..»
— Я и сам разочарован, — покорно согласился Такибае. — Я назначил Атангу преемником и определил круг его полномочий… Что ж, сделаем исключение: я подскажу, чтобы вам не чинили задержек… Правда, воздушное сообщение сейчас практически прервано… Это вам подтвердит Атанга. Он скоро будет здесь…
Благодушие, инфантильность — неужто Такибае так изменился? Или его уже «подлечили»? Я и прежде слыхал о тайных препаратах, посредством которых устраняются или ослабляются политические противники. Есть яды, какие парализуют, есть, какие вызывают астму, глухоту, слепоту, сердечную недостаточность, умственное расстройство, импотенцию, неврастению, даже рак и постоянный страх. Далеко, далеко зашло дело прогресса!
— Некоторые уверяют, ваше превосходительство, что у вас нет стратегии.
Такибае снова присел к огню, хотя в помещении, несмотря на раскрытые окна, было невыносимо душно.
— Ублюдки, — сказал Такибае. — У них у всех фальшивые биографии. Я знаю, сплетни распространяет Оренга. Он всего-то и умеет, что интриговать да портить воздух… Его следовало бы давно повесить за присвоение государственных средств… Нет, у адмирала Такибае прекрасная стратегия, и она приведет к победе!.. Миротворцы, — он погрозил кулаком в пространство, — миротворцы чаще всего доводят дело до войны!.. Они убеждают меня, что я гений, и я бы, конечно, поверил, если бы «гений» в моем восприятии не был синонимом «придурка»… Когда я разгоню кретинов и кляпом позатыкаю им рты, я построю психиатрическую больницу. Вместо музея и пантеона. Я созову конференцию для выработки хартии личных прав… Демагоги давно бы перевелись, не будь в наличии трибун и бумаги. Я снесу повсюду трибуны и брошу клич: «Экономьте бумагу, мы на ней печатаем деньги!..»
— Речь идет не о демагогах, а об оппозиции, ваше превосходительство.
— Ах, оппозиция?.. Я позволяю ей болтать сколько угодно. Пока они болтают, они не побьют нам стекла. Если же мы их зажмем, они начнут создавать боевые подпольные группы… Поверьте, на Вококо было бы тихо, как в брюхе мертвеца, если бы мне не навязали посторонней воли… Проблемы образуют круг, и это называется жизнью… Как в меланезийском анекдоте, придуманном англичанами. Муж не принес домой денег, сказав, что потерял их в прореху. Дура-жена заштопала все его карманы. В следующий раз муж опять явился без денег. Жена опять извлекла из подушечки иглу, хотя подруга ей объяснила, что речь идет о глотке или о ширинке…
Неладное с адмиралом творилось. Он словно побледнел и покрылся испариной. Глядя на него, лишившегося былого нимба, я подумал, что, вероятно, все политические деятели, лишенные власти, производят жалкое впечатление. И еще о том, что плохой политик, подобно плохому поэту, легко теряет вдохновение. Несколько дней осложнений в государстве, пусть даже и созревшем для кризиса и переворота, не могли так изменить человека, у которого были твердые принципы…
Такибае внезапно вскочил со своего места. Глаза его блуждали. Руки вцепились в телефонную трубку.
— Стенографиста! — он возбужденно заходил по залу, на секунду приостановившись только перед рыцарем в серебряных доспехах. — Все выдающиеся деятели, мистер Фромм, одарили потомков мемуарами, над которыми пыхтели, конечно, нанятые люди… Время не позволяет предаваться сразу многим страстям. Я лично составлю политическое завещание…
Бесшумно вошел стенографист, тщедушный рыжий европеец в голубом костюме, похожем на лакейскую ливрею.
— Я хочу добра всем людям, — продиктовал Такибае, глядя за окно поверх линии горизонта. — Они не знают, в чем заключается добро, и это — причина трагедий. Никому нельзя слишком широко разевать рот: в момент, когда голова ближнего поместится в открытую пасть, произойдет заглатывание. Любой из людей может быть хищником. Так называемые революционеры — хищники: они хотят проглотить порядок… Лично я, адмирал Такибае, никогда не стремился к тоталитаризму, допуская субкультуры. Для японцев я разрешил построить синтоистский храм… Зачеркните все!.. Нет, оставьте, мы продолжим завтра, а сейчас зовите секретаря, я подпишу билль об амнистии по случаю юбилея. Народу возвестят об этом во время праздника… Обычно в день коронации или какой-нибудь годовщины выпускают мелких воришек. Я иду дальше, я освобождаю тех, кто просидел пять и более лет.
— Но это все опасные преступники! Они внесут дополнительную смуту!
— Нет-нет, мистер Фромм, не отговаривайте меня, — замахал руками Такибае, — все уже согласовано с Атангой. Он считает, что эти элементы усилят стабильность. Каждого третьего он готов взять в полицию. Представляете, освобождение с предоставлением отличной работы?
Он засмеялся. А я подумал, что песенка адмирала уже спета, если он с восторгом принимает решения, подтачивающие его власть.
Появился секретарь. Положил на стол кожаную папку, раскрыл ее, подал золотое перо. Адмирал Такибае церемонно уселся, подвигал локтями, пристраиваясь.
Секретарь, следивший за движениями адмирала, решительно кашлянул:
— Ваше превосходительство, вы подписали не своим именем!
— Да-да, — смутился Такибае, — вы верно заметили, мой друг. Кажется, я слишком глубоко задумался… Надо переписать последнюю страницу.
