Они с Сэммартином уже больше месяца жили в Японии. В тот день после полудня зарядил дождь и до вечера по-кошачьи вылизывал улицы. Труппа Юнайтед Стейтс Опера готовилась к рождественскому представлению под открытым небом для американских солдат. К началу концерта небо очистилось, и народу набилось не продохнуть.
Тогда и произошло первое мимолетное знакомство. Сначала Досс увидел пятно света, а в нем — Лилиан Хэдли с микрофоном в руке, поющую под аккомпанемент оркестра из шестнадцати музыкантов. Певица произвела на Филиппа неизгладимое впечатление. Голос у нее оказался хоть и глубоким, но не слишком выразительным, можно сказать, заурядным, что никак не относилось к ее внешности и артистичности.
Лилиан обладала даром безраздельно завладевать вниманием зрителей. Под взглядами двадцати тысяч солдат она держалась так же свободно, как если бы их было два десятка. Она пела, прохаживаясь перед сценой, дотрагивалась до чьей-нибудь руки или щеки, вызывая полный восторг аудитории. К тому же, в ней чувствовалась стопроцентная американка — копия миниатюрной соседской девушки из тех, чьи фотографии печатают на журнальных обложках. Короче, она напоминала о доме, и все сразу полюбили ее.
Филипп тоже смотрел на нее и думал о том, как давно оторван от родины — не только от своего дома, города, страны, но и от какого бы то ни было подобия нормальной жизни. Его сердце затопила мощная волна ностальгии — этого особого чувства, которое заставляет эмигранта лить слезы над стаканом виски и затевать беспричинную драку.
Концерт окончился, Филипп очнулся и вдруг обнаружил, что направляется за кулисы. Удостоверение сотрудника ЦРГ пробило изрядную брешь в фаланге охранников. За сценой он сначала растерялся. Актеры в костюмах и гриме сновали туда-сюда среди футляров с инструментами и груд багажа, уворачиваясь от подножек прожекторных штативов и каверз змеящихся кабелей. У Филиппа зарябило в глазах, но тут он заметил Лилиан.
Она стояла в сердце этой суеты и оставалась вне суеты, сама по себе. Целиком поглощенная какими-то раздумьями, она с царственным спокойствием попивала кофе из бумажного стаканчика и ни на кого не обращала внимания. Она напоминала принцессу выпускного бала в колледже — недоступное совершенство лица и тела, милой улыбкой отвечающее на раздевающие взгляды кавалеров.
Колледжа Досс, конечно, не кончал, он видел эту сцену в кино. На ферме он и не помышлял о поступлении куда-либо. Но даже ферма не могла помешать его самообразованию. Читал Филипп запоем, ненасытно. Только книги и сны переносили его в неведомые дали, позволяли хоть на время бежать от тоскливой действительности.
Не очень соображая, Филипп подошел к Лилиан и представился.
Мисс Хэдли смеялась его шуткам, улыбалась неуклюжим комплиментам. Потом и сама разговорилась — поначалу неуверенно, затем все более откровенно. Оказалось, она чувствовала себя в Японии страшно одинокой, отрезанной от друзей, от всего родного и близкого.
Ее красота ошеломляла. Такую девушку хочется во что бы то ни стало пригласить куда-нибудь на вечеринку после субботнего киносеанса — уже хотя бы для того, чтобы приятели завидовали такому сказочному везению. Время и потом щадило Лилиан, но в те дни она была невообразимо хороша.
Ее отец, тот самый генерал Хэдли, приложивший руку к созданию ЦРГ, служил в штабе Мак-Артура. Он прошел старую школу Джорджа Паттона, и за ним закрепилась репутация известного сторонника жесткой дисциплины. Блистательный офицер, способный принимать мгновенные решения в самой неблагоприятной обстановке, Хэдли непосредственно участвовал в разработке американских стратегических планов в отношении послевоенной Японии. Поговаривали даже, будто президент почти целиком полагается на него одного в формировании всей долговременной политики на Дальнем Востоке.
