А женщины, Пол, – серенькие жены, паразитирующие на славе и могуществе своих мужей.
– Послушай-ка, Эд, – сказал, улыбаясь, Пол, – ведь они же все-таки милые люди.
– А кто не милый? Разве что я. Меня бесит их чувство превосходства, их проклятая иерархия, которая определяет качество людей при помощи машин. Наверх всплывают очень серые люди.
– А вот еще идут! – выкрикнул человек в очках с толстыми стеклами, выглядывая за дверь. Издалека приближались топот марширующих ног и басовое гудение барабана. Шум все нарастал, послышался свисток, и медные трубы оркестра грохнули какую-то мелодию.
Пол и Финнерти устремились к двери.
– Кто это? – стараясь перекричать грохот оркестра, спросил Финнерти у человека в толстых очках.
Тот улыбнулся.
– Секрет. Вряд ли они хотят, чтобы кто-либо знал это.
Во главе процессии, – окруженный четырьмя трубачами, одетыми в восточные одежды, шел напыщенный серьезный старик, торжественно несущий на вытянутых руках слоновый клык, исписанный загадочными символами. Над ним вздымалось невероятных размеров квадратное знамя в руках у ярмарочного гиганта, окруженного дюжиной арабов в разноцветном тряпье. Знамя это с четырьмя зелеными совами, казалось, должно было все объяснить. Оно было исписано четырьмя строчками давно забытых, а возможно, и только что изобретенных письмен. За знаменем шагал оркестр, наигрывающий арабскую мелодию. Были также и вымпелы с изображением совы, прицепленные к трубам, а надпись на тот случай, если ее кто не заметит на знамени, повторялась еще на огромном барабане футов двенадцати в диаметре, который везли на тележке.
– Ура, – тихо произнес человек в очках с толстыми стеклами.
– А почему вы приветствуете их? – спросил Финнерти.
– А вам не кажется, что кто-то обязан это сделать? Особенно в отношении Люка Люббока. Это тот, что идет с клыком.
– Чудесное занятие, – сказал Финнерти. – А что он собой представляет?
– Секрет. Если он скажет, это перестанет быть секретом.
– Он выглядит очень важным.
– Но клык все-таки важнее.
Парадная процессия завернула за угол, послышались свистки, и музыка умолкла. Потом в конце улицы опять раздался свист, и все началось сызнова, когда группа одетых в шотландские юбочки волынщиков показалась вдали.
– В парке проводится соревнование участников парадов, – сказал человек в очках с толстыми стеклами. – Вот так они и будут маршировать здесь часами. Давайте вернемся в салун и выпьем.
– За наш счет? – спросил Финнерти.
– А за чей же еще?
– Погодите, – сказал Пол, – это должно быть интересным.
Какой-то автомобиль только что появился со стороны северного берега реки, и его водитель раздраженно сигналил марширующим, которые загораживали ему дорогу. Сирена автомобиля и волынки вопили друг на дружку, пока последние шеренги марширующих не свернули на боковую улицу. Пол слишком поздно узнал сидящего за рулем человека и не успел спрятаться. Шеферд удивленно и с некоторым осуждением уставился на него, помахал неопределенно рукой и проехал. Из заднего окна выглядывали маленькие глазки Фреда Беррингера.
Пол решил не придавать никакого значения этому инциденту. Он уселся в кабинке с плотным коротышкой, а Финнерти отправился за новой порцией спиртного.
– Как ваш сын? – спросил Пол.
– Сын, доктор, ах да, конечно, мой сын. Вы говорили, что собираетесь поговорить с Мэтисоном относительно него, не так ли? Так что же сказал старина Мэтисон?
– Я его еще не видел. Как-то случай не подвернулся.
Человек покачал головой.
– Мэтисон, Мэтисон, под этой холодной внешностью скрывается ледяное сердце. Да, теперь уже нет необходимости разговаривать с ним. С моим мальчиком все утряслось.
