Громкие удары ее сердца, отсчитывавшего словно метроном раз-два, раз-два, толчками отдавались в сонной артерии и в кистях рук. Казалось, оно было готово выпрыгнуть из ее груди. "Марк, Марк, — мысленно повторяла она, закусив губу.
Слезы наворачивались ей на глаза. — Какой же ты негодяй!"
Вдруг решившись, она завела мотор и, включив первую скорость, свернула на подъездной путь к дому Рубенса. Огромное здание с оранжевой наклонной покатой крышей в испанском стиле и оштукатуренными арками вдоль стен стоял на довольно большом удалении от дороги. Яркий свет в окнах слегка затушевывался пышным розовым сиянием, расцвечивавшим небо над невидимым отсюда Голливудом.
Ветви двенадцати массивных тополей прошелестели поочередно по крыше ее «Мерседеса». Затем перед лобовым стеклом мелькнуло бесстрастное мексиканское лицо помощника садовника, уезжавшего домой на своей «Хонде».
Дайна позвонила в колокольчик, и дверь распахнулась. На пороге стояла экономка Рубенса Мария, тоже уже собравшаяся уходить.
— Buenos tardes, сеньорита Уитней, — сказала она, отвесив едва заметный, церемонный поклон. — Сеньор как раз заканчивает партию в теннис.
— Да? И кто же у него в гостях?
— Никого, сеньорита. — Мария улыбнулась. — Сегодня он играет с машиной. — Впустив гостью, она вышла на улицу и притворила за собой дверь. Дайна бесшумно спустилась в холл, миновав огромное полотно Эль-Греко на стене слева, и, пройдя, через арку, очутилась в гостиной.
Рубенс уже шел ей навстречу через ведущую наружу дверь на противоположном конце комнаты. Он был одет в белые теннисные шорты и майку с двумя темно-синими полосками по бокам. Вокруг плеч он обернул большое лохматое полотенце; на предплечье его правой руки красовался бело-голубой напульсник. Позади Рубенса в ярком свете прожекторов Дайна увидела плавательный бассейн олимпийского стандарта и справа от него уголок земляного теннисного корта. При виде гостьи на лице Рубенса расплылась широкая улыбка.
— Ты все-таки пришла.
— А ты думал, что этого не произойдет?
— И да, и нет, — он сделал жест ладонью, означавший сомнение. — Я заключил пари с самим собой. Она приблизилась к нему.
— Ну и каков результат?
— Я победил, — он улыбнулся и направился к бару.
— Я думаю, ты смухлевал.
Намешав ей коктейль с «Бакарди», он бросил туда кусочек лайма и заметил:
— Я всегда честен по отношению к себе.
— И очень самоуверен. — Дайна взяла холодный стакан, протянутый им.
— Все дело в долгой тренировке, — ответил он, делая большой глоток. — Мне не раз приходилось получать по мозгам.
Она рассмеялась, уверенная в том, что он шутит, но тут же посерьезнела и, опустив глаза, уставилась в свой стакан.
— Я почти решила не приходить.
Он промолчал и, достав сигарету из изящного золотого портсигара, прикурил ее. Выпустив с легким шипением струйку дыма изо рта, он стряхнул пепел в маленький горшок, в котором стоял кактус.
Интуиция, обостренная ее собственной печалью, подсказала Дайне, какие слова Рубенса крылись за этим молчанием Рубенса. «Какая разница? — казалось, говорил он. — Ты здесь, а только это и имеет значение». Поэтому она удивилась, когда Рубенс неожиданно спросил:
— Что случилось?
Дайна увидела участие и заботу на его лице, сознавая, что, возможно, она предпочла бы услышать от него нечто иное, столкнуться с его черствостью и бездушием. Тогда ей было бы гораздо легче просто встать и уйти от него, не испытывая при этом никаких чувств.
— Мне не хочется говорить об этом!
— Перестань, — он вышел из-за бара и шагнул к ней. — Если нет, то зачем ты тогда вообще заговорила об этом? — Взяв ее за руку, он помог ей спуститься по трем ступенькам в небольшое углубление, в котором стояла огромная, напоминающая по форме подкову, кушетка, обтянутая синим бархатом.
— Итак, — сказал он, усаживаясь рядом с ней, — излей свою душу.
— Ты хочешь превратить это в комедию, — ее глаза вспыхнули.
— Я? — он сделал недоуменное лицо.
— Эта речь в духе Раймонда Чандлера...
— Всего лишь пережиток из моей прошлой жизни, в качестве Филиппа Марлоу. Я вовсе не хочу поразвлечься за твой счет.
Несколько секунд Дайна пристально вглядывалась в его лицо.
— Я выгнала Марка. Он...
— Ты уже говорила об этом.
