Приют был переполнен, не чистился со дня основания, кирпичная кладка уже настолько пропиталась собачьими метками, что кирпичи вываливались из стен.
– Хорошо! – сказала она. – Но сниматься будем снаружи.
Оператор – совершенно несерьезный молодой человек в бандитской вязаной шапочке, с прыщами на лице, пожал плечами и сказал, не выпуская изо рта жвачку:
– Так даже лучше. Только чтоб собачки вокруг бегали.
– Собачки будут! – обрадовалась Эльвира и побежала к конторке, где безвылазно жила сторожиха, – она же бывший бомж, – в чьи обязанности входило всё. За это ей полагались крыша над головой и часть собачьего провианта, которым снабжали приют спонсоры. В провиант входили самые разные консервы, картошка, и даже почему-то мука.
– Людмила! – крикнула Эльвира, врываясь в сторожку. – Выводи собак.
– Тех самых? – сумрачно спросила Людмила.
Она лежала на топчане у «буржуйки», накрывшись поношенной дубленкой.
Сам репортер выглядел солиднее своего оператора. Во-первых, он был одет не как бандит или клоун, а как порядочный человек, чиновник: в строгой пыжиковой шапке, в демисезонной темной куртке, с кашне, приоткрывавшем светлый воротничок и галстук. Репортер размотал шнур микрофона и теперь ждал, сидя в машине, выставив ноги наружу, в открытую дверцу.
Эльвира уже бежала назад. За ней неторопливо шествовали три упитанные разнопородные собачки.
Репортер вылез из машины и подошел. Оператор сказал ему:
– Надо вольер поснимать. «Секонд» снимал, и «Телефакт» тоже…
– Не надо вольер! – встревожилась Эльвира. – Чего его по десять раз снимать? Только собачек понапрасну волновать.
Эльвира кокетливо стрельнула глазами сквозь густо закрашенные ресницы и довольно томно пояснила:
– Собачки – они ведь как детки, которые в детдомах родителей ждут. Вы же понимаете?..
Репортер пожал плечами. Не надо – так не надо. Ему вообще не хотелось ехать в этот сраный «Друг» и рекламировать сумасшедшую бабу, одетую, как проститутка.
Он сказал:
– Ну, давайте здесь. Встаньте ближе к питомнику, чтобы стена была видна.
– Не надо стену! – уже почти в отчаянии выкрикнула Эльвира. – Лучше вот тут, на площадке. Смотрите, как чудесно: снег, солнце, березки вдали…
– Собачье говно под ногами, – угрюмо и в тон добавил репортер.
Выплюнул сигарету и сказал:
– Вставайте, как хотите. Только собачек поласкайте. Давай, Алик.
Алик направил камеру на Эльвиру.
– Подождите! Мне надо волосы поправить!
Репортер вздохнул и сказал:
– Алик, сними пока собачек. И планы… А чего тут вонища такая?
Эльвира не стала обсуждать тему недофинансирования. Она напудрила нос, взбила челку, торчавшую из-под шапки, и наклонилась к собачкам.
– Ну, мои деточки, кто к маме на ручки пойдет?
Жирные детки сидели на задних лапах, вывалив розовые пуза. Жмурились на солнце. Изредка выкусывали из боков блох.
– Ну, давай ты, Кеша, – сладко сказала Эльвира кривобокой собачке с уродливой мордой недоделанного мопса.
Кеша лениво тявкнул и полез на подставленные ручки. И тотчас из-за стены питомника раздался многоголосый лай.
– Фу ты, черт! – сказал репортер, оглядываясь на питомник. – Они нам поговорить не дадут. Чего они?
– Съемок не любят, – кокетливо сказала Эльвира.
– Завидуют они этим, – сказал Алик, кивнув на Кешу. – Ишь, три толстяка.
Репортер сказал:
– Ну, черт с ними. Все равно разговор в студии будет… Ну, Эльвира Борисовна, вы готовы?
– Готова!
Эльвира ласково трепала Кешу, который внезапно заугрюмился.
– Значит, Алик, давай.
Он сунул микрофон Эльвире в лицо и спросил неожиданно бодрым голосом:
– И как же зовут эту красотку?