Вечер пролетел незаметно. Они болтали и смотрели друг другу в глаза. Филиппу чудилось в глазах Лилиан отражение всего, что он любил, когда жил среди каменистых холмов западной Пенсильвании, хотя он от них и бежал. В мыслях вдруг мелькал то образ лавки, где торговали содовой водой, которая так хорошо утоляла жажду в пыльный летний полдень, то красное деревянное здание школы, где он учился читать и писать, или слышался мелодичный перезвон колоколов, когда они с отцом ходили по воскресеньям в церковь. Эта девушка, плоть от плоти Америки, чудесным образом вызвала к жизни все светлое, что было в детстве Филиппа, безо всякой примеси мрачных воспоминаний о том, что принудило его к бегству. В общем, неудивительно, что Досс перепутал всплеск ностальгии со вспышкой любви.
— Господи, как мне не хватает моих братьев, — сказала Лилиан в тот вечер.
— Они очень далеко? — спросил Филипп. Она смотрела на звезды и беззвучно плакала.
— Что случилось? — мягко спросил Филипп. Сначала он думал, что Лилиан не слышит, но она ответила — так тихо, что ветер едва не унес ее слова:
— Обоих моих братьев убили на войне. Джейсона — в Анцио, на самом берегу. Он, наверное, даже и не успел ощутить под ногами европейскую твердь. А Билли командовал танком. Не где-нибудь, а в дивизии Паттона. Отец гордился им, мог говорить о нем непрерывно. Как же, сын воюет под командой самого Паттона, триумфами которого полны все фронтовые сводки. Куда Паттон, туда и Билли.
Так они и прошли вместе весь путь до Пльзеня. А там его танк наскочил на немецкую мину, и Билли распороло живот.
Лилиан задрожала. Филипп обнял ее.
— Война кончилась, но я все равно ненавижу ее! Бесчеловечная, жестокая. Скольким людям принесла смерть и страдания. Человеческие существа не созданы для войн.
Нет, печально думал Филипп. Люди снова и снова развязывают войны. История ничему не учит. Они жаждут власти. А власть, по определению, это порабощение других существ.
— Билли и Джейсон были такие чистые и смелые, — Лилиан всхлипнула, — Они умерли совсем молодыми.
Ни разу, глядя на женщину, Филипп не испытывал такого чистого восторга, проясняющего душу. Он не мог думать о Лилиан. И не желал думать. Он хотел касаться ее, держать в объятиях и целовать. Он тонул в ее очаровании и красоте.
Гораздо позже, когда ничего уже нельзя было изменить, он внезапно открыл для себя, что Лилиан всеми фибрами души ненавидит Японию и японцев.
* * *
Осенью 1946 года окончательно прекратились американские правительственные субсидии Японии. Поскольку шаткая экономика побежденной страны чрезмерно зависела от послевоенных вливаний, она начала рассыпаться на глазах.
Среди самых высокопоставленных чиновников возникла паника. Они предвидели, что к марту будущего года финансово-экономическая система пойдет вразнос и окончательно рухнет. Деньги иссякли, как раз когда истощились все японские ресурсы, импорт практически был свернут и стране грозила гигантская нехватка угля. Короче говоря, Японии стало нечего продавать, поскольку у нее не осталось сырья для производства промышленных товаров.
За две недели до Дня Благодарения, который праздновали оккупационные войска, премьер-министр Сигеру Ёсида собрал лучшие умы министерств, дабы найти выход из кризиса.
Из шести человек, составивших Угольный комитет, лишь один не имел отношения ни к Министерству промышленности и торговли — самой могущественной со времени своего основания в 1925 году японской бюрократической структуры, — ни к Министерству иностранных дел. Все члены комитета обладали учеными степенями по экономике. Исключением являлся человек по имени Дзэн Годо, недавно назначенный вице-председателем Японского банка.
Несмотря на свою молодость — остальные пятеро были значительно старше, — именно Годо выдвинул принятую и одобренную комитетом идею о приоритетном развитии секторов экономики, производящих «скоростную» продукцию. Без быстрого рывка вперед, полагал Годо, от новой Японии очень скоро ничего не останется.
Молодой банкир получил самое блестящее образование, какое только можно было получить: он считался первым студентом в своем выпуске токийского университета Тодай — наиболее престижного учебного заведения Японии. В 1939 году, в числе пятидесяти шести свежеиспеченных юристов, поступил на службу в Министерство внутренних дел. Там, однако, их чиновничья карьера двинулась не по наезженному пути, который ожидал приблизительно тысячу молодых специалистов, взятых на работу другими министерствами.
