Но были двое-трое одетых в фирменный импорт, с «Мосбергами» и даже «Винчестерами», – эти явно выехали для развлечения. Так что даже в этой разнородной толпе маленький остяк выделялся сразу.
Костя и увидел его сразу, и сразу узнал, – как забыть это черное, как у лесного идола, лицо, и того пса, пропавшего где-то в городском лабиринте?
– Дедок! – окликнул его Костя. – Привет! А ты тут какими судьбами?
Степка обрадовался, подбежал, стал пожимать руку как старому знакомому.
– Здорово, Коська! С тобой полечу, однако. Приехал к Катьке большой районный начальник, сказал, всех лучших охотников в районе собирают. Собирайся, говорит, и пошли – снегоход ждет. Ну, я и взял старое Катькино ружьё. Свое-то дома осталось. А Катька дура ещё нарядила меня. Говорит: замерзнешь где, одень мою доху, да чулки кожаные.
Степка неловко хихикнул. В его одежде действительно проглядывало что-то женское.
– Ты собачку-то мою до городу доставил, ай нет? – спросил он, чтобы переменить тему разговора.
– А как же! Так вместе с псом в город и приехали. В вертолеты собак теперь не пускают, – на машине ехали.
– Ай, спасибо, Коська, спасибо, – старик чуть не прослезился. Он даже сунулся было поцеловать Костю. Костя поморщился: от старика несло перегаром – видно, Катька провожала его основательно.
– Довезти-то довез, – сказал Костя, – а вот что дальше с ним стало – не знаю.
– А и не надо знать! – с жаром сказал Степка. – Собака, как судьба – сама идет, дорогу знает.
Костя не стал высказывать подозрение, что на этот раз и собака, и судьба дорогу потеряли: неведомо, что случилось с собакой после той встречи с двумя ментами из линейного отдела. Может быть, они её поймали. А может, сбежав от них, она попала к другим ментам… Об облавах в городе и комендантском часе он тоже промолчал.
А вот о ружье Степки отозвался философски:
– Да, из такой «тулки» только белок валить. И то с третьего раза.
Степка недопонял, и поэтому промолчал. Ему никто не сказал, для чего его позвали. Сказали – «собирают лучших», – он и пошёл, как дурак. Может, на слет какой, может, грамоты давать будут, или продукты.
– Ты на волков когда-нибудь ходил? – спросил Костя.
– Нет, однако! – лицо Степки вытянулось. – Волки нам не помеха, да и нету в наших краях волков. Изредка забредают, поглядят, что поживиться нечем, – и уходят.
Тут Степка долгим взглядом посмотрел на Костю, и до него дошло.
– Слышь, Коська! – сильно понизив голос и оглядываясь, спросил он. – А нас что, волков стрелять собрали?
– Может, волков, а может, и собак, – так же тихо ответил Костя.
Степка отшатнулся.
Поглядел на Костю недоверчиво:
– Не врешь?
– Точно. Из города приказ, от чрезвычайной комиссии.
Степка заозирался в крайнем волнении.
Доверительно склонился к Косте:
– А нельзя ли как-нибудь… того… Отказаться, что ли?
– Надо было раньше отказываться.
– Это точно… – вздохнул Степка. – Не сообразил, однако. Катька бы сказала – болен, мол, Степка, никуда не пойдет, – небось, начальник-то и уехал бы ни с чем. Лежал бы сейчас под боком у Катьки. А я подумал – вдруг, грамоту дадут, или припасов…
– А ты скажи, что заболел. Да и ружье у тебя дрянь, на волков никак не годится.
Степка просиял:
– Спасибо, Коська! Обязательно скажу! Так и скажу!
Но сказать ничего не пришлось: на поле выбежали несколько начальников, и один из них громким голосом приказал охотникам грузиться в вертолет.
– Однако… – начал было Степка, но охотники уже стояли в очередь, Степке неудобно было протестовать, когда все молчали, да и начальник на его «однако» не обратил никакого внимания: он был занят важным разговором с Костей. Тыкал пальцем в карту, показывал рукой куда-то за горизонт.
Потом объявили посадку. Охотники – кто деловито, кто с явной неохотой – полезли в вертолет. Костя и районный охотовед стояли в дверях.
Внезапно Костя сказал:
– Пьяного на борт не возьму!
– А кто тут пьяный? – удивился охотовед.
И инстинктивно прикрыл рот рукой.
– Вот он! – Костя кивнул на Степку.
Степка хотел было возмутиться, даже рот раскрыл, но тут же примолк, заметив мелькнувшее на лице Кости зверское выражение.
Охотовед посмотрел на Степку. По мере осмотра лицо охотоведа делалось все сумрачнее. В конце концов он плюнул и сказал:
– Собирают невесть кого! Он же из древних, на собак охотиться не станет. Тундра! А ружьё… Нет, ты только посмотри, какое у него ружьё! Ты где такое ружьё взял, а?
– Катька дала, однако! – сказал Степка в недоумении.