– Ке-еша! – протянула Эльвира.
– И как же она попала в приют? Неужели хозяин бросил?
– А вот представьте себе! Такую красавицу – и выбросил! Но ничего, Кешенька, мы тебе скоро другого хозяина найдем, доброго…
Эльвира стала сюсюкать и лезть к собаке с поцелуями. Кеша угрюмо воротил морду.
– Давно он у вас в приюте? – бодро вопрошал репортер.
– Кеша? Кеша – это «она». Давно! Мне принесли её дети под новый год. Представляете? Праздник, все гуляют, радуются, а на детской площадке замерзает насмерть несчастное существо.
– А может, он потерялся?
– Не «он», а «она»…
– Надо было объявление в газету дать.
– Я давала! – быстро соврала Эльвира и тут же взъярилась:
– А почему это приют должен разыскивать хозяев? Добрые хозяева сами ищут, и сами объявления в газетах дают. На газетные объявления, между прочим, тоже деньги нужны.
– Ладно, – сказал репортер прежним усталым голосом. – Алик, стоп. Эльвира Борисовна, вы сейчас про приют расскажете. Ну, сколько собак у вас, как их кормят. Как раз этот мопс на руках…
Эльвира мгновенно поняла и затараторила:
– Кормить наших собачек мы стараемся усиленно. Они ведь, сами понимаете, попадают к нам ослабленными, часто больными. Мы их лечим, можно сказать, нянчимся с ними. Ну и, естественно, даем усиленное питание. Благодаря нашим спонсорам, а также простым добрым людям, которые приносят и ко мне домой, и сюда привозят, всё, кто чем богат: консервы, колбасы, другие продукты, даже мясо, иной раз и деньги… Но вы не правы. Это не мопс. Это помесь, то есть, дворняжка. Но похож на мопса, правда? Приятно, что вы в породах разбираетесь. А то с государственного телевидения прислали девушку – она овчарку от таксы не отличила…
Тут она внезапно прервала свою речь и поглядела куда-то в сторону дороги.
– Да вот, кстати, идет гражданин. Вероятно, собачку искать, или помочь чем…
– Отлично! – репортер повернулся к дороге. – Алик!
Алик развернулся, держа на плече громоздкую камеру.
Со стороны трассы к ним действительно шел человек. Дородный мужчина в камуфляже. Он шел неестественно прямо, слегка откинув голову назад.
Лай в питомнике, затихший было, вспыхнул с новой силой. И на этот раз в лае слышались нотки страха и злобы.
Мопс, до этого смирно лежавший у Эльвиры на руках, внезапно повернул уродливую морду, и молча, без звука, вцепился в запястье своей патронессы зубами. Эльвира вскрикнула и отбросила Кешу. Мопс широко расставил кривые лапы и зарычал.
– Ну вот, перчатку чуть не порвал… – растерянно сказала Эльвира.
Повернулась к собачнику, откуда всё несся неистовый лай.
– Совсем взбесились, – сказала испуганно. – Пойду попрошу Людмилу – пусть присмотрит за ними, успокоит…
Она побежала к сторожке.
Высокий гражданин приблизился. У него было белое, даже синюшное лицо, и глядел он прямо перед собой невыразительными, погасшими глазами.
Репортер, держа микрофон перед собой, бодро кинулся наперерез:
– Здравствуйте! Мы из телеканала «АБЦ». Снимаем репортаж о питомнике «Верный друг». Можно вас на минуту?
Человек остановился. Лицо его по-прежнему ничего не выражало.
– Представьтесь, пожалуйста… Как вас зовут?
Человек помолчал, как будто сосредотачиваясь. Потом губы его выговорили:
– Ка.
– Не понял? – дружелюбно переспросил репортер.
– Ка, которое не имеет имени, – медленно и глухо ответил человек в камуфляже. Он снова помолчал. – Ибо дела мои на весах Маат оказались тяжкими, я убил Ба священного шакала. Но меня не пожрал Амт с крокодильей пастью, и владыка Расетау вернул мое Ка на землю.
Репортер обернулся на Алика. Тот пожал одним плечом – на втором была камера.