Годо и остальные избранники судьбы получили в своем министерстве дополнительную, весьма специфическую подготовку, и к 1941 году оказались разбросанными по всей стране. Дзэна Годо направили в столичный полицейский департамент. Согласно досье, полученному Доссом от полковника Силверса, Годо постепенно выдвинулся в шефы специальной городской полиции Токко, контролирующей умонастроения населения. Токко учреждалась в свое время специально для выявления антимилитаристских элементов внутри страны, способных саботировать или любым иным способом подрывать напряженную работу на войну. Под таковыми элементами имелись в виду главным образом коммунисты и сочувствующие.
Благодаря характеру своей работы служащие Токко пользовались почти неограниченной властью и привилегиями. Фактически они делали что хотели. Производственное начальство агента, назначенного на предприятие, было начальством лишь на бумаге. Сотрудник Токко не подлежал увольнению и даже административным взысканиям. Мало того, само начальство обязано было следовать его указаниям, ибо сотрудника Токко назначали из столицы.
Наиболее дальновидные из служащих Токко, и среди них Дзэн Годо, использовали свои разветвленные контакты для подготовки к неизбежной капитуляции Японии. Поэтому, в отличие от многих, процветали и после войны. Будучи вице-председателем одного из трех центральных банков, Годо в 1946 году сосредоточил в своих руках огромную власть. Он помогал становлению новой экономической структуры страны. Руководствуясь политикой правительства, банки предоставили отдельным компаниям сверхкредиты, которые способствовали стремительному росту этих компаний. Но компании попали в такую финансовую кабалу, что вскоре банки поглотили их. В недалеком будущем этим банкам предстояло стать ядром новых дзайбацу — традиционных семейных промышленных конгломератов — и, слившись в многоотраслевые концерны, подмять под себя самые прибыльные отрасли возрождающейся и уже готовой к буму послевоенной экономики.
Помимо прочего, Дзэн Годо считался одним из выдающихся мастеров канриодо — бюрократического искусства. Овладеть канриодо не менее сложно, чем айкидо — искусством рукопашного боя — или кендо — искусством боя на мечах.
Только японцы могли додуматься до такого: возвести прозаическое занятие в ранг искусства. В результате чиновничество заменило в новой Японии древнее сословие самураев, и по иронии судьбы возвышение его началось благодаря американской оккупации.
Разоружив военщину и нанеся серьезный урон дзайбацу, генерал Мак-Артур создал общественный вакуум, который с неизбежностью вскоре заполнился. Бюрократия пользовалась каждым удобным случаем для захвата ключевых позиций и стала отождествлять себя с частью нации, призванной возродить страну.
Прочитав в газетах о смерти Арисавы Ямамото, Дзэн Годо не на шутку встревожился. Он не верил прессе, и хотя сообщалось о несчастном случае, Годо весьма не понравилось его совпадение по времени с последней встречей с Ямамото. Они дружили и вместе вели дела с давних времен. Ямамото работал директором собственной авиапромышленной компании, которая вместе с «Самолетами Накасимы» занимала ведущее положение в производстве авиамоторов. В войну компания расширилась и разбогатела. Однако ни Ямамото, ни Годо не питали вражды к американцам и считали вступление Японии в войну явным безрассудством. Внешне они ревностно исполняли свой долг перед императором, ибо для людей их положения иное было немыслимо. Но в глубине души каждый из них тайно приветствовал окончание драки и хотел поскорее заняться восстановлением разрушенного.
Не далее недели тому назад Годо встречался с Ямамото, и тот поделился своим намерением передать американцам технологию производства реактивного двигателя нового типа, над которым в последние месяцы войны корпели инженеры его компании. И вот Ямамото погиб. Под колесами грузовика, если верить газетам.
Нет, Дзэн не верил газетам. Слишком большая удача для врагов Ямамото. А ведь враги Ямамото — и его враги. Они злобны, многочисленны и действуют слаженно. Какие еще козни у них на уме? Значит, Дзэну следует внять предостережению и выяснить истинную причину смерти друга.
Придя к этой мысли, Годо послал за дочерью.
