни через границу в запретную Камбоджу. Он делал это из сочувствия к искалеченным и умирающим людям на другом конце света, считая себя, по крайней мере, отчасти ответственным за их мучения и беды. Но испытания, которым он подвергался там, сделали его слепым в отношении таких же элементарных вещей у себя дома" Подобно космонавту, возвратившемуся домой после прогулки по луне, размышляла Дайна, он разительно переменился: его мысли исказились до неузнаваемости, и чувства стали пародией на то, какими они когда-то были. Пламя каких-то неведомых пожарищ спалило его душу.
Наконец, она избавилась от своего груза, швырнув чемодан в ночь. Некоторое время она стояла неподвижно, наблюдая за тем, как он, кувыркаясь, медленно катился вниз по склону, заросшему папоротником, таким высоким, что он походил порой на подлесок тропических джунглей. Пролетев ярдов двадцать, чемодан ударился углом о землю, отчего крышка распахнулась, и все содержимое вывалилось наружу.
Затем Дайна неторопливо принялась бросать следом оставшуюся одежду Марка, одну вещь за другой. В конце концов в руках у нее осталась только одна шелковая рубашка, которую она купила ему в подарок на последний день рождения. Марк часто говорил, что любит ее больше остальных. Через мгновение, предварительно скомканная, она разделила судьбу прочих обломков прежней жизни. На полпути к подножию холма рубашка застряла, зацепившись за ветку гигантской акации, развеваясь и трепеща, как последний штандарт войска, уже проигравшего сражение. Затем налетевший порыв прохладного ветерка сдернул ее, поднял высоко над землей, точно воздушного змея, сорвавшегося с бечевки, и потащил прочь. Однако, еще прежде чем она скрылась из вида, Дайна отвернулась и пошла назад.
Вернувшись в дом, она закрыла дверь и, поежившись, впервые за много месяцев заперла ее на замок и цепочку.
Снаружи доносилось пение цикад; на кухне громко тикали старые настенные часы. Дайна смотрела перед собой невидящими глазами, до боли стискивая кулаки. Ее оцепенение медленно отступало. Она сняла трубку и набрала номер Мэгги. После четвертого гудка она вдруг сообразила, что та, скорее всего, сейчас вместе с Крисом в студии и наверняка не испытывает ни малейшего желания принимать пусть даже пассивное участие в идиотских событиях сегодняшнего вечера.
Выругавшись, Дайна повесила трубку и спустилась в холл переодеться. Она решила, что самое лучшее для нее сейчас — выбраться из дома и отправиться в «Вотерхаус», единственное место, где ей удалось бы остыть и расслабиться.
В ванной Дайна замешкалась. Застыв перед зеркалом, она увидела в нем свой мгновенный образ по ту сторону пространства и времени. Прибрежной волной ее заносит в прохладную комнату с кафельными стенами. Все движения замирают. Она ничем не отличается от мертвого изваяния, дрейфующего в море бледного рассеянного света. Не отрывая взгляда от своего отражения, она медленно присела и отвела назад пышные льняные волосы, волнами спадавшие на худые плечи. Она разглядывала собственное лицо в зеркале, точно фотографию или изображение на экране, отмечая про себя четкий овал, широко расставленные фиолетовые с золотыми крапинками глаза, длинные и узкие, с чуть опущенными уголками, выделяющиеся вперед скулы. Она почувствовала, что похожа больше на мать, чем на отца.
Вдруг она расплакалась, хотя всего мгновением раньше была твердо уверена, что этого не случится. Судорожно всхлипывая, она опустила голову, закрыла лицо руками и принялась слегка раскачиваться из стороны в сторону, находя пусть слабое, но все же утешение в безостановочном движении. Перестав плакать, она поднялась и, пустив воду сильной струёй, долго умывалась.
В шуме воды ей послышался голос Марка, шепчущего:
«Любимая! Любимая!» Дайна встряхнулась, чувство жалости по отношению к себе самой не вызвало у нее ничего, кроме жалости.
«Будь взрослой! — яростно приказала она себе. — На кой черт он тебе нужен?» Ответ на вопрос был прост, и тело Дайны знало его в совершенстве: весь вечер, спеша домой, она улыбалась, думая о близости с Марком.
Наскоро стащив одежду, она залезла под душ, а минуту спустя уже натягивала на еще влажное тело голубую шелковую блузку. Вначале она подумала о джинсах, но они как-то не подходили к сегодняшней ночи, и поэтому она одела юбку из темно-синего и бледно-желтого ситца. Она оглядела себя, переводя взгляд по очереди на тугую высокую грудь — грудь Ким Новак, как однажды сказал ей в шутку Рубенс — узкую талию и длинные ноги танцовщицы.
