К их изумлению, владелец ресторанной сети настолько заинтересовался их идеей, что решил испробовать ее на практике. Экспериментальная установка была сооружена через пять дверей от того места, где Пол сейчас находился. Там были машины, принимающие монеты, непрерывные ленты обслуживания, гермецидные лампы, очищающие воздух, равномерное, полезное для здоровья освещение, постоянно звучащая мягкая музыка в грамзаписях, стулья, конструкция сидений у которых была научно разработана антропологами с таким расчетом, чтобы обеспечить для среднего человека максимум удобств.
Первый день был сенсацией – очередь в салун растянулась на несколько кварталов. Но через неделю после его открытия любопытство было удовлетворено и торговлю считали оживленной, если в баре побывает за день пяток посетителей. Почти рядом открылся салун, вот этот самый бар в викторианском стиле – настоящая ловушка для пыли и микробов, с плохим освещением, слабой вентиляцией, с нечистоплотным, медлительным и, вполне возможно, нечистым на руку барменом. И все же успех бара был мгновенным и очевидным.
Полу, наконец, удалось обратить на себя внимание бармена. Заметив Пола, тот сразу же отбросил роль высокопоставленного хранителя морали и миротворца, превратившись в подобострастного хозяина заведения, очень похожего на бармена из Кантри-Клуба. На какое-то мгновение Пол даже испугался, что его узнали. Но поскольку бармен не назвал его по имени, он решил, что тот просто определил его ранг.
В Усадьбе проживало небольшое число людей вроде этого бармена – полицейских, пожарных, профессиональных спортсменов, шоферов, особо одаренных ремесленников, которые так и не были заменены машинами. Живя среди кррахов, они, однако, держались особняком и зачастую грубо и высокомерно относились к общей массе. Они считали, что могут быть в известной мере на равной ноге с инженерами и управляющими по ту сторону реки – чувство, которое в данном случае никак нельзя было признать взаимным. По ту сторону реки полагали, что людей этих не заменили машинами вовсе не ради их блестящих способностей, просто они остались на своих постах потому, что пока ставить на их место машины было нерентабельно. Короче говоря, их чувство превосходства было неоправданным.
И вот теперь, когда бармен учуял, что Пол является важной персоной, он не отказал себе в удовольствии всем своим видом показать всем и каждому, что пока он будет обслуживать Пола, они могут катиться ко всем чертям. Остальные заметили это и, обернувшись, уставились на привилегированного пришельца.
Пол потихоньку заказал бутылку ирландского виски и, стараясь не привлекать внимания, нагнулся и погладил старую овчарку. Собака залаяла, и хозяин ее повернул стул так, что оказался лицом к лицу с Полом. Старик был такой же беззубый, как и его собака. Полу прежде всего бросились в глаза его красные десны и огромные черные руки, все остальное у него было тусклым и как бы вылинявшим.
– Он никого не трогает, – произнес старик извиняющимся тоном. – Просто он немного не в себе от старости и слепоты и никогда не знает, что к чему. – Он провел своими большими ладонями по толстым бокам пса. – Это старый и добрый пес.
Он задумчиво приглядывался к Полу.
– Послушай! А ведь я готов держать пари, что мы знакомы.
Пол нетерпеливо оглянулся на подвал, куда спустился бармен за виски.
– Да? Я захаживал сюда разок-другой.
– Нет, это было не здесь. Это было на заводе. Вы молодой доктор Протеус, – громко произнес старик.
Его слова услышали многие, и те, что были поближе, замолчали, стараясь не пропустить ни слова из их разговора. Их пристальное внимание раздражало Пола.
Старик, очевидно, был совершенно глух, и поэтому голос его без видимой причины то подымался до крика, то был едва слышен.
– Что, доктор, меня и узнать нельзя?
Старик не паясничал. Просто он был страшно рад и гордился тем, что перед всем честным народом может поговорить с таким выдающимся человеком.
Пол покраснел.
– Что-то никак не припомню. Старый сварочный цех, да?
Старик огорченно провел рукой по лицу.
– Хх-ма, от прежнего меня ничего-то и не осталось, теперь меня и лучший друг не признал бы, – сказал он незлобиво и вытянул свои руки ладонями кверху. – А вы гляньте-ка сюда, доктор. Они-то по-прежнему хороши, и другой такой пары не сыскать на всем белом свете. Это ведь вы сами так сказали.
– Гертц, – произнес Пол. – Вы Руди Гертц.