Митико не так давно вышла замуж за старшего сына Ямамото — Нобуо. Брак этот устроили отцы. Дзэн Годо связывал с ним надежды на будущее. Нобуо был талантлив, респектабелен и довольно хорош собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Тогда и произошло первое мимолетное знакомство. Сначала Досс увидел пятно света, а в нем — Лилиан Хэдли с микрофоном в руке, поющую под аккомпанемент оркестра из шестнадцати музыкантов. Певица произвела на Филиппа неизгладимое впечатление. Голос у нее оказался хоть и глубоким, но не слишком выразительным, можно сказать, заурядным, что никак не относилось к ее внешности и артистичности.
Лилиан обладала даром безраздельно завладевать вниманием зрителей. Под взглядами двадцати тысяч солдат она держалась так же свободно, как если бы их было два десятка. Она пела, прохаживаясь перед сценой, дотрагивалась до чьей-нибудь руки или щеки, вызывая полный восторг аудитории. К тому же, в ней чувствовалась стопроцентная американка — копия миниатюрной соседской девушки из тех, чьи фотографии печатают на журнальных обложках. Короче, она напоминала о доме, и все сразу полюбили ее.
Филипп тоже смотрел на нее и думал о том, как давно оторван от родины — не только от своего дома, города, страны, но и от какого бы то ни было подобия нормальной жизни. Его сердце затопила мощная волна ностальгии — этого особого чувства, которое заставляет эмигранта лить слезы над стаканом виски и затевать беспричинную драку.
Концерт окончился, Филипп очнулся и вдруг обнаружил, что направляется за кулисы. Удостоверение сотрудника ЦРГ пробило изрядную брешь в фаланге охранников. За сценой он сначала растерялся. Актеры в костюмах и гриме сновали туда-сюда среди футляров с инструментами и груд багажа, уворачиваясь от подножек прожекторных штативов и каверз змеящихся кабелей. У Филиппа зарябило в глазах, но тут он заметил Лилиан.
Она стояла в сердце этой суеты и оставалась вне суеты, сама по себе. Целиком поглощенная какими-то раздумьями, она с царственным спокойствием попивала кофе из бумажного стаканчика и ни на кого не обращала внимания. Она напоминала принцессу выпускного бала в колледже — недоступное совершенство лица и тела, милой улыбкой отвечающее на раздевающие взгляды кавалеров.
Колледжа Досс, конечно, не кончал, он видел эту сцену в кино. На ферме он и не помышлял о поступлении куда-либо. Но даже ферма не могла помешать его самообразованию. Читал Филипп запоем, ненасытно. Только книги и сны переносили его в неведомые дали, позволяли хоть на время бежать от тоскливой действительности.
Не очень соображая, Филипп подошел к Лилиан и представился.
Мисс Хэдли смеялась его шуткам, улыбалась неуклюжим комплиментам. Потом и сама разговорилась — поначалу неуверенно, затем все более откровенно. Оказалось, она чувствовала себя в Японии страшно одинокой, отрезанной от друзей, от всего родного и близкого.
Ее красота ошеломляла. Такую девушку хочется во что бы то ни стало пригласить куда-нибудь на вечеринку после субботнего киносеанса — уже хотя бы для того, чтобы приятели завидовали такому сказочному везению. Время и потом щадило Лилиан, но в те дни она была невообразимо хороша.
Ее отец, тот самый генерал Хэдли, приложивший руку к созданию ЦРГ, служил в штабе Мак-Артура. Он прошел старую школу Джорджа Паттона, и за ним закрепилась репутация известного сторонника жесткой дисциплины. Блистательный офицер, способный принимать мгновенные решения в самой неблагоприятной обстановке, Хэдли непосредственно участвовал в разработке американских стратегических планов в отношении послевоенной Японии. Поговаривали даже, будто президент почти целиком полагается на него одного в формировании всей долговременной политики на Дальнем Востоке.
Вечер пролетел незаметно. Они болтали и смотрели друг другу в глаза. Филиппу чудилось в глазах Лилиан отражение всего, что он любил, когда жил среди каменистых холмов западной Пенсильвании, хотя он от них и бежал. В мыслях вдруг мелькал то образ лавки, где торговали содовой водой, которая так хорошо утоляла жажду в пыльный летний полдень, то красное деревянное здание школы, где он учился читать и писать, или слышался мелодичный перезвон колоколов, когда они с отцом ходили по воскресеньям в церковь. Эта девушка, плоть от плоти Америки, чудесным образом вызвала к жизни все светлое, что было в детстве Филиппа, безо всякой примеси мрачных воспоминаний о том, что принудило его к бегству. В общем, неудивительно, что Досс перепутал всплеск ностальгии со вспышкой любви.
