Но тут уж пришлось сдержаться. Этот казнокрад, взяточник, и вообще подлец Ильин был слишком умён. Мог и подгадить, где не надо. А перед выборами – оно совсем, совсем не надо.
– Про «Верного друга» уже все знают? – пересилив себя, спросил губернатор.
– А что? – спросил член комиссии Борисов, круглый человечек в военной форме, – начальник штаба областного управления ГО и ЧС.
«Ну, этот все узнаёт в последнюю очередь», – с досадой подумал губернатор. Вздохнул.
– Собаки взбесились. Вырвались на свободу и разорвали эту свою собачницу, хозяйку притона. То есть, приюта. Как ее? Лебедева, что ли. Эльвира.
– Борисовна, – подсказал Густых.
– Борисовна! – повторил губернатор громче. – И нет больше этой Борисовны! Сторожиха в будке спряталась, все видела.
– Сторожиха? – удивленно сказал Ильин. – Я и не знал…
– Она сейчас у нас, – подал голос замначальника УВД Чурилов. – Допрашиваем.
– И что?
– Да, что… – Чурилов пожал плечами. – Она из бомжей. У нее и раньше, скорее всего, с головой не в порядке было. А теперь и вовсе. Башню, как говорится, снесло. Плетет черт знает что.
– А что именно? – не унимался Ильин.
– Да про какого-то черного человека. Будто он ворота в питомнике выломал. Собак выпустил, а сам внутрь вошел. И пропал.
– Как пропал?
– Я же говорю, у бомжихи с головой непорядок, – сказал Чурилов. – Она, когда собаки разбежались, еще часа три в сторожке сидела. Говорит, Богу молилась. А потом вылезла, в здание питомника вошла. А там – никого. Пошла назад – наткнулась на тело этой Эльвиры. И – всё. Больше ничего не помнит.
– Бред! – кратко заметил губернатор.
Ильин пожевал губами – губы у него были что надо: большие, как бы приплюснутые.
– А что, – сказал он, – ворота там крепкие?
– Мы смотрели, – живо повернулся к нему Чурилов, – видно, его самого очень интересовало все это. – Действительно, ворота здоровенные, деревянная основа, жестью обитые изнутри. Там коровник раньше был. Двери еще советских времен, надежные, только жестью уже для собак обили. Ну, так эти ворота – выломаны. Совсем, с косяками, с петлями.
Губернатор тоже заинтересовался. Смотрел на Чурилова с подозрением.
– Так! – сказал он. – А почему мне об этом не доложили?
Чурилов виновато пожал плечами. Максим Феофилактыч бросил неприязненный взгляд на Ильина.
– Между прочим, в питомнике как раз телевизионщики работали в это время, – сказал Чурилов, опасливо поглядывая на губернатора.
– Какие еще телевизионщики? – гневно спросил Максим Феофилактыч. – Почему мне не доложили? Владимир Александрович! – он развернулся к Густых, сидевшему сбоку. – Почему я узнаю обо всем в последнюю очередь?
– Я сам не знал, – развел руками Густых. – Мне не докладывали…
– А могли бы у Чурилова спросить!
Густых молчал, нагнув голову.
– Могли? Или не могли?.. Вы председатель комиссии, или что?
Губернатор треснул ладонью по столу.
Густых покраснел. Такой выволочки – да еще при всей этой шушере, – он от Максима еще ни разу не получал. Тьфу ты, черт! И что за день такой?
Губернатор повернулся к Чурилову.
– Что за телевизионщики, откуда?
– Из «АБЦ». Мелочь пузатая, – внятно сказал Ильин.
Губернатор отмахнулся. Не отрывая взгляда от Чурилова, сказал:
– Я, кажется, вас спрашиваю?
– Ну да, группа из «АБЦ». Журналист и оператор. Фамилии сказать?
– На кой черт мне сдались их фамилии! Они снимали?
– Снимали.
– Так что вы вола за хвост тянете? Где эта пленка?
– В интересах следствия…
Губернатор хлопнул ладонью так, что подскочили все три микрофона, а раскрытый ноутбук захлопнулся и жалобно пискнул.
– Да что тут у вас творится? – закричал, уже не в силах сдерживаться, Максим Феофилактыч. – Плёнку прячут от губернатора «в интересах следствия». Какого следствия? Вы там что, очумели, не знаете, что происходит? Вы эту пленку в первую очередь должны были передать вот ему, – он ткнул пальцем в Густых. – Он председатель комиссии по ЧС! А положение у нас сейчас как раз такое – Че-Эс!
Он перевел дух. Выпил воды, мрачно оглядел притихшую комиссию.
– Что медицина скажет?
Начальник департамента здравоохранения – огромный, невероятно огромный и толстый человек, – завозился.
– Пока идут наблюдения, Максим Феофилактыч.
– За кем? За укушенными или за собаками?
