Весь левый бок пса был мокрым, залепленным грязью, но он бежал, не останавливаясь и не обращая внимания ни на что.
Впереди был семафор; шлагбаум опустился, грузовики выстроились в колонну.
Пес несся вперед.
Дежурный на переезде вышел на террасу, поднял флажок, – и открыл рот от удивления: грязный лохматый пес несся прямо наперерез поезду.
Заревел тепловоз, зазвенел в звонок дежурный, – пёс даже не стал утруждать себя, подныривая под шлагбаум: он с ходу, не останавливаясь, перемахнул через него и проскочил под носом у тепловоза.
Степка упал. Он дергался, что-то кричал, колотил руками и ногами по утоптанному снегу. Он так перепугался, что сердце почти остановилось, а дыхание прервалось.
Степка выгнулся дугой, тараща мутные, налитые кровью глаза. Бил рукой по снегу, другой – рвал с груди промокшую от пота рубаху.
Что-то (или кто-то) – казалось ему – внезапно схватил его за глотку железными руками, и давил, душил, выкручивал шею.
В глазах потемнело, Степка судорожно пытался вздохнуть, и не мог.
И тьма ворвалась внутрь него и взорвалась в голове.
– Степка! Ты что? Сдох совсем, однако?
Катька трепала Степку за воротник, приподнимала, била по щекам. Степка – белый-белый, белее снега, – по-прежнему лежал, закатив глаза. Катька выругалась, поднялась, и стала, кряхтя, поднимать Степку за ноги вверх. Согнула ноги в коленях и всей тяжестью навалилась на Степку.
Степка судорожно дернулся, и надрывно вздохнул. А потом задышал часто-часто, и лицо у него постепенно темнело, оживало, и вот уже глаза повернулись, как надо, и вполне осмысленно уставились на Катьку.
– Ну, и ладно, – тоже, за кампанию, часто дыша, сказала Катька. – Живой. Еще поживешь, однако.
Но Степка почему-то захрипел и забился.
Катька снова перепугалась, снова налегла было на щуплое, как у подростка, тело старика.
Степка высвободил рот и вдруг заорал:
– Да слезь ты с меня! Совсем придушила, дура окаянная!
Катька с жалостью посмотрела на него, плюнула, – и слезла.
Стоявшее за деревом мохнатое существо с облегчением перевело дух, и бесшумно, спиной вперед, стало отступать в глубину зимнего леса, оставляя в снегу большие, очень похожие на человеческие, следы.
Через полчаса они уже сидели в натопленной избе Катьки. Пили, отдуваясь, горячий сладкий чай, оба – в одних рубахах, мокрые от пота.
– Что видел, говори, – спрашивала Катька, очень довольная сеансом шаманства, а еще больше тем, что вдруг, в один день, у нее появились и дрова, и мука, и чай, и даже сахар. И мужик. Хоть и завалящий, дохлый совсем, однако, – зато почти родной.
– Пса нашего видел, – тоже очень довольный, отвечал Степка. – Город видел, дома, улицу. Потом – дорогу. По ней машины мчатся, а рядом с ними – пес. Подбежал к дороге, по которой паровозы ходят, – скок через железные колеи! Только его и видели.
– А дальше? – с жадным любопытством спрашивала Катька.
– А дальше кто-то мешать стал. Душить. Я думал – злой дух на моем пути попался. А это, оказывается, ты была.
– Тьфу! – Катька шумно плюнула на пол. – Когда я очухалась, да к тебе подползла, ты уже задушенный лежал. Насилу тебе ноги подняла, да на грудь надавила.
Степка задумался.
– Значит, злой дух. Хотел помешать мне, однако.
Катька тоже задумалась.
– Значит, пес все-таки силу имеет. Мешает он кому-то. Вот его и хотели в тайге похоронить. А он, вишь ты, как-то выполз к твоей избе.
– Наконец-то от тебя умное слово слышу, – сказал Степка. – Я еще когда понял, что пес необыкновенный!
Катька хотела обидеться, но раздумала.
– А я видела мертвого человека, – сказала она.
Степка округлил глаза.
– Убитого?
– А и нет! – торжествующе сказала Катька. – Большой черный человек. Лежит, как неживой, а потом встал и пошел.