– Вы пришли искать свою собаку? – сделал новую попытку репортер.
– Да! Ибо предсказано предками: «Египет будет сражаться в некрополе». В некрополе – понимаете? Это значит – на кладбище!
Он поднял вверх руку, как бы призывая прислушаться. Лай за стеной раздался с новой силой, и незнакомец проговорил:
– Воистину: сердца их плачут.
Он внезапно тронулся с места, прошел мимо репортера, свернул к дверям собачника. Постоял возле них, прислушиваясь. И вдруг навалился на двустворчатую дверь, закрытую на висячий замок.
– Вы что там делаете? – раздался голос Эльвиры. Она бежала от сторожки, следом за ней, кособочась, спешила Людмила, а следом за Людмилой – три пса. Однако, учуяв незнакомца, псы неожиданно остановились, присели и оскалились.
Дверь стала проваливаться внутрь; из косяков с визгом выворачивались ржавые гвозди, со скрежетом гнулись дверные петли.
– Ой, божечки ты мой! – вскрикнула Эльвира и, споткнувшись, упала. Шубейка задралась до спины, вместе с костюмом. Переспелый зад в растянутых колготках предстал во всей красе.
Двери рухнули, но человек не успел в них войти: ему навстречу вывалился целый клубок собак. С рычаньем, визгом, неистовым лаем собаки бросились по дороге, перескакивая через тело Эльвиры – своего самого верного друга.
Когда собачник опустел, человек в камуфляже вошел внутрь. Через некоторое время оттуда, из зловонной тьмы, послышалось дикое заунывное пение, от которого у репортера волосы поднялись дыбом.
– Алик, ты снимаешь? – вполголоса спросил он, когда громадная свора собак промчалась мимо него.
– Ага, – ответил Алик.
– Кончай. И сматываемся.
Они помчались к машине.
Репортер не видел, как часть своры, покружив по территории питомника, окружила Эльвиру. Не видел, и не хотел видеть того, что случилось дальше. Но Алик снимал до последней минуты, снимал, даже когда уже был в машине, и даже когда захлопнул дверцу – снимал сквозь стекло.
Такого еще никто и никогда не видел. Он первый!
Но они уже не увидели, что было дальше.
А дальше Ка вышел из собачника, причем камуфляж в нескольких местах был продран то ли гвоздями, то ли зубами взбесившихся собак.
Молча двинулся к собакам, которые грызли поверженную Эльвиру. При его приближении стая стихла, отступила. С низким рычанием собаки пятились все дальше и дальше, по мере приближения Ка. Но Ка словно и не замечал их. Он подошел к Эльвире, нагнулся, оглядел бескровное, покусанное лицо. Приподнял голову – увидел кровь. Вздохнул и покачал головой.
Нет, это не та дева, которая нужна Хентиаменти.
Колпашево. Аэропорт
– В Томск летишь?
– Ну.
– Местечко найдется?
– Для тебя – найдется.
– А для собаки?
Тут только незнакомый пилот высунулся из кабины «Ми-2».
– Для кого-о?
– Для собаки, – повторил Костя.
Пилот выбрался из кресла, исчез, потом спустился на бетон. По бетону струилась белая поземка.
– Если собака породистая, – неторопливо сказал он, – возьму. За сто баксов.
– Да ты что! У меня таких денег нет.
– А у хозяина? – пилот подмигнул. – Хорошая собака знаешь сколько стоит?
Костя посмотрел на позёмку, уныло вздохнул.
– Наверное, много. Только моя – беспородная. И хозяин у неё неизвестно где.
Пилот помолчал. Потопал ногами. Плюнул.
– Еще бы я собак возил…
Костя опять вздохнул.
– А если я полечу?
– Ты? – удивился пилот.
– Ну. С собакой.
Пилот сказал:
– Это – другое дело! Сто баксов!
– Опять?
Пилот закурил, пряча зажигалку от ветра. Сказал доверительно:
– Я тебе вот что скажу… Садись со своей собакой в автобус – и ехай. Если с шофером договоришься.
Костя махнул рукой и повернулся уходить.
– Слышь! – окликнул пилот. – А ты откуда эту собаку взял?