– В самом деле? Очень рад слышать.
– Да, он повесился утром на кухне.
– Господи!
– Да, я передал ему все, что вы мне сказали вчера, и это было настолько безнадежно, что он сдался. Это ведь лучший выход. Нас здесь слишком много. Выпьем! Вы проливаете свое виски!
– Что здесь происходит? – спросил Финнерти.
– Да я рассказывал доктору, что мой сын не видел причин оставаться в живых и сдался сегодня утром – на шнуре от утюга.
Пол закрыл глаза.
– Боже мой, какой ужас!
Человек посмотрел на Пола со смесью замешательства и раздражения.
– Вот тебе и раз, и какого только черта я делаю это? Выпейте, доктор, и возьмите себя в руки. У меня нет сына и вообще никогда не было. – Он потряс руку Пола. – Вы слышите меня? Это я так просто.
– Тогда почему бы мне не расколоть вашу дурацкую башку? – сказал Пол, приподымаясь с места.
– Потому что ты уже засел здесь как клин, – сказал Финнерти, толкая его обратно на место. Он придвинул к ним стаканы.
– Простите, – сказал человек в очках Полу. – Мне просто хотелось поглядеть, как работают мозги у сверхчеловеков. Каков показатель вашего интеллекта, доктор?
– Это есть в списках. Почему бы вам не сходить и не поглядеть?
Да, это действительно было в списках. Показатель интеллекта каждого, измеренный Национальными Стандартными Всеобщими Классификационными Испытаниями, – вывешивался публично в Айлиуме – в полицейском участке.
– Ну что ж, продолжайте, – кисло сказал Пол, – поэкспериментируйте надо мной еще немного. Мне это, страшно нравится.
– Вы выбрали неудачное подопытное животное, если вы собираетесь узнать, что представляют собой те, что по ту сторону реки, – сказал Финнерти. – Это странный парень.
– Вы ведь тоже инженер?
– Был, пока не ушел.
Человек изумился.
– А знаете, это ведь проливает свет на многое, если только вы меня не разыгрываете. Значит, имеются и недовольные, так?
– Пока мы знаем двух, – сказал Финнерти.
– А знаете ли, я в некотором роде предпочел бы не встречать вас. Намного спокойнее думать об оппозиции как о простой одноликой и абсолютно неправой массе. А теперь мне придется засорять свое мышление исключениями.
– А к кому же вы сами себя причисляете? – спросил Пол. – Надгосударственный Сократ, что ли?
– Фамилия – Лэшер, преподобный Джеймс Дж. Лэшер, Р-127 и ОН-55. Священник из Корпуса Реконструкций и Ремонта.
– Первый номер – номер протестантского проповедника. А что означает второй, этот «ОН»? – спросил Финнерти.
– Общественные Науки, – сказал Лэшер. – Цифра 55 обозначает магистр антропологии.
– А что делать антропологу в наши дни? – спросил Пол.
– То же самое, что делает и сверхкомплектный проповедник, – он становится общественным деятелем, скучным человеком или чудаком, а возможно, и бюрократом. – Лэшер переводил взгляд с Пола на Финнерти и обратно. – Вас я знаю, вы доктор Протеус. А вы?
– Финнерти. Эдвард Френсис Финнерти, некогда ИСи-002.
– Это ведь редчайший номер – через два нуля! – сказал Лэшер. – Мне случалось быть знакомым с несколькими людьми с одним нулем, но с двумя я не видел ни разу. Думаю, что это самая высокая квалификация, с которой мне когда-либо приходилось обмениваться Дружескими словами. Если бы сам папа римский открыл лавочку в этой стране, то он был бы только на один пункт выше – в серии Р, естественно. У него был бы Р-001. Мне где-то говорили, что номер этот сохраняют за ним, несмотря на возражения предводителей епископальной церкви, которые сами хотят получить Р-001 для себя. Тонкое это дело…
– Они могли дать ему отрицательное число, – сказал Пол.