Руди удовлетворенно засмеялся и гордо обвел взглядом салун, как бы говоря: «Видите, Руди Гертц действительно знает доктора Протеуса и, клянусь богом, доктор Протеус тоже знает старого Гертца! Кто еще из вас мог бы этим похвастать?»
– И это тот самый пес, о котором вы мне рассказывали лет десять, нет – пятнадцать лет назад?
– Это сын того, доктор, – старик усмехнулся. – Да и я в то время уже не был щенком, не правда ли?
– Вы были чертовски хорошим токарем, Руди.
– Я и сам так говорю. Знать это самому, да еще знать, что о Руди так отзываются такие дошлые люди, как вы, – это много значит. Это, собственно говоря, все, что у меня осталось, понимаете, доктор? Это да еще вот пес.
Руди обменялся рукопожатием с сидящим рядом с ним человеком – грузным коротышкой средних лет с мягкими чертами круглого, очень обыденного лица. Глаза его увеличивали и затемняли необычайно толстые Стекла очков.
– Слышал, что сейчас сказал тут обо мне доктор Протеус? – спросил старик, ткнув пальцем в Пола. – Это сказал о Руди самый ловкий человек во всем Айлиуме. А может быть, да, очень может быть, что и самый дошлый во всей стране.
Пол молил бога, чтобы бармен поторапливался. Человек, с которым Руди обменялся рукопожатием, теперь угрюмо, изучающе уставился на Пола. Пол быстро обежал глазами помещение и не встретил ни одного дружелюбного взгляда.
Руди Гертц по простоте душевной считал, что, демонстрируя его толпе, он чуть ли не услугу оказывает Полу. Старческий ум Руди хранил в памяти только то время, когда он, Руди, был еще в силе. События, которые произошли после ухода Руди на пенсию, не оставили следа в его сознании…
Но эти остальные, все эти люди, которым сейчас было по тридцать, по сорок, по пятьдесят лет, – они-то знали. Юнцы в кабинах, оба солдата и три их девушки – они были вроде Катарины Финч. Они не помнили того времени, когда все было иначе, и едва ли могли представить себе, как тогда было, хотя и теперешнее положение дел им не нравилось. Но эти, постарше, которые глядели на Пола сейчас, они-то помнили. Это они были повстанцами, разрушителями машин. В их взглядах не таилась угроза, скорее в них было негодование, желание дать ему понять, что он вторгся туда, где ему не место.
А бармен все не возвращался. Пол ограничил свое поле зрения одним лишь Руди, игнорируя остальных. Человек с толстыми стеклами очков, от которого Руди ждал восхищения Полом, продолжал пристально его разглядывать.
Пол безнадежно нес чепуху о собаке, о том, как Руди прекрасно сохранился, отчетливо сознавая, что эта фальшивая игра докажет всем, если у кого и были на этот счет какие-либо сомнения, что он на самом деле двуличный болван.
– Давайте выпьем за старое времечко! – сказал Руди, подымая свой стакан. Он как будто и не заметил, что ответом ему было молчание и что выпил он в полном одиночестве. Прищелкнув языком, и сладко зажмурившись, он лихо осушил стакан и грохнул его о стойку.
Пол с застывшей на лице вымученной улыбкой решил ничего больше не говорить, поскольку любое сказанное им слово было бы неуместно здесь. Он скрестил руки и оперся на клавиатуру механического пианино, что-то мурлыча про себя.
– Давайте выпьем за наших сыновей, – неожиданно предложил человек в толстых очках. У него оказался очень высокий голос, неожиданный в человеке с такой грузной комплекцией. На этот раз поднялось несколько стаканов. Когда они были выпиты, человек повернулся к Полу и, улыбаясь самым дружелюбным образом, сказал: Моему мальчику как раз исполнилось восемнадцать, доктор.
– Это прекрасно!
– У него вся жизнь впереди. Восемнадцать – это чудесный возраст. – Незнакомец сделал паузу, как будто его утверждение требовало ответа.
– Я хотел бы, чтобы мне опять было восемнадцать, – вяло отозвался Пол.
– Он хороший парнишка, доктор. Особых талантов у него, правда, нет. Он как и его старик: сердце у него на нужном месте, и он стремится сделать все, что он может при своих способностях. – И опять выжидающая пауза.
– Только этого и следует ожидать от любого из нас, – сказал Пол.