– А может, это дух, который из мертвого тела вышел, одежду прогрыз…
– Нет, Степка. Это не дух. Дух из него вышел, – тело осталось. Вот тело я и видела.
– И что же ты видела? – крайне заинтересованный, спросил Степка. Он знал, что женщины – самые сильные шаманы, сильней любого мужика.
– Видела, как он встал и пошел. Руки вытянул, идет сквозь лес, деревья ломает. И всё повторяет:
– Найти пса! Найти пса!..
– А дальше?
– А дальше ты упал, хрипеть начал. Я и перепугалась. Помогать бросилась.
– А черный человек?
– Не знаю. Не видела больше.
Степка шибко задумался, так шибко, что весь лоб стал полосатым, рубчиком, – от морщин.
За дверью послышался хриплый, с подвыванием, лай.
Степка и Катька молча поглядели друг на друга.
– Гости, что ли?
Катька полезла к окошку. Ничего не разглядела.
– Сходи, Степка, посмотри. Может, лесной хозяин появился?
Степка накинул телогрейку, взял со стены ружье.
– Заряжено?
– Да кто бы его заряжал? – философски ответила Катька.
Степка бросил ружье и выбежал.
Наступали ранние зимние сумерки. Катькина собака стояла ровно, не шелохнувшись, неподалеку от навеса, глядела в лес. Хрипло лаяла.
– Э, кого увидел, а?
Собака не обернулась.
Степка подошел поближе. Красный гаснущий круг солнца, недавно пробившийся сквозь облака, уже прятался за деревья. И среди черных стволов – показалось Степке, – мелькнула какая-то фигура. Степка глядел, пока из глаз не потекли слезы. Собака перестала лаять, но продолжала смотреть в лес, и чуть-чуть дрожала.
Степка постоял еще. Сказал:
– Айда в дом. Покормить тебя надо, однако.
Собака заупрямилась было, но Степка пообещал рыбы. Это слово собака, наверное, знала. Недоверчиво взглянула на Степку, и пошла за ним. Время от времени оглядывалась на лес. Негромко рычала.
– Ну, что там? – спросила Катька.
– Не разглядел. Темно уже. Не то шатун, не то какой плохой человек.
– А зачем собаку привел?
– Кормить буду, однако.
Степка взял посудину побольше – плохо обожженную глиняную миску, – вывалил в нее варево из мороженой рыбы. Поставил на пол:
– На, жри.
Взял ружье, сел, и принялся чистить его.
Катька поглядела на все это неодобрительно.
– А кого видел? Высокий, черный?
Степка слегка вздрогнул.
– Может, это он и есть. Узнал, что мы шаманим, псу помочь хотим, и пришел.
Оба замолчали, испуганно глядя в окно.
– Однако, Степка, собаку выпусти, да двери запри, – сказала Катька.
Тверская губерния. XIX век
Полкан подобрался к деревне как можно ближе. Полз меж кустами, добрался до овина и прилег. Отсюда плохо была видна изба, – только старый перекошенный плетень, дырявый, заваленный снегом. Но Полкан знал, что у него получится. Таков был приказ, а значит, нужно только подождать.
Звезды погасли, а с черного неба посыпалась снежная крупа.
Полкан разгреб гнилую солому, накиданную возле овина, зарылся в нее поглубже. Постепенно задремал.
Когда начало светать, он проснулся, подскочил, навострил уши.
Деревня просыпалась с шумом, коровьим мычанием, стуком дверей. Земля побелела от белой крупы, которая никак не хотела таять. Где-то заржала лошадь, заблеяли овцы.
Вот отворилась дверь избы. Вышла хозяйка, несла в руках, обхватив подолом, чугунок с месивом. В свинарнике завозились, обрадовано захрюкали свиньи. Хозяйка скрылась за стеной. Хлопнула дверь и Полкан сморщился от донесшегося до него свинячьего смрада.
Потом выскочил малец.
– Тятька! – крикнул он в приоткрытую дверь. – Зима!
– Закрой дверь! Избу выстудишь! – ответил сердитый голос.
Полкан ждал.