– Из лесу, – неохотно ответил Костя.
– Так она охотничья?
– Да какое там… Городская.
– И на что она тебе?
– Шапку сшить! – на ходу огрызнулся Костя. И услышал сзади:
– Ну, так бы сразу и сказал…
Тарзану было уютно и тепло. Он лежал в ногах у Кости, а Костя сидел один на заднем сиденье «жигулей»: он купил у частника все три места, да еще приплатил сверху за собаку. Водитель почему-то подозрительно косился на Тарзана.
Тарзан дремал, слушая свист ветра, шуршанье колес по ровной дороге. Незнакомые запахи обволакивали его, и он с удовольствием разбирался в них. Одни были резкими, неприятными – это пахли механизмы, искусственная кожа, синтетика, и что-то, похожее на пихтовый аромат: в салоне был ароматизатор. Другие – приятными, знакомыми; от Кости, например, пахло почти так же, как от Старой Хозяйки, которая частенько бросала Тарзану косточку из супа.
Костя тоже дремал. Он не знал, зачем нужно то, что он делает, но твердо чувствовал, что поступает правильно
Впереди у него были три дня отдыха, и почему бы не прокатиться в Томск? Город теперь меняется день ото дня – готовится к юбилею. Хоть по нормальным улицам походить, а не по колпашевским буеракам.
Кабинет губернатора
– Я тебе покажу «чрезвычайное положение»! – губернатор пристукнул ладонью о стол. – И думать забудь!
Пристукнул он на Густых, который считался его любимчиком. А Густых предлагал ввести в городе и окрестностях режим ЧП и начать планомерный отлов животных и принудительную вакцинацию.
Густых надулся.
Максим Феофилактыч уже пожалел, что не сдержался. Сказал мягче:
– Через полгода выборы, – а мы ЧП вводим. Да что я потом Москве скажу? А народу? А?
– Густых подскажет, что сказать, – пробубнил со своего места мэр города Ильин.
Щеки губернатора побагровели. Ильин сказал чистую правду: Густых отвечал за все предвыборные кампании Максима Феофилактыча и еще ни разу не ошибся. А кампаний было уже целых три.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Хорошо! – сказала она. – Но сниматься будем снаружи.
Оператор – совершенно несерьезный молодой человек в бандитской вязаной шапочке, с прыщами на лице, пожал плечами и сказал, не выпуская изо рта жвачку:
– Так даже лучше. Только чтоб собачки вокруг бегали.
– Собачки будут! – обрадовалась Эльвира и побежала к конторке, где безвылазно жила сторожиха, – она же бывший бомж, – в чьи обязанности входило всё. За это ей полагались крыша над головой и часть собачьего провианта, которым снабжали приют спонсоры. В провиант входили самые разные консервы, картошка, и даже почему-то мука.
– Людмила! – крикнула Эльвира, врываясь в сторожку. – Выводи собак.
– Тех самых? – сумрачно спросила Людмила.
Она лежала на топчане у «буржуйки», накрывшись поношенной дубленкой.
Сам репортер выглядел солиднее своего оператора. Во-первых, он был одет не как бандит или клоун, а как порядочный человек, чиновник: в строгой пыжиковой шапке, в демисезонной темной куртке, с кашне, приоткрывавшем светлый воротничок и галстук. Репортер размотал шнур микрофона и теперь ждал, сидя в машине, выставив ноги наружу, в открытую дверцу.
Эльвира уже бежала назад. За ней неторопливо шествовали три упитанные разнопородные собачки.
Репортер вылез из машины и подошел. Оператор сказал ему:
– Надо вольер поснимать. «Секонд» снимал, и «Телефакт» тоже…
– Не надо вольер! – встревожилась Эльвира. – Чего его по десять раз снимать? Только собачек понапрасну волновать.
Эльвира кокетливо стрельнула глазами сквозь густо закрашенные ресницы и довольно томно пояснила:
– Собачки – они ведь как детки, которые в детдомах родителей ждут. Вы же понимаете?..
Репортер пожал плечами. Не надо – так не надо. Ему вообще не хотелось ехать в этот сраный «Друг» и рекламировать сумасшедшую бабу, одетую, как проститутка.