– За собаками… Укушенных за последние дни практически нет.
– Ну да! – ядовито сказал губернатор. – Укушенных нет, – только разорванные. А что, по трупу определить ничего нельзя?
– Ну… – начальник департамента задумался.
– Хорошо, понятно. Вы, по-моему, и не пытались. А собаки?
– Собаки содержатся в питомнике института вакцин и сывороток, в отдельном блоке. Пока результаты наблюдения отрицательные.
– То есть, бешенства нет?
– Нет.
Губернатор помолчал. Потом спросил тихо:
– А что же тогда есть?
Начальник департамента завозился так, что стул под ним заскрипел, – казалось, вот-вот изогнутые металлические ножки разъедутся в стороны.
– Может быть, мы столкнулись с новым… Не известным пока заболеванием… – промямлил начальник здравоохранения, и тут же оживился: – Интересно, главное, что только собаки ведут себя странно.
– Не понял! – рявкнул губернатор.
– Бешенством, Максим, не только собаки болеют, – неторопливо пояснил Ильин. – Другие животные тоже. Кошки, например. Так что если есть эпидемия, кошек тоже нужно брать на учет.
Губернатор сидел, слегка выпучив глаза.
В наступившей тишине стало слышно, как где-то вдали, за огромными окнами, за бетонными стенами, на берегу реки, завыла собака.
– Хорошо… – наконец выговорил Максим Феофилактыч. – Заседание пока прерывается. Минут на сорок. Никому не расходиться. Чурилов! Немедленно привезите сюда пленку. Да, и этих двух телевизионщиков прихватите. И побыстрей, пожалуйста. А вы все, – он обвел взглядом присутствующих, – крепко-накрепко запомните: ни одно слово не должно просочиться за стены этого кабинета. Ни одно! И никому! Даже если шепнете жене – голову оторву. Ясно?
Ильин чуть заметно покачал головой. Ну, хватил Максим. Это уж чересчур…
Он поднялся, на ходу вытаскивая сигареты. Курить хотелось до звона в голове.
Следом за ним, вздохнув свободнее, стали подниматься и остальные.
– Ковригин! – окликнул губернатор.
Начальник здравоохранения замер, отставив необъятный зад.
– Останьтесь. Вы мне нужны. И вы тоже останьтесь, – кивнул он начальнику санэпиднадзора Зинченко.
И, спохватившись, крикнул уже стоявшему в дверях и закуривавшему Ильину:
– Александр Сергеевич! Ты там про какого-то местного знатока рассказывал, помнишь?
– Коростылев! – подсказал Ильин, с наслаждением выпуская в кабинет струю дыма; курить в губернаторских апартаментах строго воспрещалось, и это было элементарной мелкой пакостью за допущенное губернатором хамство.
Максим все понял. Поморщился.
– Ну, так вызови его сюда. Вечерком. Поговорим с ним с глазу на глаз.
– Вызову, – кивнул Ильин и закрыл за собой двери вполне удовлетворенный.
Черемошники
Бракин шел по переулку, по обыкновению высоко подняв голову и рассматривая даль. Возле одного из домов стояла белая «Волга» с «белодомовскими» номерами. Бракин отметил этот факт, как отмечал и откладывал в памяти все мелочи и случайности, замеченные им в последнее время.
Проходя мимо «Волги», в которой дремал скучающий шофер, Бракин взглянул на дом. За забором было видно новенькое, недавно вставленное окно. А в окне – двое мужчин. Одного из них Бракин знал, потому, что часто видел по телевизору. Другого тоже знал, – но откуда, понял не сразу.
Он неторопливо прошел мимо, свернул в Корейский переулок, потом на Чепалова… И лишь когда его мансарда замаячила вдали над опушенной инеем черемухой, Бракин вспомнил.
Белое лицо в очках. Лицо старого человека, с глубокими бороздами на щеках. Очки всегда отражают какой-нибудь свет – фонарный, лунный, солнечный. Поэтому глаз не видно.
Бракин встречал этого старика на улице, в местных магазинчиках. Значит, это к нему сегодня пожаловал в гости сам мэр города.
Войдя во двор, Бракин привычно двинулся к поленнице и остановился: часть дров исчезла. Присмотревшись, Бракин понял: исчезли только березовые дрова. Под навесом теперь лежали одни сосновые.
Это Ежиха, видать, постаралась. И не поленилась же – все березовые перетаскала в дом, на веранду. Да, Бракин, как правило, брал из поленницы только березу – она и разгоралась лучше, и тепла давала куда больше. Но делал это Бракин не по злому умыслу, а машинально, уяснив для себя однажды, что береза для печки лучше.
Бракин покачал головой. Видно, его тут и впрямь считают чужаком. А может быть, и кем-то похуже… Он усмехнулся. Оборотнем, что ли? Ну, что ж тут сказать… Не без оснований.