Прошли утренние хлопоты. Полкан опять было задремал, но тут во дворе появились новые люди: бородатый кряжистый старик и церковный староста. А с ними – маленький суетливый мужичок. Полкан узнал их по запаху.
Они потоптались на пороге, вошли в избу. Вышли скоро.
– У него собака сдохла, – ему и печалиться не для ча, – сказал мужичок.
Они вышли за ворота и вскоре уже стучались в соседнюю избу.
Полкан ждал, навострив уши. Он чувствовал: скоро, очень скоро наступит подходящий момент.
Но наступил он не так скоро. Уже мутное солнце поднялось над деревней. Белая крупа стала исчезать, оголяя черную грязную землю на убранных огородах. Пар поднимался от белых крыш, и они темнели на глазах.
Вышел, наконец, и хозяин. Гаркнул:
– Баба! Пошли на сход.
– Какой еще сход? – донеслось со двора.
– Всех зовут. По приказу старосты. Доктор, дескать, велел всех собак перестрелять.
– Ох, Пресвятая Богородица! – воскликнул женский голос. – Митька! Останешься дома, с Феклушей и Федькой! Да смотри у меня! Из избы – ни ногой! А я счас.
Баба вошла в избу, вышла переодетая, как на праздник, в цветастом платке.
– Что вырядилась? – спросил хозяин.
– Не в тряпье же на люди идти!
– «На люди»… Собак требуют сказнить, а вам, бабам, и это – праздник. Тьфу!
Хозяева вышли за ворота.
Немного времени спустя дверь избы приоткрылась, показалось востроносое мальчишечье лицо:
– Феклуш, так я быстро. Одним глазком посмотрю – и назад!
Он захлопнул двери и тоже выбежал со двора.
Полкан подождал еще с минуту, рывком поднялся и потрусил через двор к избе.
Дверь была тугая. Полкан поскребся в нее, но понял: не открыть.
Он пошел вдоль стены, принюхиваясь, и не обращая внимания на странный переполох в курятнике. Чуяли опасность куры, квохтали. Ничего. Пусть квохчут. Все равно на разговенье половине кур головы пооткручивают.
Феклуша лежала на лавке. Занавеска была отдернута. Подложив под голову руку, глядела на мальчонку, сидевшего у печи и деловито рассматривавшего полено.
– Ну, чего смотришь? – ласково сказала Феклуша. – Это полено. Им печку топят.
– Пецьку, – повторил малыш.
– Ну да, печку. Чтобы в избе тепло было.
– Теп-о, – подтвердил мальчонка и заулыбался. Тепло он любил.
Покрутив полено так и этак, отщипнул от него тонкую щепку.
– А это – щепка, – сказала Феклуша. – Ею можно печку растапливать.
Малыш поднял голову, с интересом слушая Феклушу.
– Но ты смотри, осторожней: щепка острая, пораниться можно.
– О-остая, – сказал малыш и вдруг заревел, – кольнул себя щепкой в голенький живот.
– Говорила же тебе! Брось её, бяка!
– Бя-ка! – повторил малыш и отшвырнул и щепку, и полено.
Внезапно в сенях загремело.
Феклуша приподняла голову:
– Кто там? Ты, Митька?
Внутренняя дверь вздрогнула: кто-то открывал её, словно наваливаясь всем телом.
Со скрипом дверь стала отворяться.
– Ой! Митька, да не пугай же ты меня! – сказала Феклуша, и осеклась.
На пороге стояла большая темная собака с проседью, дышала, свесив длиннющий язык, глядела весело.
– Ты чья? – опомнившись, спросила Феклуша. – Зачем пришла, а?
Собака глядела молча, вильнула хвостом. Малыш внезапно перевернулся на живот, и где ползком, где на корточках, двинулся к ней.
– Собацька! – радостно пищал он.
И вдруг грохнуло, зазвенело. Маленькое дальнее окошко, выходившее в палисадник, разбилось, и в горницу влетела страшная окровавленная собака. Малыш сел, испуганно посмотрел на нее; рот его перекосился и он отчаянно, в голос, заревел.
– Феденька! Федя! – закричала Феклуша, и стала торопливо сползать с лавки.