Он сказал:
– Ну, давайте здесь. Встаньте ближе к питомнику, чтобы стена была видна.
– Не надо стену! – уже почти в отчаянии выкрикнула Эльвира. – Лучше вот тут, на площадке. Смотрите, как чудесно: снег, солнце, березки вдали…
– Собачье говно под ногами, – угрюмо и в тон добавил репортер.
Выплюнул сигарету и сказал:
– Вставайте, как хотите. Только собачек поласкайте. Давай, Алик.
Алик направил камеру на Эльвиру.
– Подождите! Мне надо волосы поправить!
Репортер вздохнул и сказал:
– Алик, сними пока собачек. И планы… А чего тут вонища такая?
Эльвира не стала обсуждать тему недофинансирования. Она напудрила нос, взбила челку, торчавшую из-под шапки, и наклонилась к собачкам.
– Ну, мои деточки, кто к маме на ручки пойдет?
Жирные детки сидели на задних лапах, вывалив розовые пуза. Жмурились на солнце. Изредка выкусывали из боков блох.
– Ну, давай ты, Кеша, – сладко сказала Эльвира кривобокой собачке с уродливой мордой недоделанного мопса.
Кеша лениво тявкнул и полез на подставленные ручки. И тотчас из-за стены питомника раздался многоголосый лай.
– Фу ты, черт! – сказал репортер, оглядываясь на питомник. – Они нам поговорить не дадут. Чего они?
– Съемок не любят, – кокетливо сказала Эльвира.
– Завидуют они этим, – сказал Алик, кивнув на Кешу. – Ишь, три толстяка.
Репортер сказал:
– Ну, черт с ними. Все равно разговор в студии будет… Ну, Эльвира Борисовна, вы готовы?
– Готова!
Эльвира ласково трепала Кешу, который внезапно заугрюмился.
– Значит, Алик, давай.
Он сунул микрофон Эльвире в лицо и спросил неожиданно бодрым голосом:
– И как же зовут эту красотку?
– Ке-еша! – протянула Эльвира.
– И как же она попала в приют? Неужели хозяин бросил?
– А вот представьте себе! Такую красавицу – и выбросил! Но ничего, Кешенька, мы тебе скоро другого хозяина найдем, доброго…
Эльвира стала сюсюкать и лезть к собаке с поцелуями. Кеша угрюмо воротил морду.
– Давно он у вас в приюте? – бодро вопрошал репортер.
– Кеша? Кеша – это «она». Давно! Мне принесли её дети под новый год. Представляете? Праздник, все гуляют, радуются, а на детской площадке замерзает насмерть несчастное существо.
– А может, он потерялся?
– Не «он», а «она»…
– Надо было объявление в газету дать.
– Я давала! – быстро соврала Эльвира и тут же взъярилась:
– А почему это приют должен разыскивать хозяев? Добрые хозяева сами ищут, и сами объявления в газетах дают. На газетные объявления, между прочим, тоже деньги нужны.
– Ладно, – сказал репортер прежним усталым голосом. – Алик, стоп. Эльвира Борисовна, вы сейчас про приют расскажете. Ну, сколько собак у вас, как их кормят. Как раз этот мопс на руках…
Эльвира мгновенно поняла и затараторила:
– Кормить наших собачек мы стараемся усиленно. Они ведь, сами понимаете, попадают к нам ослабленными, часто больными. Мы их лечим, можно сказать, нянчимся с ними. Ну и, естественно, даем усиленное питание. Благодаря нашим спонсорам, а также простым добрым людям, которые приносят и ко мне домой, и сюда привозят, всё, кто чем богат: консервы, колбасы, другие продукты, даже мясо, иной раз и деньги… Но вы не правы. Это не мопс. Это помесь, то есть, дворняжка. Но похож на мопса, правда? Приятно, что вы в породах разбираетесь. А то с государственного телевидения прислали девушку – она овчарку от таксы не отличила…
Тут она внезапно прервала свою речь и поглядела куда-то в сторону дороги.
– Да вот, кстати, идет гражданин. Вероятно, собачку искать, или помочь чем…
– Отлично! – репортер повернулся к дороге. – Алик!