– Ну что ж, уж поскольку такой просвещенный человек, как вы, оказался здесь, то я хотел бы посоветоваться с вами насчет мальчика. Он как раз прошел Главную Национальную Классификационную Проверку. Он чуть не угробил себя, готовясь к ней, и все это зря. Он оказался непригодным даже для обучения в колледже. Было только двадцать семь мест, а попасть хотело шестьсот ребят. – Коротышка пожал плечами. – У меня нет средств отправить его в частную школу, и вот теперь нужно решать, что ему делать со своей жизнью. Так что же ему выбрать, доктор, Армию или КРР?
– Я полагаю, что многое можно сказать и за то и за другое, – неуверенно начал Пол. – Я, честно говоря, не очень в этом разбираюсь. Возможно, кто-нибудь, вроде Мэтисона, мог бы… – он запнулся на половине фразы. Мэтисон был в Айлиуме заведующим отделом испытаний и комплектования личного состава. Пол знал его очень поверхностно и недолюбливал. Мэтисон был могущественным бюрократом и относился к своей должности как к священнодействию. – Если хотите, я позвоню Мэтисону, узнаю у него и передам вам, что он скажет.
– Доктор, – сказал человек с отчаянием и без малейшей тени насмешки, – не найдется ли чего-нибудь для мальчика у вас на заводах? У него золотые руки. У него просто какое-то чутье на машины. Дайте ему любую машину, какой он и в глаза не видал, и он в десять минут разберет ее и соберет обратно. Он любит такую работу. Нет ли у вас местечка на заводе?
– Там нужно иметь аттестат об окончании школы, – сказал Пол. Он покраснел. – Такова политика, и не я ее вводил. Иногда мы приглашаем КРР помочь нам установить большие станки или сделать грубую ремонтную работу, но это бывает не часто. А может, ему открыть свою ремонтную мастерскую?
Человек вздохнул и сразу как-то сник.
– Ремонтная мастерская, – вздохнул он. – Он говорит, ремонтная мастерская. Сколько, по-вашему, ремонтных мастерских может продержаться в Айлиуме, а? Конечно, ремонтная мастерская! Я тоже хотел открыть ее, когда меня вышибли. И Джой, и Сэм, и Альф. У нас у всех искусные руки, вот мы все и откроем ремонтные мастерские. По одному специалисту на каждую сломанную вещь в Айлиуме. А тем временем наши жены смогут пристроиться в качестве портных – по одной портнихе на каждую женщину в городе.
Руди Гертц, по-видимому, прослушал весь этот разговор и все еще переживал радостную встречу со своим великим и добрым другом, доктором Полом Протеусом.
– Музыку, – величественно потребовал он. – Давайте послушаем музыку.
Он протянул руку через плечо Пола и бросил монетку в механическое пианино.
Пол отодвинулся от ящика. Механизм важно проскрипел, после чего пианино начало отзванивать, как разбитая колокольня, «Рэгтайм Бэнд Александера». Слава богу, разговаривать теперь стало совершенно невозможно. Слава богу, бармен появился из подвала и протянул Полу запыленную бутылку.
Пол повернулся было, чтобы уйти, но чья-то могучая рука ухватила его повыше локтя. Это был Руди, разыгрывавший роль не останавливающегося перед затратами хозяина.
– Я заказал эту песню в вашу честь, доктор! – прокричал Руди, перекрывая шум пианино. – Подождите, пока она кончится.
Руди вел себя так, как будто этот старинный инструмент был новейшим чудом, и восхищенно указывал на опускающиеся и подымающиеся клавиши в октавах, ведущих основную мелодию, и медленные, ритмичные движения клавиш в басовом ключе.
– Глядите, глядите, как они опускаются и подымаются, доктор! Как будто кто-то колотит по ним. Смотрите, они шевелятся!
Музыка резко оборвалась, как бы выдав точно отмеренную порцию радости, полагающуюся за пять центов. Руди продолжал кричать:
– Чувствуешь себя даже как-то неловко, не правда ли, доктор, когда смотришь, как они опускаются и встают? Прямо так и видишь призрак, который вкладывает в игру всю душу.
Пол вырвался и заторопился к машине.
IV
– Милый, у тебя такой вид, будто ты только что увидел привидение, – сказала Анита. Она была одета для вечера в Кантри-Клубе и как бы уже царила в избранном обществе, к которому ей только еще предстояло присоединиться.