В то же мгновение пес, стоявший у дверей, стал меняться быстро и неуловимо. Он поднялся на задние лапы, начал вытягиваться вверх, расти вширь. Вот уже появились, вместо лап, руки и ноги, и странная полузвериная голова с человеческими глазами.
Малыш заорал уже благим матом. Феклуша доползла на локтях и коленях до мальчика, схватила его в охапку, прижала к себе; села и стала отползать назад, за печь, изо всей силы отталкиваясь замотанными марлевыми повязками распухшими ногами. Она не кричала. Но рот у нее был открыт, и казалось, немой невыносимый вопль висел в избе.
Окровавленный пес совершил громадный прыжок прямо к Феклуше. Еще миг – и он дотянулся бы окровавленной пастью до её ног, – и тут существо протянуло мохнатую руку.
Рука схватила взбесившегося Полкана за загривок, легко оторвала от пола и с силой отшвырнула к дверям. Полкан ударился о дверь, упал, но тут же вскочил и без промедления снова кинулся к Феклуше. Из пасти у него текла розовая слюна.
Мохнатый защитник снова перехватил его, на этот раз двумя руками. Одна держала пса за загривок, другая – за горло. Полкан, висевший в воздухе, изогнулся, бешено бил лапами. Существо издало горловой звук, и двинулось к дверям. Держа Полкана на весу, открыло двери и исчезло. В сенях опять что-то загремело, и жуткий голос произнес по слогам:
– Са-ра-ма!
Хлопнула дальняя входная дверь. На минуту стало тихо. А потом издалека, из-за овина, донесся жалобный предсмертный собачий визг. И стало тихо.
Феклуша, прижав к себе мальчонку, в ужасе смотрела в дверь, рукой пыталась нащупать позади себя лавку – и не могла.
Капли человеческой крови светились на полу там, где существо держало бешеного пса, цепочкой вели к порогу, и дальше, за порог.
Феклуша быстро перекрестила судорожно всхлипывавшего мальчика, и стала креститься сама.
В разбитое окно дунул пронзительный, невероятно холодный, почти неземной ветер.
Кабинет губернатора. Комната для отдыха
Коростылев довольно свободно сидел в огромном кресле бежевого цвета, с чашкой чая в руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Впереди был семафор; шлагбаум опустился, грузовики выстроились в колонну.
Пес несся вперед.
Дежурный на переезде вышел на террасу, поднял флажок, – и открыл рот от удивления: грязный лохматый пес несся прямо наперерез поезду.
Заревел тепловоз, зазвенел в звонок дежурный, – пёс даже не стал утруждать себя, подныривая под шлагбаум: он с ходу, не останавливаясь, перемахнул через него и проскочил под носом у тепловоза.
Степка упал. Он дергался, что-то кричал, колотил руками и ногами по утоптанному снегу. Он так перепугался, что сердце почти остановилось, а дыхание прервалось.
Степка выгнулся дугой, тараща мутные, налитые кровью глаза. Бил рукой по снегу, другой – рвал с груди промокшую от пота рубаху.
Что-то (или кто-то) – казалось ему – внезапно схватил его за глотку железными руками, и давил, душил, выкручивал шею.
В глазах потемнело, Степка судорожно пытался вздохнуть, и не мог.
И тьма ворвалась внутрь него и взорвалась в голове.
– Степка! Ты что? Сдох совсем, однако?
Катька трепала Степку за воротник, приподнимала, била по щекам. Степка – белый-белый, белее снега, – по-прежнему лежал, закатив глаза. Катька выругалась, поднялась, и стала, кряхтя, поднимать Степку за ноги вверх. Согнула ноги в коленях и всей тяжестью навалилась на Степку.
Степка судорожно дернулся, и надрывно вздохнул. А потом задышал часто-часто, и лицо у него постепенно темнело, оживало, и вот уже глаза повернулись, как надо, и вполне осмысленно уставились на Катьку.
– Ну, и ладно, – тоже, за кампанию, часто дыша, сказала Катька. – Живой. Еще поживешь, однако.
Но Степка почему-то захрипел и забился.
Катька снова перепугалась, снова налегла было на щуплое, как у подростка, тело старика.
Степка высвободил рот и вдруг заорал:
– Да слезь ты с меня! Совсем придушила, дура окаянная!