Алик развернулся, держа на плече громоздкую камеру.
Со стороны трассы к ним действительно шел человек. Дородный мужчина в камуфляже. Он шел неестественно прямо, слегка откинув голову назад.
Лай в питомнике, затихший было, вспыхнул с новой силой. И на этот раз в лае слышались нотки страха и злобы.
Мопс, до этого смирно лежавший у Эльвиры на руках, внезапно повернул уродливую морду, и молча, без звука, вцепился в запястье своей патронессы зубами. Эльвира вскрикнула и отбросила Кешу. Мопс широко расставил кривые лапы и зарычал.
– Ну вот, перчатку чуть не порвал… – растерянно сказала Эльвира.
Повернулась к собачнику, откуда всё несся неистовый лай.
– Совсем взбесились, – сказала испуганно. – Пойду попрошу Людмилу – пусть присмотрит за ними, успокоит…
Она побежала к сторожке.
Высокий гражданин приблизился. У него было белое, даже синюшное лицо, и глядел он прямо перед собой невыразительными, погасшими глазами.
Репортер, держа микрофон перед собой, бодро кинулся наперерез:
– Здравствуйте! Мы из телеканала «АБЦ». Снимаем репортаж о питомнике «Верный друг». Можно вас на минуту?
Человек остановился. Лицо его по-прежнему ничего не выражало.
– Представьтесь, пожалуйста… Как вас зовут?
Человек помолчал, как будто сосредотачиваясь. Потом губы его выговорили:
– Ка.
– Не понял? – дружелюбно переспросил репортер.
– Ка, которое не имеет имени, – медленно и глухо ответил человек в камуфляже. Он снова помолчал. – Ибо дела мои на весах Маат оказались тяжкими, я убил Ба священного шакала. Но меня не пожрал Амт с крокодильей пастью, и владыка Расетау вернул мое Ка на землю.
Репортер обернулся на Алика. Тот пожал одним плечом – на втором была камера.
– Вы пришли искать свою собаку? – сделал новую попытку репортер.
– Да! Ибо предсказано предками: «Египет будет сражаться в некрополе». В некрополе – понимаете? Это значит – на кладбище!
Он поднял вверх руку, как бы призывая прислушаться. Лай за стеной раздался с новой силой, и незнакомец проговорил:
– Воистину: сердца их плачут.
Он внезапно тронулся с места, прошел мимо репортера, свернул к дверям собачника. Постоял возле них, прислушиваясь. И вдруг навалился на двустворчатую дверь, закрытую на висячий замок.
– Вы что там делаете? – раздался голос Эльвиры. Она бежала от сторожки, следом за ней, кособочась, спешила Людмила, а следом за Людмилой – три пса. Однако, учуяв незнакомца, псы неожиданно остановились, присели и оскалились.
Дверь стала проваливаться внутрь; из косяков с визгом выворачивались ржавые гвозди, со скрежетом гнулись дверные петли.
– Ой, божечки ты мой! – вскрикнула Эльвира и, споткнувшись, упала. Шубейка задралась до спины, вместе с костюмом. Переспелый зад в растянутых колготках предстал во всей красе.
Двери рухнули, но человек не успел в них войти: ему навстречу вывалился целый клубок собак. С рычаньем, визгом, неистовым лаем собаки бросились по дороге, перескакивая через тело Эльвиры – своего самого верного друга.
Когда собачник опустел, человек в камуфляже вошел внутрь. Через некоторое время оттуда, из зловонной тьмы, послышалось дикое заунывное пение, от которого у репортера волосы поднялись дыбом.
– Алик, ты снимаешь? – вполголоса спросил он, когда громадная свора собак промчалась мимо него.
– Ага, – ответил Алик.
– Кончай. И сматываемся.
Они помчались к машине.
Репортер не видел, как часть своры, покружив по территории питомника, окружила Эльвиру. Не видел, и не хотел видеть того, что случилось дальше. Но Алик снимал до последней минуты, снимал, даже когда уже был в машине, и даже когда захлопнул дверцу – снимал сквозь стекло.
Такого еще никто и никогда не видел. Он первый!