– Ну, и катись к своей Катьке, ворон стрелять!
– Ворон не стреляю, однако. Белку бью, соболя, когда и зайца, быват…
Степка освободил руку и стал загибать коричневые корявые пальцы.
– Эй! – крикнул охотовед, указывая на Степку, – Кто-нибудь! Вытащите его из очереди.
Стёпку отпихнули.
– Иди домой, отец, в свой чум! – крикнул ему Костя.
Стёпка промолчал. Он понял, что Костя просто так шутит.
Вертолет улетел.
Стёпка стоял один посреди площадки. Ветер набил ему полы снегом, запорошил плечи, шапку, рукава… Он стал похож на снеговика. И долго стоял ещё, пока вертолет не превратился в маленькую точку, а потом и вовсе не исчез в серой бесконечности небес.
Катька, охая и вздыхая, выходила на крыльцо. Вглядывалась глазами-щёлками в лес, качала головой, и возвращалась в дом, тяжело передвигая искривлённые, колесом, опухшие ноги. Собака молча следила за ней, положив морду на передние лапы.
Катька выносила ей рыбьи кости и головы. Собака недоверчиво принюхивалась, а потом съедала все без остатка.
– Ишь, круглая становишься, – ворчала Катька. – Пухнешь прямо, ишь!
Через день Катька заметила, что её ноги, раздутые и оплывшие, вроде стали худеть.
Такое уже бывало: болезнь отступала временами, и потому Катька не обратила на это внимание.
Но на другой день на ногах обвисла дряблая кожа, и колени почти перестали ныть, а ноги каким-то чудом почти выпрямились. Катька в изумлении рассматривала их, сидя в избе перед керосинкой.
А на третий день обнаружила, что собака исчезла. Следы вели в лес, и там терялись в буреломе.
Катька, сильно задумчивая, вернулась домой, упала на лежанку и не вставала до утра. Не спала. Просто смотрела вверх.
И вспоминала почему-то не только Степку, но и Тарзана.
Между светом и тьмой
– Сарама! Первая из мертвых! Мы всегда были и будем вечными врагами. Ты сделала слишком много зла. Но сейчас мы должны объединиться.
– Вражда наша вечна, это правда, Киноцефал. – Сарама усмехнулась. – Но зато ты – не вечен. И зачем же мне объединяться с тобой? Конечно, убить тебя мне не позволено, зато у меня есть слуги, готовые это сделать.
– И слуги твои бессильны. Твой враг сейчас не я. Подумай об этом.
Разговору мешали посторонние звуки: кричали люди по рации, радиоволны перебивали друг друга, гудели электромагнитные турбулентные излучения, и на всю эту какофонию накладывался отдаленный стрекот двух десятков вертолетов.
Сарама помолчала, прислушиваясь.
Когда к шуму прибавились хлопки выстрелов, – множество хлопков, – она невольно оскалилась и провыла в пространство:
– Где ты, Саб?
– Здесь.
– Тогда слушай меня: я буду рвать их на куски, я напущу на них всех моих тайных слуг, и все силы тьмы. А что будешь делать ты?
– Помогать тебе.
– Как?
– Ты уже догадалась, – как.
– Ещё нет… – прорычала Сарама. – Но я догадаюсь.
Черемошники
Бракин вошел во двор, но не успел пройти и нескольких шагов, как хозяйская дверь приоткрылась, из-за нее высунулось востроносое сморщенное лицо и голос Ежихи с ненавистью провизжал:
– Явился?
Бракин остановился. Рыжая тоже присела, склонив голову.
Ежиха в голос завизжала:
– А кто стёкла вставлять будет, а?
– Я и вставлю, – ответил Бракин.
Подождал, повернулся и пошел к себе.
– Чтоб сегодня же вставил! – крикнула Ежиха ему в спину и тут же спряталась за дверью.
Бракин кивнул, вошел, начал подниматься по лестнице.
– И чтоб мусор в огороде убрал! – донеслось до него.
Он нагнулся, внимательно осматривая ступени. Рыжая жалась к его ногам, ворчала. Шерсть у нее на загривке приподнялась.
– Ну-ну, не бойся, – сказал Бракин.
Поднялся к внутренней двери. Вся обивка была изрезана в клочья, полосы дерматина свисали вниз, грязно-желтая вата валялась кусками.
Дверь была приоткрыта.
Рыжая испуганно тявкнула, но Бракин не обратил на нее внимания. Он вошел и остановился на пороге.
В комнате был полный разгром. Гулял ветер в разбитое окно, снег лежал на подоконнике и на столе. В одном углу были содраны обои, кровать сдвинута с места, постель разорвана, словно изрезана.
Бракин поднял с пола табурет, присел, не раздеваясь.
– Ну, и что же тут было, Рыжик?
Собачка не ответила. Она подняла морду и внезапно тонко и жалобно завыла. Один глаз у неё совсем заплыл, запекся гнойной сукровицей.