– Тогда и епископы потребовали бы того же. Мой стакан пуст.
– А что это вы толковали относительно оппозиции, имея в виду людей по ту сторону реки? – сказал Пол. – Вы считаете, что они работают на руку дьяволу, так?
– Нет, это вы уж слишком загнули. Я сказал бы, что вы показали, какую узкую сферу вы оставляете духовным лицам для их деятельности, большинству из них во всяком случае. Когда до войны я беседовал со своей паствой, я обычно наставлял их, что, мол, их духовная жизнь перед лицом бога – главное, а что их роль в экономике ничтожна по сравнению с этим. А теперь вы точно определили их роль в экономике и на рынке. Вот они и обнаружили – по крайней мере большинство из них, – что все оставленное им в удел чуть выше нуля. Во всяком случае, менее чем недостаточно. Мой стакан пуст.
Лэшер вздохнул.
– Так чего же вы ожидаете? – продолжал он. – Поколениями их приучали обожествлять соревнование и рынок, производительность и экономическую ценность и завидовать своим товарищам, а тут – трах! – и все это выдернуто у них из-под ног. Они больше не участники, они больше не могут быть полезны. Вся их культура провалилась в тартарары. Мой стакан пуст.
– Я его как раз наполнил, – сказал Финнерти.
– О, верно, вы уже успели. – Лэшер задумчиво потягивал виски. – Эти сорванные со своих мест люди нуждаются в чем-то, чего церковь не может им дать, или же они просто не могут принять того, что им предлагает церковь. Церковь говорит, что этого достаточно, то же утверждает Библия. А люди говорят, что им этого явно недостаточно, и я подозреваю, что они правы.
– Если им нравилась старая система, то почему же они так жаловались на свою работу, когда она у них была? – спросил Пол.
– О, наконец-то мы дошли до этого – это началось уже давно, а не сразу же после войны. Возможно, все дело не в том, что у людей отняли работу, а в том, что их лишили чувства причастности к чему-то, значимости. Зайдите как-нибудь в библиотеку и просмотрите газеты и журналы за период второй мировой войны. Даже тогда велось уже много разговоров о том, что войну выиграли люди, сведущие в области производства – сведущие, а не народ, не средние люди, которые стояли за станками И самое страшное было то, что во всем этом была изрядная толика правды. Даже тогда половина народа, или даже больше, не очень разбиралась в машинах, на которых им приходилось работать, или в том, какую продукцию они выпускают. Они принимали участие в экономическом процессе, этого никто не отрицает, но не так, чтобы это могло давать удовлетворение их собственному «я». А потом пошла еще и вся эта рождественская реклама.
– Вы это о чем? – спросил Пол.
– Да, знаете, все эти рекламные статейки относительно американской системы с подчеркиванием роли инженеров и управляющих, которые сделали Америку великой страной. Когда, бывало, прочитаешь такую муру, тебе начинает казаться, что управляющий и инженеры сотворили в Америке все: леса, реки, залежи минералов, горы, нефть – все это их работа.
– Странная штука, – продолжал Лэшер, – этот дух крестоносцев в управляющих и инженерах, эта идея, что конструирование, производство, распределение являются чуть ли не священной войной – вся эта сказка была сварганена людьми, работавшими в отделах информации и рекламных бюро. Их нанимали управляющие и инженеры для того, чтобы популяризировать крупный бизнес в те старые дни, когда популярности ему явно не хватало. А теперь инженеры и управляющие уже чистосердечно уверовали во все высокие слова, сказанные людьми, нанятыми их предшественниками. – Вчерашняя выдумка становится сегодня религиозным обрядом.
– Ну хорошо, – сказал Пол, – но вам все же придется признать, что во время войны они совершили и массу великолепных дел.