Хотя, по идее, могла бы сначала сказать: мол, березовые нам самим не помешают, дед-то все лежит, болеет, а мне одной трудно три раза в сутки печь топить. А если, мол, только березовыми, – так можно всего два раза, – утром и вечером. Дед, как заболел, мерзливым стал, – требует, чтоб в доме всегда тепло было…
Но нет, Ежиха просто молча перетаскала дрова.
Запомним и это.
Бракин набрал охапку сосновых поленьев, пошел к своей двери. Краем глаза заметил, как в хозяйском окне шевельнулась занавеска: Бракину даже показалось, что он заметил востроглазое лицо Ежихи.
Поднявшись к себе, он отпихнул ногой радостно бросившуюся к нему Рыжую. Свалил дрова у печки. Разделся, заварил чаю, насыпал Рыжей сухого корма, растопил печь. И долго сидел перед закрытой дверцей, глядя в щель на пляску веселых огненных человечков.
Темнело. Рыжая подошла, потерлась о ногу Бракина.
Бракин не отозвался.
Стало совсем темно. Но Бракин по-прежнему сидел возле печки на табуретке.
А когда в окне показался объеденный с одной стороны бледный лунный диск, Бракин встал, оделся, свистнул Рыжей: пойдем, мол, – и открыл дверь.
Рыжая, истосковавшаяся по воле, с визгом и лаем понеслась вниз по лестнице. Внизу обернулась, дожидаясь хозяина.
– Пошли, – сказал Бракин, выходя в калитку на улицу.
Он неторопливо побрел по горбатому переулку. В руке он держал пакет – словно собрался в магазин. Рыжая весело неслась рядом, то отставая, чтобы пометить столб или дерево, то уносясь вперед, затевая с цепными псами короткую собачью перебранку.
Когда они оказались возле дома очкастого старика, Бракин приостановился. Неподалеку горел фонарь, и задерживаться здесь надолго было ни к чему.
– Вот этот дом, – сказал Бракин вполголоса.
Рыжая насторожилась, высоко подняла одно ухо.
– Здесь живет тот, кто нам нужен.
Рыжая в недоумении оглядела забор.
– Да, здесь, – кивнул Бракин.
Присел на корточки, взял морду Рыжей в руки, – она аж взвизгнула от счастья, – и тихо сказал:
– Сторожи здесь. Дождись, когда хозяин вернется. И потом последи, сколько можешь. Устанешь, замерзнешь, – беги домой. Я буду тебя ждать.
Он поднялся, заметив впереди, в начале переулка, фигуру прохожего.
– Да смотри, не очень тут светись, – быстро предупредил Бракин. – От старика всего можно ждать. Чуть что – прячься, огородами уходи!
Он хмыкнул. И пошёл быстро, не оглядываясь.
Рыжая сидела несколько секунд в прежней позе: недоуменно подняв ухо. Потом встряхнулась, помчалась вперед, – и с лаем налетела на прохожего.
– Да отстань ты! – огрызнулся прохожий.
Рыжая полаяла еще для порядка, и побежала дальше, стараясь не слишком удаляться от дома таинственного старика.
Рыжая вернулась нескоро. Уже луна почти закатилась, лишь краешком освещая угрюмый, погруженный в безмолвие мир, когда Рыжая, стуча коготками, взлетела по лестнице и тявкнула под дверью.
Бракин открыл, присел: Рыжая кинулась ему на руки, стала лизать в лицо, в нос, в губы. Холодная, засыпанная снегом, дрожащая от холода и испуга.
Бракин сел поближе к печке, погладил Рыжую, взял ее морду в ладони, заглянул в глаза.
– Ну, что ты видела? Рассказывай.
Рыжая взвизгнула.
И Бракин словно провалился в её глаза и на какое-то время стал ею, – маленькой симпатичной рыжей собачонкой, бродившей вдоль заборов, обнюхивая чужие метки, и облаивая редких прохожих.
Потом и прохожих не стало. Мороз усилился. В окнах старика было темно, и Рыжая решилась: перескочила через забор в том месте, где ветром намело высокий сугроб, почти по самый забор, – покружила по маленькому дворику, и нашла себе местечко под навесом, где стояли лопата, метла, и лежали еще какие-то вещи, тщательно укрытые брезентом. Рыжая легла в уголок, одним боком – к брезенту, свернулась клубочком и замерла.
Она дремала, когда на улице послышался шорох шин, хлопок открываемой автомобильной дверцы.
– Вот спасибочки, – до самого дома доставили, – раздался старческий дребезжащий голос. Голос был притворным, лицемерным, – Рыжая, это сразу почувствовала. Как, впрочем, чувствуют притворство в голосе почти все собаки, кроме умственно отсталых, – а таких, кстати, немало среди собак благородных, искусственно выведенных пород, – генетически модифицированных, как принято теперь говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51