— Господи, как мне не хватает моих братьев, — сказала Лилиан в тот вечер.
— Они очень далеко? — спросил Филипп. Она смотрела на звезды и беззвучно плакала.
— Что случилось? — мягко спросил Филипп. Сначала он думал, что Лилиан не слышит, но она ответила — так тихо, что ветер едва не унес ее слова:
— Обоих моих братьев убили на войне. Джейсона — в Анцио, на самом берегу. Он, наверное, даже и не успел ощутить под ногами европейскую твердь. А Билли командовал танком. Не где-нибудь, а в дивизии Паттона. Отец гордился им, мог говорить о нем непрерывно. Как же, сын воюет под командой самого Паттона, триумфами которого полны все фронтовые сводки. Куда Паттон, туда и Билли.
Так они и прошли вместе весь путь до Пльзеня. А там его танк наскочил на немецкую мину, и Билли распороло живот.
Лилиан задрожала. Филипп обнял ее.
— Война кончилась, но я все равно ненавижу ее! Бесчеловечная, жестокая. Скольким людям принесла смерть и страдания. Человеческие существа не созданы для войн.
Нет, печально думал Филипп. Люди снова и снова развязывают войны. История ничему не учит. Они жаждут власти. А власть, по определению, это порабощение других существ.
— Билли и Джейсон были такие чистые и смелые, — Лилиан всхлипнула, — Они умерли совсем молодыми.
Ни разу, глядя на женщину, Филипп не испытывал такого чистого восторга, проясняющего душу. Он не мог думать о Лилиан. И не желал думать. Он хотел касаться ее, держать в объятиях и целовать. Он тонул в ее очаровании и красоте.
Гораздо позже, когда ничего уже нельзя было изменить, он внезапно открыл для себя, что Лилиан всеми фибрами души ненавидит Японию и японцев.
* * *
Осенью 1946 года окончательно прекратились американские правительственные субсидии Японии. Поскольку шаткая экономика побежденной страны чрезмерно зависела от послевоенных вливаний, она начала рассыпаться на глазах.
Среди самых высокопоставленных чиновников возникла паника. Они предвидели, что к марту будущего года финансово-экономическая система пойдет вразнос и окончательно рухнет. Деньги иссякли, как раз когда истощились все японские ресурсы, импорт практически был свернут и стране грозила гигантская нехватка угля. Короче говоря, Японии стало нечего продавать, поскольку у нее не осталось сырья для производства промышленных товаров.
За две недели до Дня Благодарения, который праздновали оккупационные войска, премьер-министр Сигеру Ёсида собрал лучшие умы министерств, дабы найти выход из кризиса.
Из шести человек, составивших Угольный комитет, лишь один не имел отношения ни к Министерству промышленности и торговли — самой могущественной со времени своего основания в 1925 году японской бюрократической структуры, — ни к Министерству иностранных дел. Все члены комитета обладали учеными степенями по экономике. Исключением являлся человек по имени Дзэн Годо, недавно назначенный вице-председателем Японского банка.
Несмотря на свою молодость — остальные пятеро были значительно старше, — именно Годо выдвинул принятую и одобренную комитетом идею о приоритетном развитии секторов экономики, производящих «скоростную» продукцию. Без быстрого рывка вперед, полагал Годо, от новой Японии очень скоро ничего не останется.
Молодой банкир получил самое блестящее образование, какое только можно было получить: он считался первым студентом в своем выпуске токийского университета Тодай — наиболее престижного учебного заведения Японии. В 1939 году, в числе пятидесяти шести свежеиспеченных юристов, поступил на службу в Министерство внутренних дел. Там, однако, их чиновничья карьера двинулась не по наезженному пути, который ожидал приблизительно тысячу молодых специалистов, взятых на работу другими министерствами.