– Конечно! – согласился Лэшер. – То, что они делали для военной промышленности, действительно в какой-то степени походило на подвижничество крестовых походов; но, – и тут он пожал плечами, – точно так вели себя и все остальные в военной промышленности. Даже я.
– Вы отводите инженерам и управляющим мрачную роль, – сказал Пол. – А что вы скажете относительно ученых? Мне кажется, что…
– Наш разговор их не касается, – нетерпеливо прервал его Лэшер. – Они просто добавляют знаний. Беда не в знаниях, а в том, для чего их используют.
Финнерти восхищенно покивал головой.
– Итак, какой же ответ можно дать сейчас на все это?
– Это страшный вопрос, – сказал Лэшер, – и он-то является главной причиной моего пьянства. Кстати, это мой последний стакан; я не люблю быть пьяным. Я пью потому, что испуган – испуган, правда, немножко, поэтому-то мне и не следует много пить. Все созрело, джентльмены, для появления ложного мессии, а когда он появится, прольется кровь.
– Мессии?
– Рано или поздно кто-нибудь сообразит и покорит воображение всех этих людей каким-нибудь новым чудом. В основе этого будет лежать обещание восстановить чувство причастности, чувство того, что ты нужен на этой земле, чувство собственного достоинства, черт возьми. Полиция достаточно хитра и, вылавливая таких людей, бросает их за решетку якобы за нарушение законов о саботаже. Однако рано или поздно кому-нибудь удается укрыться от полиции на продолжительное время для того, чтобы организовать целое течение.
Пол внимательно следил за выражением его лица и решил, что Лэшер не только не боится перспективы восстановления, но ему даже нравится эта идея.
– Ну и что же тогда? – спросил Пол. Он запрокинул свой стакан, и кубики льда постукивали о его зубы. Он только что опорожнил второй стакан, и ему хотелесь еще.
Лешер пожал плечами.
– Черт, пророчества – это крайне неблагодарное занятие, и история по-своему, ретроспективно, показывает нам, каковы логические решения всяких страшных заварушек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Послушай-ка, Эд, – сказал, улыбаясь, Пол, – ведь они же все-таки милые люди.
– А кто не милый? Разве что я. Меня бесит их чувство превосходства, их проклятая иерархия, которая определяет качество людей при помощи машин. Наверх всплывают очень серые люди.
– А вот еще идут! – выкрикнул человек в очках с толстыми стеклами, выглядывая за дверь. Издалека приближались топот марширующих ног и басовое гудение барабана. Шум все нарастал, послышался свисток, и медные трубы оркестра грохнули какую-то мелодию.
Пол и Финнерти устремились к двери.
– Кто это? – стараясь перекричать грохот оркестра, спросил Финнерти у человека в толстых очках.
Тот улыбнулся.
– Секрет. Вряд ли они хотят, чтобы кто-либо знал это.
Во главе процессии, – окруженный четырьмя трубачами, одетыми в восточные одежды, шел напыщенный серьезный старик, торжественно несущий на вытянутых руках слоновый клык, исписанный загадочными символами. Над ним вздымалось невероятных размеров квадратное знамя в руках у ярмарочного гиганта, окруженного дюжиной арабов в разноцветном тряпье. Знамя это с четырьмя зелеными совами, казалось, должно было все объяснить. Оно было исписано четырьмя строчками давно забытых, а возможно, и только что изобретенных письмен. За знаменем шагал оркестр, наигрывающий арабскую мелодию. Были также и вымпелы с изображением совы, прицепленные к трубам, а надпись на тот случай, если ее кто не заметит на знамени, повторялась еще на огромном барабане футов двенадцати в диаметре, который везли на тележке.
– Ура, – тихо произнес человек в очках с толстыми стеклами.
– А почему вы приветствуете их? – спросил Финнерти.
– А вам не кажется, что кто-то обязан это сделать? Особенно в отношении Люка Люббока. Это тот, что идет с клыком.