Когда она передавала Полу коктейль, он чувствовал себя каким-то неуместным чинушей рядом с ее красивой самоуверенностью, на ум приходили только те вещи, которые могли доставить ей удовольствие или представлять для нее интерес – все остальное исчезало. Это не было сознательным актом ее воли, а просто рефлексом на ее присутствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Первый день был сенсацией – очередь в салун растянулась на несколько кварталов. Но через неделю после его открытия любопытство было удовлетворено и торговлю считали оживленной, если в баре побывает за день пяток посетителей. Почти рядом открылся салун, вот этот самый бар в викторианском стиле – настоящая ловушка для пыли и микробов, с плохим освещением, слабой вентиляцией, с нечистоплотным, медлительным и, вполне возможно, нечистым на руку барменом. И все же успех бара был мгновенным и очевидным.
Полу, наконец, удалось обратить на себя внимание бармена. Заметив Пола, тот сразу же отбросил роль высокопоставленного хранителя морали и миротворца, превратившись в подобострастного хозяина заведения, очень похожего на бармена из Кантри-Клуба. На какое-то мгновение Пол даже испугался, что его узнали. Но поскольку бармен не назвал его по имени, он решил, что тот просто определил его ранг.
В Усадьбе проживало небольшое число людей вроде этого бармена – полицейских, пожарных, профессиональных спортсменов, шоферов, особо одаренных ремесленников, которые так и не были заменены машинами. Живя среди кррахов, они, однако, держались особняком и зачастую грубо и высокомерно относились к общей массе. Они считали, что могут быть в известной мере на равной ноге с инженерами и управляющими по ту сторону реки – чувство, которое в данном случае никак нельзя было признать взаимным. По ту сторону реки полагали, что людей этих не заменили машинами вовсе не ради их блестящих способностей, просто они остались на своих постах потому, что пока ставить на их место машины было нерентабельно. Короче говоря, их чувство превосходства было неоправданным.
И вот теперь, когда бармен учуял, что Пол является важной персоной, он не отказал себе в удовольствии всем своим видом показать всем и каждому, что пока он будет обслуживать Пола, они могут катиться ко всем чертям. Остальные заметили это и, обернувшись, уставились на привилегированного пришельца.
Пол потихоньку заказал бутылку ирландского виски и, стараясь не привлекать внимания, нагнулся и погладил старую овчарку. Собака залаяла, и хозяин ее повернул стул так, что оказался лицом к лицу с Полом. Старик был такой же беззубый, как и его собака. Полу прежде всего бросились в глаза его красные десны и огромные черные руки, все остальное у него было тусклым и как бы вылинявшим.
– Он никого не трогает, – произнес старик извиняющимся тоном. – Просто он немного не в себе от старости и слепоты и никогда не знает, что к чему. – Он провел своими большими ладонями по толстым бокам пса. – Это старый и добрый пес.
Он задумчиво приглядывался к Полу.
– Послушай! А ведь я готов держать пари, что мы знакомы.
Пол нетерпеливо оглянулся на подвал, куда спустился бармен за виски.
– Да? Я захаживал сюда разок-другой.
– Нет, это было не здесь. Это было на заводе. Вы молодой доктор Протеус, – громко произнес старик.
Его слова услышали многие, и те, что были поближе, замолчали, стараясь не пропустить ни слова из их разговора. Их пристальное внимание раздражало Пола.
Старик, очевидно, был совершенно глух, и поэтому голос его без видимой причины то подымался до крика, то был едва слышен.
– Что, доктор, меня и узнать нельзя?
Старик не паясничал. Просто он был страшно рад и гордился тем, что перед всем честным народом может поговорить с таким выдающимся человеком.
Пол покраснел.
– Что-то никак не припомню. Старый сварочный цех, да?
Старик огорченно провел рукой по лицу.
– Хх-ма, от прежнего меня ничего-то и не осталось, теперь меня и лучший друг не признал бы, – сказал он незлобиво и вытянул свои руки ладонями кверху. – А вы гляньте-ка сюда, доктор. Они-то по-прежнему хороши, и другой такой пары не сыскать на всем белом свете. Это ведь вы сами так сказали.
– Гертц, – произнес Пол. – Вы Руди Гертц.
Руди удовлетворенно засмеялся и гордо обвел взглядом салун, как бы говоря: «Видите, Руди Гертц действительно знает доктора Протеуса и, клянусь богом, доктор Протеус тоже знает старого Гертца! Кто еще из вас мог бы этим похвастать?»