— Ты можешь послушать меня, не перебивая...
— Тебе гораздо лучше без него, уверяю тебя.
— Почему? Потому что он — черный?
— В наше время не имеет значения.
— Рассказывай об этом кому-нибудь другому.
— Ну ладно, согласен. Но я имел в виду его политические взгляды, а не цвет кожи. — Рубенс приложился к стакану. — В свое время многим людям пришлось изрядно похлопотать, чтобы помочь Фонде вернуться на экран.
— Ее политические убеждения были тут вовсе не причем.
— Неужели? — его брови поползли вверх, изображая притворное удивление. — Тогда прошу прощения. Никак не ожидал от тебя такой наивности.
— Скажи мне, что тебе известно.
— То, что я уже сказал, — Рубенс поставил стакан на белый журнальный столик перед собой. — Пойми, твоя ракета находится на стартовой площадке в ожидании взлета. Неужели ты хочешь, чтобы по какой-то причине контакты вдруг оказались разомкнутыми, — он внимательно посмотрел на нее.
— Нет, — ответила она, отвернувшись на мгновение в сторону. — Но это имеет такое же отношение к нам, как и ко мне и Марку. Все идет шиворот-навыворот, разве ты не видишь? Мой долгий и нелегкий роман с ним только-только закончился. Тут появляешься ты, и я начинаю чувствовать себя как маятник. Мне кажется, что в любую минуту нить может оборваться, и я упаду.
Рубенс протянул руку и слегка прикоснулся к ее плечу.
— Тогда больше не думай об этом. Он всегда гонялся за...
— Не надо, — произнесла она предостерегающим тоном.
— В чем дело? Это разговор не для твоего деликатного слуха? Ты знаешь, с кем он спал во время съемок. Он не мог оторваться от этих грязных...
— Прекрати! — он приблизился к ней вплотную. Дайна видела маленькие блестящие капельки пота на его лице и едва начавшуюся пробиваться щетину на щеках и подбородке. Но сильней всего на нее действовал исходивший от него животный запах. Не обращая внимания на ее возражения, Рубенс продолжал говорить низким, но тем не менее ясным и отчетливым голосом:
— Я никогда не мог понять, что ты нашла в Марке Нэсситере, и рад, что ты наконец вышвырнула его. — Свободной рукой он с силой развернул ее голову, так что Дайне пришлось смотреть ему в глаза. — Меня тошнит от выражения на твоем лице, тошнит от мысли о том, что ты до сих пор испытываешь какие-то чувства по отношению к этому ублюдку, полторы недели бегавшему по пятам за маленькой пятнадцатилетней шлюхой...
— Ты знал! — высвободив голову одним резким движением, она вскочила с места.
— Постой...
Дайна с размаху влепила ему пощечину, оставившую красный след у него на щеке.
— Мерзавец! Почему ты не сказал мне об этом?
— Ты серьезно полагаешь, что стала бы слушать меня?
— Ты наступил на меня своей грязной подошвой точно так же, как на всех остальных женщин, попадавшихся тебе на пути. Ты воспользовался этим обстоятельством. — Она бросила на него взгляд, полный ненависти и презрения. — Наверное, я сошла с ума, придя сюда.
Повернувшись на каблуках, она быстро поднялась по ступенькам, но он догнал ее и схватил за руку.
— Подожди, все совсем не так.
Дайна обернулась и посмотрела на него.
— Неужели? Ты лжешь! Ты не знал, что случилось, когда повстречался со мной в ресторане? Только посмей сказать мне это, и я плюну тебе в глаза!
Она увидела, как он задрожал, и кровь отхлынула от его лица не постепенно, а сразу в одно мгновение. Чувствуя, что его тело превратилось в сжатую пружину, она инстинктивно знала, что у него есть только один способ отреагировать на подобную ситуацию — насилие. Но именно поэтому она не могла остановиться, Стремясь завести его еще больше и добиться ответа, который раз и навсегда показал бы его истинные чувства по отношению к ней.
— Я говорю серьезно, Рубенс. Оставь свое вранье для бизнеса. Ты так привык вертеть женщинами, как тебе того хочется, что уже не видишь в них людей. Ну а я — человек, и мне, черт возьми, не нравится, когда мне врут. Ты понимаешь, что со мной нельзя обращаться таким образом?
Казалось в воздухе между ними скопился электрический заряд, и одно неосторожное движение могло вызвать молнию, испепелившую бы весь мир: столь важен был этот миг.
— Ладно, — сказал он после паузы, длившейся целую вечность. — Это правда, так все начиналось. Мне позвонили через десять минут, после того как ты его прогнала...
— Спасибо за откровенность.