Катька с жалостью посмотрела на него, плюнула, – и слезла.
Стоявшее за деревом мохнатое существо с облегчением перевело дух, и бесшумно, спиной вперед, стало отступать в глубину зимнего леса, оставляя в снегу большие, очень похожие на человеческие, следы.
Через полчаса они уже сидели в натопленной избе Катьки. Пили, отдуваясь, горячий сладкий чай, оба – в одних рубахах, мокрые от пота.
– Что видел, говори, – спрашивала Катька, очень довольная сеансом шаманства, а еще больше тем, что вдруг, в один день, у нее появились и дрова, и мука, и чай, и даже сахар. И мужик. Хоть и завалящий, дохлый совсем, однако, – зато почти родной.
– Пса нашего видел, – тоже очень довольный, отвечал Степка. – Город видел, дома, улицу. Потом – дорогу. По ней машины мчатся, а рядом с ними – пес. Подбежал к дороге, по которой паровозы ходят, – скок через железные колеи! Только его и видели.
– А дальше? – с жадным любопытством спрашивала Катька.
– А дальше кто-то мешать стал. Душить. Я думал – злой дух на моем пути попался. А это, оказывается, ты была.
– Тьфу! – Катька шумно плюнула на пол. – Когда я очухалась, да к тебе подползла, ты уже задушенный лежал. Насилу тебе ноги подняла, да на грудь надавила.
Степка задумался.
– Значит, злой дух. Хотел помешать мне, однако.
Катька тоже задумалась.
– Значит, пес все-таки силу имеет. Мешает он кому-то. Вот его и хотели в тайге похоронить. А он, вишь ты, как-то выполз к твоей избе.
– Наконец-то от тебя умное слово слышу, – сказал Степка. – Я еще когда понял, что пес необыкновенный!
Катька хотела обидеться, но раздумала.
– А я видела мертвого человека, – сказала она.
Степка округлил глаза.
– Убитого?
– А и нет! – торжествующе сказала Катька. – Большой черный человек. Лежит, как неживой, а потом встал и пошел.
– А может, это дух, который из мертвого тела вышел, одежду прогрыз…
– Нет, Степка. Это не дух. Дух из него вышел, – тело осталось. Вот тело я и видела.
– И что же ты видела? – крайне заинтересованный, спросил Степка. Он знал, что женщины – самые сильные шаманы, сильней любого мужика.
– Видела, как он встал и пошел. Руки вытянул, идет сквозь лес, деревья ломает. И всё повторяет:
– Найти пса! Найти пса!..
– А дальше?
– А дальше ты упал, хрипеть начал. Я и перепугалась. Помогать бросилась.
– А черный человек?
– Не знаю. Не видела больше.
Степка шибко задумался, так шибко, что весь лоб стал полосатым, рубчиком, – от морщин.
За дверью послышался хриплый, с подвыванием, лай.
Степка и Катька молча поглядели друг на друга.
– Гости, что ли?
Катька полезла к окошку. Ничего не разглядела.
– Сходи, Степка, посмотри. Может, лесной хозяин появился?
Степка накинул телогрейку, взял со стены ружье.
– Заряжено?
– Да кто бы его заряжал? – философски ответила Катька.
Степка бросил ружье и выбежал.
Наступали ранние зимние сумерки. Катькина собака стояла ровно, не шелохнувшись, неподалеку от навеса, глядела в лес. Хрипло лаяла.
– Э, кого увидел, а?
Собака не обернулась.
Степка подошел поближе. Красный гаснущий круг солнца, недавно пробившийся сквозь облака, уже прятался за деревья. И среди черных стволов – показалось Степке, – мелькнула какая-то фигура. Степка глядел, пока из глаз не потекли слезы. Собака перестала лаять, но продолжала смотреть в лес, и чуть-чуть дрожала.
Степка постоял еще. Сказал:
– Айда в дом. Покормить тебя надо, однако.
Собака заупрямилась было, но Степка пообещал рыбы. Это слово собака, наверное, знала. Недоверчиво взглянула на Степку, и пошла за ним. Время от времени оглядывалась на лес. Негромко рычала.
– Ну, что там? – спросила Катька.