– Чудесное занятие, – сказал Финнерти. – А что он собой представляет?
– Секрет. Если он скажет, это перестанет быть секретом.
– Он выглядит очень важным.
– Но клык все-таки важнее.
Парадная процессия завернула за угол, послышались свистки, и музыка умолкла. Потом в конце улицы опять раздался свист, и все началось сызнова, когда группа одетых в шотландские юбочки волынщиков показалась вдали.
– В парке проводится соревнование участников парадов, – сказал человек в очках с толстыми стеклами. – Вот так они и будут маршировать здесь часами. Давайте вернемся в салун и выпьем.
– За наш счет? – спросил Финнерти.
– А за чей же еще?
– Погодите, – сказал Пол, – это должно быть интересным.
Какой-то автомобиль только что появился со стороны северного берега реки, и его водитель раздраженно сигналил марширующим, которые загораживали ему дорогу. Сирена автомобиля и волынки вопили друг на дружку, пока последние шеренги марширующих не свернули на боковую улицу. Пол слишком поздно узнал сидящего за рулем человека и не успел спрятаться. Шеферд удивленно и с некоторым осуждением уставился на него, помахал неопределенно рукой и проехал. Из заднего окна выглядывали маленькие глазки Фреда Беррингера.
Пол решил не придавать никакого значения этому инциденту. Он уселся в кабинке с плотным коротышкой, а Финнерти отправился за новой порцией спиртного.
– Как ваш сын? – спросил Пол.
– Сын, доктор, ах да, конечно, мой сын. Вы говорили, что собираетесь поговорить с Мэтисоном относительно него, не так ли? Так что же сказал старина Мэтисон?
– Я его еще не видел. Как-то случай не подвернулся.
Человек покачал головой.
– Мэтисон, Мэтисон, под этой холодной внешностью скрывается ледяное сердце. Да, теперь уже нет необходимости разговаривать с ним. С моим мальчиком все утряслось.
– В самом деле? Очень рад слышать.
– Да, он повесился утром на кухне.
– Господи!
– Да, я передал ему все, что вы мне сказали вчера, и это было настолько безнадежно, что он сдался. Это ведь лучший выход. Нас здесь слишком много. Выпьем! Вы проливаете свое виски!
– Что здесь происходит? – спросил Финнерти.
– Да я рассказывал доктору, что мой сын не видел причин оставаться в живых и сдался сегодня утром – на шнуре от утюга.
Пол закрыл глаза.
– Боже мой, какой ужас!
Человек посмотрел на Пола со смесью замешательства и раздражения.
– Вот тебе и раз, и какого только черта я делаю это? Выпейте, доктор, и возьмите себя в руки. У меня нет сына и вообще никогда не было. – Он потряс руку Пола. – Вы слышите меня? Это я так просто.
– Тогда почему бы мне не расколоть вашу дурацкую башку? – сказал Пол, приподымаясь с места.
– Потому что ты уже засел здесь как клин, – сказал Финнерти, толкая его обратно на место. Он придвинул к ним стаканы.
– Простите, – сказал человек в очках Полу. – Мне просто хотелось поглядеть, как работают мозги у сверхчеловеков. Каков показатель вашего интеллекта, доктор?
– Это есть в списках. Почему бы вам не сходить и не поглядеть?
Да, это действительно было в списках. Показатель интеллекта каждого, измеренный Национальными Стандартными Всеобщими Классификационными Испытаниями, – вывешивался публично в Айлиуме – в полицейском участке.
– Ну что ж, продолжайте, – кисло сказал Пол, – поэкспериментируйте надо мной еще немного. Мне это, страшно нравится.
– Вы выбрали неудачное подопытное животное, если вы собираетесь узнать, что представляют собой те, что по ту сторону реки, – сказал Финнерти. – Это странный парень.
– Вы ведь тоже инженер?
– Был, пока не ушел.
Человек изумился.