Годо и остальные избранники судьбы получили в своем министерстве дополнительную, весьма специфическую подготовку, и к 1941 году оказались разбросанными по всей стране. Дзэна Годо направили в столичный полицейский департамент. Согласно досье, полученному Доссом от полковника Силверса, Годо постепенно выдвинулся в шефы специальной городской полиции Токко, контролирующей умонастроения населения. Токко учреждалась в свое время специально для выявления антимилитаристских элементов внутри страны, способных саботировать или любым иным способом подрывать напряженную работу на войну. Под таковыми элементами имелись в виду главным образом коммунисты и сочувствующие.
Благодаря характеру своей работы служащие Токко пользовались почти неограниченной властью и привилегиями. Фактически они делали что хотели. Производственное начальство агента, назначенного на предприятие, было начальством лишь на бумаге. Сотрудник Токко не подлежал увольнению и даже административным взысканиям. Мало того, само начальство обязано было следовать его указаниям, ибо сотрудника Токко назначали из столицы.
Наиболее дальновидные из служащих Токко, и среди них Дзэн Годо, использовали свои разветвленные контакты для подготовки к неизбежной капитуляции Японии. Поэтому, в отличие от многих, процветали и после войны. Будучи вице-председателем одного из трех центральных банков, Годо в 1946 году сосредоточил в своих руках огромную власть. Он помогал становлению новой экономической структуры страны. Руководствуясь политикой правительства, банки предоставили отдельным компаниям сверхкредиты, которые способствовали стремительному росту этих компаний. Но компании попали в такую финансовую кабалу, что вскоре банки поглотили их. В недалеком будущем этим банкам предстояло стать ядром новых дзайбацу — традиционных семейных промышленных конгломератов — и, слившись в многоотраслевые концерны, подмять под себя самые прибыльные отрасли возрождающейся и уже готовой к буму послевоенной экономики.
Помимо прочего, Дзэн Годо считался одним из выдающихся мастеров канриодо — бюрократического искусства. Овладеть канриодо не менее сложно, чем айкидо — искусством рукопашного боя — или кендо — искусством боя на мечах.
Только японцы могли додуматься до такого: возвести прозаическое занятие в ранг искусства. В результате чиновничество заменило в новой Японии древнее сословие самураев, и по иронии судьбы возвышение его началось благодаря американской оккупации.
Разоружив военщину и нанеся серьезный урон дзайбацу, генерал Мак-Артур создал общественный вакуум, который с неизбежностью вскоре заполнился. Бюрократия пользовалась каждым удобным случаем для захвата ключевых позиций и стала отождествлять себя с частью нации, призванной возродить страну.
Прочитав в газетах о смерти Арисавы Ямамото, Дзэн Годо не на шутку встревожился. Он не верил прессе, и хотя сообщалось о несчастном случае, Годо весьма не понравилось его совпадение по времени с последней встречей с Ямамото. Они дружили и вместе вели дела с давних времен. Ямамото работал директором собственной авиапромышленной компании, которая вместе с «Самолетами Накасимы» занимала ведущее положение в производстве авиамоторов. В войну компания расширилась и разбогатела. Однако ни Ямамото, ни Годо не питали вражды к американцам и считали вступление Японии в войну явным безрассудством. Внешне они ревностно исполняли свой долг перед императором, ибо для людей их положения иное было немыслимо. Но в глубине души каждый из них тайно приветствовал окончание драки и хотел поскорее заняться восстановлением разрушенного.
Не далее недели тому назад Годо встречался с Ямамото, и тот поделился своим намерением передать американцам технологию производства реактивного двигателя нового типа, над которым в последние месяцы войны корпели инженеры его компании. И вот Ямамото погиб. Под колесами грузовика, если верить газетам.
Нет, Дзэн не верил газетам. Слишком большая удача для врагов Ямамото. А ведь враги Ямамото — и его враги. Они злобны, многочисленны и действуют слаженно. Какие еще козни у них на уме? Значит, Дзэну следует внять предостережению и выяснить истинную причину смерти друга.
Придя к этой мысли, Годо послал за дочерью.
Митико не так давно вышла замуж за старшего сына Ямамото — Нобуо. Брак этот устроили отцы. Дзэн Годо связывал с ним надежды на будущее. Нобуо был талантлив, респектабелен и довольно хорош собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74