– И это тот самый пес, о котором вы мне рассказывали лет десять, нет – пятнадцать лет назад?
– Это сын того, доктор, – старик усмехнулся. – Да и я в то время уже не был щенком, не правда ли?
– Вы были чертовски хорошим токарем, Руди.
– Я и сам так говорю. Знать это самому, да еще знать, что о Руди так отзываются такие дошлые люди, как вы, – это много значит. Это, собственно говоря, все, что у меня осталось, понимаете, доктор? Это да еще вот пес.
Руди обменялся рукопожатием с сидящим рядом с ним человеком – грузным коротышкой средних лет с мягкими чертами круглого, очень обыденного лица. Глаза его увеличивали и затемняли необычайно толстые Стекла очков.
– Слышал, что сейчас сказал тут обо мне доктор Протеус? – спросил старик, ткнув пальцем в Пола. – Это сказал о Руди самый ловкий человек во всем Айлиуме. А может быть, да, очень может быть, что и самый дошлый во всей стране.
Пол молил бога, чтобы бармен поторапливался. Человек, с которым Руди обменялся рукопожатием, теперь угрюмо, изучающе уставился на Пола. Пол быстро обежал глазами помещение и не встретил ни одного дружелюбного взгляда.
Руди Гертц по простоте душевной считал, что, демонстрируя его толпе, он чуть ли не услугу оказывает Полу. Старческий ум Руди хранил в памяти только то время, когда он, Руди, был еще в силе. События, которые произошли после ухода Руди на пенсию, не оставили следа в его сознании…
Но эти остальные, все эти люди, которым сейчас было по тридцать, по сорок, по пятьдесят лет, – они-то знали. Юнцы в кабинах, оба солдата и три их девушки – они были вроде Катарины Финч. Они не помнили того времени, когда все было иначе, и едва ли могли представить себе, как тогда было, хотя и теперешнее положение дел им не нравилось. Но эти, постарше, которые глядели на Пола сейчас, они-то помнили. Это они были повстанцами, разрушителями машин. В их взглядах не таилась угроза, скорее в них было негодование, желание дать ему понять, что он вторгся туда, где ему не место.
А бармен все не возвращался. Пол ограничил свое поле зрения одним лишь Руди, игнорируя остальных. Человек с толстыми стеклами очков, от которого Руди ждал восхищения Полом, продолжал пристально его разглядывать.
Пол безнадежно нес чепуху о собаке, о том, как Руди прекрасно сохранился, отчетливо сознавая, что эта фальшивая игра докажет всем, если у кого и были на этот счет какие-либо сомнения, что он на самом деле двуличный болван.
– Давайте выпьем за старое времечко! – сказал Руди, подымая свой стакан. Он как будто и не заметил, что ответом ему было молчание и что выпил он в полном одиночестве. Прищелкнув языком, и сладко зажмурившись, он лихо осушил стакан и грохнул его о стойку.
Пол с застывшей на лице вымученной улыбкой решил ничего больше не говорить, поскольку любое сказанное им слово было бы неуместно здесь. Он скрестил руки и оперся на клавиатуру механического пианино, что-то мурлыча про себя.
– Давайте выпьем за наших сыновей, – неожиданно предложил человек в толстых очках. У него оказался очень высокий голос, неожиданный в человеке с такой грузной комплекцией. На этот раз поднялось несколько стаканов. Когда они были выпиты, человек повернулся к Полу и, улыбаясь самым дружелюбным образом, сказал: Моему мальчику как раз исполнилось восемнадцать, доктор.
– Это прекрасно!
– У него вся жизнь впереди. Восемнадцать – это чудесный возраст. – Незнакомец сделал паузу, как будто его утверждение требовало ответа.
– Я хотел бы, чтобы мне опять было восемнадцать, – вяло отозвался Пол.
– Он хороший парнишка, доктор. Особых талантов у него, правда, нет. Он как и его старик: сердце у него на нужном месте, и он стремится сделать все, что он может при своих способностях. – И опять выжидающая пауза.
– Только этого и следует ожидать от любого из нас, – сказал Пол.
– Ну что ж, уж поскольку такой просвещенный человек, как вы, оказался здесь, то я хотел бы посоветоваться с вами насчет мальчика. Он как раз прошел Главную Национальную Классификационную Проверку. Он чуть не угробил себя, готовясь к ней, и все это зря. Он оказался непригодным даже для обучения в колледже. Было только двадцать семь мест, а попасть хотело шестьсот ребят. – Коротышка пожал плечами. – У меня нет средств отправить его в частную школу, и вот теперь нужно решать, что ему делать со своей жизнью. Так что же ему выбрать, доктор, Армию или КРР?