Бракин вздохнул.
– Их было двое?
Рыжая на мгновение прервала вой, потом продолжила.
– Люди или овчарки?
Рыжая тихонько выла.
– Тьфу ты, черт! – не выдержал Бракин. – Ты что, разговаривать разучилась?
Рыжая перестала выть, покружилась, и легла, прижавшись к ногам Бракина.
Бракин посидел, потом встал, обошел комнату, выглянул в окно.
– Коротко говоря, они убежали.
Рыжая молчала.
– И бродят теперь неизвестно, где…
Бракин вздохнул, разбил ковшиком лед в ведре, налил в умывальник, снял шапку и перчатки, и поплескал в лицо ледяной водой.
– Ладно, – сказал он. – Надо окно вставить. Пойдешь в магазин со мной, или останешься здесь?
Рыжая немедленно вскочила.
– Ну, пошли, – вздохнул Бракин.
Когда он проходил мимо хозяйской двери, дверь снова приоткрылась на секунду и Ежиха издевательским голосом сказала:
– Да ты и стеклореза в руках сроду не держал! Чокнутый!
Бракин не ответил.
Стёкла за бутылку водки вставил Рупь-Пятнадцать. Он снова встретился на дороге, когда Бракин нёс, аккуратно держа перед собой, небольшую пачку оконных стекол.
– Могу помочь, – сказал Рупь-Пятнадцать.
– Помоги, – согласился Бракин.
– Сейчас за стеклорезом сбегаю… А рулетка у тебя есть? Ну, тогда и рулетку захвачу.
Пока резал стекло, рассказывал:
– Мои-то цыганята страху натерпелись. И то: родителей потерять, а потом еще это…
– Что – «это»? – рассеянно спросил Бракин; он сидел перед затопленной печью, накинув на плечи старый полушубок, который когда-то подарила ему Ежиха.
– А ты не слыхал? – удивился Рупь-Пятнадцать. – Они же всем табором после похорон в деревню поехали. И там у своей цыганской родни заночевали. Полный дом народу. А ночью кто-то в дом вошел, вытащил девку – её Рузанной звали, – и в лес унёс. Главное – дверь заднюю, со двора, так аккуратно высадил, что никто и не слыхал.
– Кто? – удивился Бракин.
Рупь-Пятнадцать пожал плечами:
– Следы человечьи вроде. А силища как у медведя.
– А собаки? Собаки почему не лаяли? – внезапно спросил Бракин.
– Дык в том-то и дело! – оживился Рупь-Пятнадцать. – Собак был полон двор, и ни одна не помешала, не пикнула даже.
– Собаки-то живые?
– А как же. Живехоньки. Только, Алёшка говорит, их сначала придушить хотели, да потом оставили. Решили с нечистой силой не связываться.
– А девушку эту, Рузанну, – нашли?
– Как же! Найди-кось её теперь! Поди, на кусочки порезана и в сугробе закопана.
Рупь-Пятнадцать аккуратно отставил отрезанную полосу стекла и добавил:
– Вот как бывает!
Бракин покачался на табуретке, задумчиво теребя себя за ус.
Потом вдруг спросил:
– Слушай, а у Алешки тоже ведь молоденькая сестра есть?
– Есть. Наташкой звать. А что?
– Она на эту Рузанну похожа?
– Кто ж их знает! – засмеялся Рупь-Пятнадцать. – Раньше они для меня все на одно лицо были. Это только сейчас я их, цыган, различать стал. – И снова спросил: – А что?
– Ничего. Так.
И Бракин, нахохлившись, протянул озябшие руки к печи.
Потом обернулся:
– Хотя… Есть к тебе еще одно дело.
– Дык это мы запросто! – ответил Рупь-Пятнадцать, примерявший стекло. – Еще бутылка – и сделаем. А чего делать-то?
Бракин внимательно посмотрел на него.
– Потом скажу, когда стёкла вставишь, – сказал он.
Кабинет губернатора
Телефон задребезжал странным звуком. Густых поднял трубку, взмахом руки остановив Кавычко, который докладывал о первых итогах операции «Волк».
В трубке что-то шумело и потрескивало. Густых уже хотел положить её на рычаг, как вдруг услышал низкий, рычащий голос:
– Ты не выполнил предназначения.
Густых слегка вздрогнул, ниже пригнулся к столу.
– Да, – сказал он.
– Дева жива, и ты знаешь, где её найти.
Густых подумал.
– Я найду.
В трубке еще потрещало, потом раздались короткие гудки.
Густых посмотрел на Кавычко.
– Что-то мне… – Он поднялся, держась за столешницу обеими руками. – Что-то мне нехорошо. Пойду на улицу, воздуху глотну.
– Может, «кардио» вызвать? – испуганно спросил Кавычко. – Или «валокордин»? У меня есть!..
Густых махнул рукой.
– Ничего не надо. Душно просто, и в голове туман. Это от недосыпа, наверное, да ещё давление скачет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51