– А знаете, это ведь проливает свет на многое, если только вы меня не разыгрываете. Значит, имеются и недовольные, так?
– Пока мы знаем двух, – сказал Финнерти.
– А знаете ли, я в некотором роде предпочел бы не встречать вас. Намного спокойнее думать об оппозиции как о простой одноликой и абсолютно неправой массе. А теперь мне придется засорять свое мышление исключениями.
– А к кому же вы сами себя причисляете? – спросил Пол. – Надгосударственный Сократ, что ли?
– Фамилия – Лэшер, преподобный Джеймс Дж. Лэшер, Р-127 и ОН-55. Священник из Корпуса Реконструкций и Ремонта.
– Первый номер – номер протестантского проповедника. А что означает второй, этот «ОН»? – спросил Финнерти.
– Общественные Науки, – сказал Лэшер. – Цифра 55 обозначает магистр антропологии.
– А что делать антропологу в наши дни? – спросил Пол.
– То же самое, что делает и сверхкомплектный проповедник, – он становится общественным деятелем, скучным человеком или чудаком, а возможно, и бюрократом. – Лэшер переводил взгляд с Пола на Финнерти и обратно. – Вас я знаю, вы доктор Протеус. А вы?
– Финнерти. Эдвард Френсис Финнерти, некогда ИСи-002.
– Это ведь редчайший номер – через два нуля! – сказал Лэшер. – Мне случалось быть знакомым с несколькими людьми с одним нулем, но с двумя я не видел ни разу. Думаю, что это самая высокая квалификация, с которой мне когда-либо приходилось обмениваться Дружескими словами. Если бы сам папа римский открыл лавочку в этой стране, то он был бы только на один пункт выше – в серии Р, естественно. У него был бы Р-001. Мне где-то говорили, что номер этот сохраняют за ним, несмотря на возражения предводителей епископальной церкви, которые сами хотят получить Р-001 для себя. Тонкое это дело…
– Они могли дать ему отрицательное число, – сказал Пол.
– Тогда и епископы потребовали бы того же. Мой стакан пуст.
– А что это вы толковали относительно оппозиции, имея в виду людей по ту сторону реки? – сказал Пол. – Вы считаете, что они работают на руку дьяволу, так?
– Нет, это вы уж слишком загнули. Я сказал бы, что вы показали, какую узкую сферу вы оставляете духовным лицам для их деятельности, большинству из них во всяком случае. Когда до войны я беседовал со своей паствой, я обычно наставлял их, что, мол, их духовная жизнь перед лицом бога – главное, а что их роль в экономике ничтожна по сравнению с этим. А теперь вы точно определили их роль в экономике и на рынке. Вот они и обнаружили – по крайней мере большинство из них, – что все оставленное им в удел чуть выше нуля. Во всяком случае, менее чем недостаточно. Мой стакан пуст.
Лэшер вздохнул.
– Так чего же вы ожидаете? – продолжал он. – Поколениями их приучали обожествлять соревнование и рынок, производительность и экономическую ценность и завидовать своим товарищам, а тут – трах! – и все это выдернуто у них из-под ног. Они больше не участники, они больше не могут быть полезны. Вся их культура провалилась в тартарары. Мой стакан пуст.
– Я его как раз наполнил, – сказал Финнерти.
– О, верно, вы уже успели. – Лэшер задумчиво потягивал виски. – Эти сорванные со своих мест люди нуждаются в чем-то, чего церковь не может им дать, или же они просто не могут принять того, что им предлагает церковь. Церковь говорит, что этого достаточно, то же утверждает Библия. А люди говорят, что им этого явно недостаточно, и я подозреваю, что они правы.
– Если им нравилась старая система, то почему же они так жаловались на свою работу, когда она у них была? – спросил Пол.