Ночь и серебристый «Мерседес» умчали ее прочь, и она вздохнула посвободней, укачиваемая быстрой ездой. Встречный поток воздуха играл ее волосами, и огни долины, окруженные таинственным ореолом в сгустившихся сумерках, казалось, подмигивали Дайне сквозь просветы стремительно надвигавшейся на нее листвы деревьев.
Двигатель пульсировал в такт сердцу Дайны. Пролетая мимо высокой каменной ограды, за которой на мгновение исчез аромат жимолости, сменившийся запахом бензина, Дайна вспомнила об улицах Нью-Йорка, вечно полные ревущей, пьянящей жизни, не замирающей ни на секунду и завораживающей своей грубой силой.
В ее сознание проникли странные тревожные отклики периода в ее жизни, когда у нее не было ничего своего, даже человека, к которому она могла бы обратиться. Одинокая, переполняемая страхом и подавленной яростью, Дайна нашла единственный способ, позволявший ей выжить — выйти на улицу. Только там люди обращались с ней, как с полноценной личностью, думающей и чувствующей и живущей своей собственной отдельной от всех жизнью.
В Дайне вдруг вспыхнула старая привязанность к Бэбу, и слезы вновь покатились по ее щекам. «Не делай этого, — стиснув зубы, шептала она. — Ты уже однажды шла по этому пути и знаешь, куда он ведет». Дайна поежилась. «Я почти на краю, — думала она. — Новые глубины, в которые меня толкает Марион, сами по себе наводят ужас и без подлости, учиненной Марком прямо у меня на глазах. Чтоб ему провалиться!» Она чувствовала себя отрезанной от внешнего мира, и роскошные дома, вереницей тянувшиеся вдоль дороги, не показались бы ей более чужими, даже если б она прилетела из другой солнечной системы.
Дайна с размаху вытерла ладонью глаза, рванула рычаг переключения скоростей и, почувствовав, как «Мерседес» рванулся вперед, притормозила на крутом повороте. Над дорогой собирался туман, клочья которого проносились мимо, похожие на обрывки призрачных парусов, и Дайне вдруг стало по-настоящему страшно. Ей показалось, будто все вокруг растворилось в пустоте, такой же кошмарной как та, что царила у нее в душе.
С яростным стоном она наклонилась вперед, нащупала рукой кассету и, вставив ее в магнитофон, до отказа повернула ручку громкости. Динамики взревели, выдавая резкий электрический рок в исполнении «Хартбитс»: пронзительные, отрывистые ударные накладывались на мощный фундамент баса. После вступления, исполненного на гитарах и клавишах, она услышала гневный голос Криса. Каждое слово отдавалось в ее ушах, точно выстрел:
Сколько раз я пытался
Настичь тебя, сломать тебя,
Догнать и растерзать тебя.
Ты знаешь, я все равно найду тебя...
Дайна откинула голову назад, подставляя разгоряченное лицо под струю прохладного воздуха.
Связанному по рукам и ногам
С резиновым кляпом во рту,
Мы теперь не убежим.
Я был схвачен силой
В глухой ночи...
Ветер бил ей в лицо с такой силой, что Дайна невольно оскалилась. На минуту она забыла обо всем на свете, просто отдаваясь мощному потоку музыки, увлекавшему ее за собой, подобно океанскому отливу.
Я был схвачен силой
Без честного поединка.
Желто-голубое полушарие Лос-Анджелеса простиралось далеко внизу у подножия холма. Там под облаком тяжелого смога ощущалось биение жизни, точно заключенная в подземелье душа стремилась вырваться наружу из мучительных тисков огромного города.
Дайна стремительно понеслась навстречу ей.
«Вотерхаус» представлял собой массу ослепительных огней, отражающихся и раскачивающихся, точно скопление светящихся морских существ на поверхности воды. В этот час на Марин дель Рей не было видно обычной толпы, и Адмиралти Вэй выглядел пустынным (хотя человек приезжий, возможно, стал бы придерживаться иного мнения на сей счет). Большие яхты возле причалов превратились в двухмерные тени, и их мачты походили на антенны, посылающие таинственные сигналы в небеса.
Из многочисленных ресторанов Лос-Анджелеса Дайна любила этот больше всего. Она знала в нем каждого человека, а они, в свою очередь, чтобы ей здесь было хорошо и уютно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101