Но они уже не увидели, что было дальше.
А дальше Ка вышел из собачника, причем камуфляж в нескольких местах был продран то ли гвоздями, то ли зубами взбесившихся собак.
Молча двинулся к собакам, которые грызли поверженную Эльвиру. При его приближении стая стихла, отступила. С низким рычанием собаки пятились все дальше и дальше, по мере приближения Ка. Но Ка словно и не замечал их. Он подошел к Эльвире, нагнулся, оглядел бескровное, покусанное лицо. Приподнял голову – увидел кровь. Вздохнул и покачал головой.
Нет, это не та дева, которая нужна Хентиаменти.
Колпашево. Аэропорт
– В Томск летишь?
– Ну.
– Местечко найдется?
– Для тебя – найдется.
– А для собаки?
Тут только незнакомый пилот высунулся из кабины «Ми-2».
– Для кого-о?
– Для собаки, – повторил Костя.
Пилот выбрался из кресла, исчез, потом спустился на бетон. По бетону струилась белая поземка.
– Если собака породистая, – неторопливо сказал он, – возьму. За сто баксов.
– Да ты что! У меня таких денег нет.
– А у хозяина? – пилот подмигнул. – Хорошая собака знаешь сколько стоит?
Костя посмотрел на позёмку, уныло вздохнул.
– Наверное, много. Только моя – беспородная. И хозяин у неё неизвестно где.
Пилот помолчал. Потопал ногами. Плюнул.
– Еще бы я собак возил…
Костя опять вздохнул.
– А если я полечу?
– Ты? – удивился пилот.
– Ну. С собакой.
Пилот сказал:
– Это – другое дело! Сто баксов!
– Опять?
Пилот закурил, пряча зажигалку от ветра. Сказал доверительно:
– Я тебе вот что скажу… Садись со своей собакой в автобус – и ехай. Если с шофером договоришься.
Костя махнул рукой и повернулся уходить.
– Слышь! – окликнул пилот. – А ты откуда эту собаку взял?
– Из лесу, – неохотно ответил Костя.
– Так она охотничья?
– Да какое там… Городская.
– И на что она тебе?
– Шапку сшить! – на ходу огрызнулся Костя. И услышал сзади:
– Ну, так бы сразу и сказал…
Тарзану было уютно и тепло. Он лежал в ногах у Кости, а Костя сидел один на заднем сиденье «жигулей»: он купил у частника все три места, да еще приплатил сверху за собаку. Водитель почему-то подозрительно косился на Тарзана.
Тарзан дремал, слушая свист ветра, шуршанье колес по ровной дороге. Незнакомые запахи обволакивали его, и он с удовольствием разбирался в них. Одни были резкими, неприятными – это пахли механизмы, искусственная кожа, синтетика, и что-то, похожее на пихтовый аромат: в салоне был ароматизатор. Другие – приятными, знакомыми; от Кости, например, пахло почти так же, как от Старой Хозяйки, которая частенько бросала Тарзану косточку из супа.
Костя тоже дремал. Он не знал, зачем нужно то, что он делает, но твердо чувствовал, что поступает правильно
Впереди у него были три дня отдыха, и почему бы не прокатиться в Томск? Город теперь меняется день ото дня – готовится к юбилею. Хоть по нормальным улицам походить, а не по колпашевским буеракам.
Кабинет губернатора
– Я тебе покажу «чрезвычайное положение»! – губернатор пристукнул ладонью о стол. – И думать забудь!
Пристукнул он на Густых, который считался его любимчиком. А Густых предлагал ввести в городе и окрестностях режим ЧП и начать планомерный отлов животных и принудительную вакцинацию.
Густых надулся.
Максим Феофилактыч уже пожалел, что не сдержался. Сказал мягче:
– Через полгода выборы, – а мы ЧП вводим. Да что я потом Москве скажу? А народу? А?
– Густых подскажет, что сказать, – пробубнил со своего места мэр города Ильин.
Щеки губернатора побагровели. Ильин сказал чистую правду: Густых отвечал за все предвыборные кампании Максима Феофилактыча и еще ни разу не ошибся. А кампаний было уже целых три.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51