– Не разглядел. Темно уже. Не то шатун, не то какой плохой человек.
– А зачем собаку привел?
– Кормить буду, однако.
Степка взял посудину побольше – плохо обожженную глиняную миску, – вывалил в нее варево из мороженой рыбы. Поставил на пол:
– На, жри.
Взял ружье, сел, и принялся чистить его.
Катька поглядела на все это неодобрительно.
– А кого видел? Высокий, черный?
Степка слегка вздрогнул.
– Может, это он и есть. Узнал, что мы шаманим, псу помочь хотим, и пришел.
Оба замолчали, испуганно глядя в окно.
– Однако, Степка, собаку выпусти, да двери запри, – сказала Катька.
Тверская губерния. XIX век
Полкан подобрался к деревне как можно ближе. Полз меж кустами, добрался до овина и прилег. Отсюда плохо была видна изба, – только старый перекошенный плетень, дырявый, заваленный снегом. Но Полкан знал, что у него получится. Таков был приказ, а значит, нужно только подождать.
Звезды погасли, а с черного неба посыпалась снежная крупа.
Полкан разгреб гнилую солому, накиданную возле овина, зарылся в нее поглубже. Постепенно задремал.
Когда начало светать, он проснулся, подскочил, навострил уши.
Деревня просыпалась с шумом, коровьим мычанием, стуком дверей. Земля побелела от белой крупы, которая никак не хотела таять. Где-то заржала лошадь, заблеяли овцы.
Вот отворилась дверь избы. Вышла хозяйка, несла в руках, обхватив подолом, чугунок с месивом. В свинарнике завозились, обрадовано захрюкали свиньи. Хозяйка скрылась за стеной. Хлопнула дверь и Полкан сморщился от донесшегося до него свинячьего смрада.
Потом выскочил малец.
– Тятька! – крикнул он в приоткрытую дверь. – Зима!
– Закрой дверь! Избу выстудишь! – ответил сердитый голос.
Полкан ждал.
Прошли утренние хлопоты. Полкан опять было задремал, но тут во дворе появились новые люди: бородатый кряжистый старик и церковный староста. А с ними – маленький суетливый мужичок. Полкан узнал их по запаху.
Они потоптались на пороге, вошли в избу. Вышли скоро.
– У него собака сдохла, – ему и печалиться не для ча, – сказал мужичок.
Они вышли за ворота и вскоре уже стучались в соседнюю избу.
Полкан ждал, навострив уши. Он чувствовал: скоро, очень скоро наступит подходящий момент.
Но наступил он не так скоро. Уже мутное солнце поднялось над деревней. Белая крупа стала исчезать, оголяя черную грязную землю на убранных огородах. Пар поднимался от белых крыш, и они темнели на глазах.
Вышел, наконец, и хозяин. Гаркнул:
– Баба! Пошли на сход.
– Какой еще сход? – донеслось со двора.
– Всех зовут. По приказу старосты. Доктор, дескать, велел всех собак перестрелять.
– Ох, Пресвятая Богородица! – воскликнул женский голос. – Митька! Останешься дома, с Феклушей и Федькой! Да смотри у меня! Из избы – ни ногой! А я счас.
Баба вошла в избу, вышла переодетая, как на праздник, в цветастом платке.
– Что вырядилась? – спросил хозяин.
– Не в тряпье же на люди идти!
– «На люди»… Собак требуют сказнить, а вам, бабам, и это – праздник. Тьфу!
Хозяева вышли за ворота.
Немного времени спустя дверь избы приоткрылась, показалось востроносое мальчишечье лицо:
– Феклуш, так я быстро. Одним глазком посмотрю – и назад!
Он захлопнул двери и тоже выбежал со двора.
Полкан подождал еще с минуту, рывком поднялся и потрусил через двор к избе.
Дверь была тугая. Полкан поскребся в нее, но понял: не открыть.
Он пошел вдоль стены, принюхиваясь, и не обращая внимания на странный переполох в курятнике. Чуяли опасность куры, квохтали. Ничего. Пусть квохчут. Все равно на разговенье половине кур головы пооткручивают.
Феклуша лежала на лавке. Занавеска была отдернута. Подложив под голову руку, глядела на мальчонку, сидевшего у печи и деловито рассматривавшего полено.