– О, наконец-то мы дошли до этого – это началось уже давно, а не сразу же после войны. Возможно, все дело не в том, что у людей отняли работу, а в том, что их лишили чувства причастности к чему-то, значимости. Зайдите как-нибудь в библиотеку и просмотрите газеты и журналы за период второй мировой войны. Даже тогда велось уже много разговоров о том, что войну выиграли люди, сведущие в области производства – сведущие, а не народ, не средние люди, которые стояли за станками И самое страшное было то, что во всем этом была изрядная толика правды. Даже тогда половина народа, или даже больше, не очень разбиралась в машинах, на которых им приходилось работать, или в том, какую продукцию они выпускают. Они принимали участие в экономическом процессе, этого никто не отрицает, но не так, чтобы это могло давать удовлетворение их собственному «я». А потом пошла еще и вся эта рождественская реклама.
– Вы это о чем? – спросил Пол.
– Да, знаете, все эти рекламные статейки относительно американской системы с подчеркиванием роли инженеров и управляющих, которые сделали Америку великой страной. Когда, бывало, прочитаешь такую муру, тебе начинает казаться, что управляющий и инженеры сотворили в Америке все: леса, реки, залежи минералов, горы, нефть – все это их работа.
– Странная штука, – продолжал Лэшер, – этот дух крестоносцев в управляющих и инженерах, эта идея, что конструирование, производство, распределение являются чуть ли не священной войной – вся эта сказка была сварганена людьми, работавшими в отделах информации и рекламных бюро. Их нанимали управляющие и инженеры для того, чтобы популяризировать крупный бизнес в те старые дни, когда популярности ему явно не хватало. А теперь инженеры и управляющие уже чистосердечно уверовали во все высокие слова, сказанные людьми, нанятыми их предшественниками. – Вчерашняя выдумка становится сегодня религиозным обрядом.
– Ну хорошо, – сказал Пол, – но вам все же придется признать, что во время войны они совершили и массу великолепных дел.
– Конечно! – согласился Лэшер. – То, что они делали для военной промышленности, действительно в какой-то степени походило на подвижничество крестовых походов; но, – и тут он пожал плечами, – точно так вели себя и все остальные в военной промышленности. Даже я.
– Вы отводите инженерам и управляющим мрачную роль, – сказал Пол. – А что вы скажете относительно ученых? Мне кажется, что…
– Наш разговор их не касается, – нетерпеливо прервал его Лэшер. – Они просто добавляют знаний. Беда не в знаниях, а в том, для чего их используют.
Финнерти восхищенно покивал головой.
– Итак, какой же ответ можно дать сейчас на все это?
– Это страшный вопрос, – сказал Лэшер, – и он-то является главной причиной моего пьянства. Кстати, это мой последний стакан; я не люблю быть пьяным. Я пью потому, что испуган – испуган, правда, немножко, поэтому-то мне и не следует много пить. Все созрело, джентльмены, для появления ложного мессии, а когда он появится, прольется кровь.
– Мессии?
– Рано или поздно кто-нибудь сообразит и покорит воображение всех этих людей каким-нибудь новым чудом. В основе этого будет лежать обещание восстановить чувство причастности, чувство того, что ты нужен на этой земле, чувство собственного достоинства, черт возьми. Полиция достаточно хитра и, вылавливая таких людей, бросает их за решетку якобы за нарушение законов о саботаже. Однако рано или поздно кому-нибудь удается укрыться от полиции на продолжительное время для того, чтобы организовать целое течение.
Пол внимательно следил за выражением его лица и решил, что Лэшер не только не боится перспективы восстановления, но ему даже нравится эта идея.
– Ну и что же тогда? – спросил Пол. Он запрокинул свой стакан, и кубики льда постукивали о его зубы. Он только что опорожнил второй стакан, и ему хотелесь еще.
Лешер пожал плечами.
– Черт, пророчества – это крайне неблагодарное занятие, и история по-своему, ретроспективно, показывает нам, каковы логические решения всяких страшных заварушек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51