— Дай мне договорить! Ты сказала..., — он вновь попытался взять ее за руку, но Дайна обожгла его таким взглядом, что Рубенс тут же испуганно отдернул ладонь. — Может быть, нам обоим стоит слушать друг друга хоть иногда, а? Возможно, в этом кроется часть проблемы.
— Я не собираюсь стоять здесь и выслушивать твой жалкий лепет. — Она отвернулась. — Ты натренировался настолько хорошо, что уже сам не замечаешь, когда врешь. Истина не имеет для тебя ни малейшего значения. Истинно то, что выгодно Рубенсу в данный момент. Боже, даже не представляю, как я могла испытывать хоть какие-то чувства...
— Ну что мне сделать, чтобы убедить тебя? Дайна вяло улыбнулась.
— Не жди от меня какой-либо помощи в этом.
— И ты вот так запросто уйдешь?
— Почему бы и нет? Я здесь ничего не забыла.
— Если ты уйдешь сейчас, то не узнаешь наверняка.
— Поверь, Рубенс, я знаю.
— Я по-прежнему хочу, чтобы ты переехала ко мне.
— Перестань.
Наступила какая-то особенная напряженная пауза. Это было так, словно они вдвоем стояли на лесной поляне, лишенные не только одежды, но и заботливо взращенных в них пластов цивилизованности. Они оба застыли неподвижно, как каменные изваяния, и лишь зрачки чуть заметно перемещались, а ноздри раздувались, как у хищных зверей, принюхивающихся к запаху противника. Казалось, еще немного и они, оскалив зубы, зарычат друг на друга.
— Ты ведь не хочешь уйти на самом деле, Дайна, — если в его голосе и не звучала угроза, то по крайней мере, крылся намек на нее.
Она прекрасно знала, к чему он клонит, но не слишком испугалась. Понимая, насколько важна для нее роль Хэтер Дуэлл, она тем не менее твердо решила не отступать. В конце концов, сколько миллионов было уже потрачено на эту ленту? Слишком много, чтобы он мог позволить ей покинуть съемочную площадку. Он просто сменил тактику. Точно так же, как он удержался от того, чтобы ударить ее минуту назад, он пойдет на попятный и здесь.
А если это не блеф? Он обладает властью. Он может лишить ее роли. Что будет с ней? Если б она была мужчиной, ничего этого не произошло бы. Сила и власть. Вот чего ей не хватает.
На мгновение ее решимость поколебалась, но новая мысль придала Дайне мужества: если она уступит сейчас, то все повторится еще и еще раз. Она никогда не выберется из западни и не обретет власти.
— Ты не выкинешь меня из картины, — сказала она твердо, подумав про себя: «Это единственный для меня способ защитить себя».
Лицо Рубенса превратилось в ничего не выражающую маску.
— Ты слишком сильно хочешь сыграть эту роль, Дайна. Она нужна тебе.
— Я скорее пойду к Теду Кесселю, чем позволю тебе унижать меня.
— Отлично. — В его голосе прозвучали особые, не слышанные ею прежде нотки. — В таком случае ты отстраняешься от съемок.
На мгновение ей почудилось, что ее сердце перестало биться. Не ослышалась ли она? Не сон ли это? Но нет. Она ошиблась в расчетах, и Рубенс, как и она, решил идти до конца.
Она повернулась молча и пошла к двери, ведущей в холл. Ее блуждающий взгляд упал на изображенного на полотне Эль Греко старика, чье узкое, длинное лицо было наполнено какой-то сокровенной мудростью, а спокойные проницательные глаза словно следили за каждым ее движением.
Сердце Дайны разрывалось на части. Слезы, собравшихся в уголках ее глаз, застыли неподвижно, точно она усилием воли не позволяла им скатиться вниз по щекам. Она могла позволить старому испанскому еврею с портрета видеть ее позор, но Рубенсу — никогда.
Ей вспомнилось другое пережитое ею унижение и то время, когда она заперлась внутри себя от всего мира, и мучения ее стали совсем невыносимыми. Ища утешения, она в отчаянии вглядывалась в лицо старика. Однако он не мог протянуть ей руку, прикоснуться к ней, он всего лишь молча смотрел на нее, и во взгляде его выразительных глаз она прочитала простую, ясную мысль: «Я выжил несмотря ни на что. То же самое будет и с тобой».
Она уже стояла на пороге гостиной, когда услышала тихий голос Рубенса, доносившийся до нее словно из иного мира.
— Пожалуйста, вернись. Я погорячился. Дайна, не отрываясь, продолжала смотреть в глаза старика.
— Ты не можешь простить меня?
Она обернулась.
— Почему тебе надо обязательно быть таким жестоким? — слезы все еще блестели в уголках ее глаз; она не забывала об этом. — Зачем ты сказал мне это?
— Ты победила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101