– Ну, чего смотришь? – ласково сказала Феклуша. – Это полено. Им печку топят.
– Пецьку, – повторил малыш.
– Ну да, печку. Чтобы в избе тепло было.
– Теп-о, – подтвердил мальчонка и заулыбался. Тепло он любил.
Покрутив полено так и этак, отщипнул от него тонкую щепку.
– А это – щепка, – сказала Феклуша. – Ею можно печку растапливать.
Малыш поднял голову, с интересом слушая Феклушу.
– Но ты смотри, осторожней: щепка острая, пораниться можно.
– О-остая, – сказал малыш и вдруг заревел, – кольнул себя щепкой в голенький живот.
– Говорила же тебе! Брось её, бяка!
– Бя-ка! – повторил малыш и отшвырнул и щепку, и полено.
Внезапно в сенях загремело.
Феклуша приподняла голову:
– Кто там? Ты, Митька?
Внутренняя дверь вздрогнула: кто-то открывал её, словно наваливаясь всем телом.
Со скрипом дверь стала отворяться.
– Ой! Митька, да не пугай же ты меня! – сказала Феклуша, и осеклась.
На пороге стояла большая темная собака с проседью, дышала, свесив длиннющий язык, глядела весело.
– Ты чья? – опомнившись, спросила Феклуша. – Зачем пришла, а?
Собака глядела молча, вильнула хвостом. Малыш внезапно перевернулся на живот, и где ползком, где на корточках, двинулся к ней.
– Собацька! – радостно пищал он.
И вдруг грохнуло, зазвенело. Маленькое дальнее окошко, выходившее в палисадник, разбилось, и в горницу влетела страшная окровавленная собака. Малыш сел, испуганно посмотрел на нее; рот его перекосился и он отчаянно, в голос, заревел.
– Феденька! Федя! – закричала Феклуша, и стала торопливо сползать с лавки.
В то же мгновение пес, стоявший у дверей, стал меняться быстро и неуловимо. Он поднялся на задние лапы, начал вытягиваться вверх, расти вширь. Вот уже появились, вместо лап, руки и ноги, и странная полузвериная голова с человеческими глазами.
Малыш заорал уже благим матом. Феклуша доползла на локтях и коленях до мальчика, схватила его в охапку, прижала к себе; села и стала отползать назад, за печь, изо всей силы отталкиваясь замотанными марлевыми повязками распухшими ногами. Она не кричала. Но рот у нее был открыт, и казалось, немой невыносимый вопль висел в избе.
Окровавленный пес совершил громадный прыжок прямо к Феклуше. Еще миг – и он дотянулся бы окровавленной пастью до её ног, – и тут существо протянуло мохнатую руку.
Рука схватила взбесившегося Полкана за загривок, легко оторвала от пола и с силой отшвырнула к дверям. Полкан ударился о дверь, упал, но тут же вскочил и без промедления снова кинулся к Феклуше. Из пасти у него текла розовая слюна.
Мохнатый защитник снова перехватил его, на этот раз двумя руками. Одна держала пса за загривок, другая – за горло. Полкан, висевший в воздухе, изогнулся, бешено бил лапами. Существо издало горловой звук, и двинулось к дверям. Держа Полкана на весу, открыло двери и исчезло. В сенях опять что-то загремело, и жуткий голос произнес по слогам:
– Са-ра-ма!
Хлопнула дальняя входная дверь. На минуту стало тихо. А потом издалека, из-за овина, донесся жалобный предсмертный собачий визг. И стало тихо.
Феклуша, прижав к себе мальчонку, в ужасе смотрела в дверь, рукой пыталась нащупать позади себя лавку – и не могла.
Капли человеческой крови светились на полу там, где существо держало бешеного пса, цепочкой вели к порогу, и дальше, за порог.
Феклуша быстро перекрестила судорожно всхлипывавшего мальчика, и стала креститься сама.
В разбитое окно дунул пронзительный, невероятно холодный, почти неземной ветер.
Кабинет губернатора. Комната для отдыха
Коростылев довольно свободно сидел в огромном кресле бежевого цвета, с чашкой чая в руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51