– Я полагаю, что многое можно сказать и за то и за другое, – неуверенно начал Пол. – Я, честно говоря, не очень в этом разбираюсь. Возможно, кто-нибудь, вроде Мэтисона, мог бы… – он запнулся на половине фразы. Мэтисон был в Айлиуме заведующим отделом испытаний и комплектования личного состава. Пол знал его очень поверхностно и недолюбливал. Мэтисон был могущественным бюрократом и относился к своей должности как к священнодействию. – Если хотите, я позвоню Мэтисону, узнаю у него и передам вам, что он скажет.
– Доктор, – сказал человек с отчаянием и без малейшей тени насмешки, – не найдется ли чего-нибудь для мальчика у вас на заводах? У него золотые руки. У него просто какое-то чутье на машины. Дайте ему любую машину, какой он и в глаза не видал, и он в десять минут разберет ее и соберет обратно. Он любит такую работу. Нет ли у вас местечка на заводе?
– Там нужно иметь аттестат об окончании школы, – сказал Пол. Он покраснел. – Такова политика, и не я ее вводил. Иногда мы приглашаем КРР помочь нам установить большие станки или сделать грубую ремонтную работу, но это бывает не часто. А может, ему открыть свою ремонтную мастерскую?
Человек вздохнул и сразу как-то сник.
– Ремонтная мастерская, – вздохнул он. – Он говорит, ремонтная мастерская. Сколько, по-вашему, ремонтных мастерских может продержаться в Айлиуме, а? Конечно, ремонтная мастерская! Я тоже хотел открыть ее, когда меня вышибли. И Джой, и Сэм, и Альф. У нас у всех искусные руки, вот мы все и откроем ремонтные мастерские. По одному специалисту на каждую сломанную вещь в Айлиуме. А тем временем наши жены смогут пристроиться в качестве портных – по одной портнихе на каждую женщину в городе.
Руди Гертц, по-видимому, прослушал весь этот разговор и все еще переживал радостную встречу со своим великим и добрым другом, доктором Полом Протеусом.
– Музыку, – величественно потребовал он. – Давайте послушаем музыку.
Он протянул руку через плечо Пола и бросил монетку в механическое пианино.
Пол отодвинулся от ящика. Механизм важно проскрипел, после чего пианино начало отзванивать, как разбитая колокольня, «Рэгтайм Бэнд Александера». Слава богу, разговаривать теперь стало совершенно невозможно. Слава богу, бармен появился из подвала и протянул Полу запыленную бутылку.
Пол повернулся было, чтобы уйти, но чья-то могучая рука ухватила его повыше локтя. Это был Руди, разыгрывавший роль не останавливающегося перед затратами хозяина.
– Я заказал эту песню в вашу честь, доктор! – прокричал Руди, перекрывая шум пианино. – Подождите, пока она кончится.
Руди вел себя так, как будто этот старинный инструмент был новейшим чудом, и восхищенно указывал на опускающиеся и подымающиеся клавиши в октавах, ведущих основную мелодию, и медленные, ритмичные движения клавиш в басовом ключе.
– Глядите, глядите, как они опускаются и подымаются, доктор! Как будто кто-то колотит по ним. Смотрите, они шевелятся!
Музыка резко оборвалась, как бы выдав точно отмеренную порцию радости, полагающуюся за пять центов. Руди продолжал кричать:
– Чувствуешь себя даже как-то неловко, не правда ли, доктор, когда смотришь, как они опускаются и встают? Прямо так и видишь призрак, который вкладывает в игру всю душу.
Пол вырвался и заторопился к машине.
IV
– Милый, у тебя такой вид, будто ты только что увидел привидение, – сказала Анита. Она была одета для вечера в Кантри-Клубе и как бы уже царила в избранном обществе, к которому ей только еще предстояло присоединиться.
Когда она передавала Полу коктейль, он чувствовал себя каким-то неуместным чинушей рядом с ее красивой самоуверенностью, на ум приходили только те вещи, которые могли доставить ей удовольствие или представлять для нее интерес – все остальное исчезало. Это не было сознательным актом ее воли, а просто рефлексом на ее присутствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51