— Но мы не успеем, ваше превосходительство. По вашему желанию всех машинисток давно отпустили на карнавал.
— Тогда пусть с помарками, — капризно сказал Такибае. — В конце концов, вот вам моя собственная подпись. И дата рядом…
— Тут надо только переправить две первые цифры, иначе мы ошибемся на тысячу сто лет…
Когда мы остались вдвоем, Такибае вздохнул:
— Голова идет кругом. Право, и не помнишь, когда живешь. Все времена перемешались. И пламя в камине совсем угасло…
Он принялся подкладывать дрова, но хилое пламя затрепетало, забилось и совсем исчезло.
— Огонь должен разгореться снова. Из углей, которые остались.
Он встал на колени и принялся дуть, гоняя пепел. Когда огонь пробудился, Такибае рассмеялся до слез:
— Это знак, мистер Фромм, это добрый знак! Сейчас нам трудно, но мы посрамим своих противников!
Отворилась дверь — шумно отдуваясь, вошел Сэлмон.
— Пишете мемуары?
— Почему без доклада? — нахмурился Такибае.
— Милый друг, — Сэлмон плюхнулся в кресло, широко расставил жирные колени. — Милый друг, вы лично разрешили мне, послу Сэлмону, входить к вам в любое время без доклада!
— Ах, да, — смутился Такибае, — помню, помню. Мы были вместе с полковником Атангой…
Даже дышать стало трудно, столько, кажется, поглощал воздуха этот Сэлмон. И не просто поглощал воздух, предназначенный для других, — вокруг него тотчас образовывалось биополе наглости и коварства.
— Вы были на Вококо?
Я кивнул, ощущая на себе настороженный и даже ненавидящий взгляд.
— С какой целью?
— Ему, как писателю, интересно, — подсказал Такибае.
— Предпочитаю умных врагов глупым друзьям. Знаете ли вы, ваше превосходительство, как далеко могут заходить интересы облагодетельствованного вами журналиста?
— Что вы имеете в виду?
— Мистер Фромм имел встречи с коммунистическим агентом Око-Омо и не торопится сообщить вам подробности.
— Мистер Фромм писатель, его интересует философия людей и их поступков. Я убежден, что его встречи не представляют для нас никакого интереса. Музыкант слышит музыку там, где мы слышим всего лишь скрип колес или шум прибоя.
— Как угодно. Но не сложится ли у некоторых ваших друзей впечатление, что вы добиваетесь закулисной сделки?
— В конце концов, я еще президент!
— Простите мне настойчивость друга, — улыбнулся посол, — тем более что у меня есть дела куда поважнее… Подразделением полицейских на Вококо командует капитан Оеуа, не так ли?.. У него сложились крайне неприязненные отношения с капитаном Ратнером.
— Знаю. Наемники претендуют только на трофеи победителей, а сами трусят!
— Я не о них, — я о капитане Оеуа… Он не выдержал боевой обстановки.
— Как так? Это лучший из моих командиров!
— Был, — сказал Сэлмон, протирая платком лысину и шею. — Возможно, был, я не спорю. Теперь его придется срочно заменить: он сошел с ума, его взяли под стражу. Ратнер прислал ему секретный пакет с планом совместной операции. Он сгрыз пакет и пытался застрелиться…
Нам, привыкшим регистрировать эмоции белых людей, не вполне понятна эмоциональная жизнь людей с темной кожей. Но, право, они краснеют и бледнеют на свой лад. Возможно, я ошибаюсь, но мне показалось, будто Такибае смертельно побледнел. Он прикрыл глаза рукою и сказал голосом больным и усталым:
— Хорошо, я дам приказ заменить Оеуа… У вас есть кандидатура?
— Мне, как вы понимаете, безразлично… Атанга считает наилучшей кандидатурой лейтенанта Уэсуа.
— Начальника тюрьмы? У него нет никакого опыта командования боевыми действиями! Он умеет только одно: переламывать заключенным суставы и отбивать почки!
— Как раз это больше всего требуется. Командовать будет Ратнер. Надеюсь, вы понимаете, что успех операции требует не постоянных согласований, а единого командования?
— Хорошо, — сказал Такибае. — Как с новым оружием?
— О, этот вопрос я еще не готов обсуждать… Военная мощь государства сегодня определяется исключительно суммарной энергией, которую оно способно выдавать в каждую единицу времени… «Вспышка доктора Булла», о которой вы говорили после статьи в «Нью-Йорк таймс», — это энергетическая установка колоссальной мощности. Направленное излучение частиц — поражается все живое в пределах оптической видимости. Но эта дьявольская штука за секунду потребляет столько энергии, сколько миллионный город за сутки…
— Я спрашиваю о реальных возможностях, — перебил Такибае, — эти виды оружия для нас недоступны. Газы тоже неприемлемы…
— Напрасно, — сказал Сэлмон, — в тотальной войне, которую мы ведем, все средства хороши. И чем дешевле, тем лучше. Разработана простая методика использования нервно-паралитических газов при любой погоде. Паралич дыхательных путей и полная слепота. Поражаемость — девяносто процентов…
Часы пробили обеденное время. Мы перешли в столовую, где нас с низким поклоном приветствовал уже знакомый мне официант. Неожиданно Сэлмон, взяв Такибае под руку, увлек его прочь из столовой.
Я остался возле витражного окна, вспоминая о чем-то торжественном, неподвластном людской суете, пока не услыхал смешок за своей спиной. Обернулся — Луийя в форменном платьице служанки манила меня рукой. Она помолодела и похорошела, — скромный наряд был ей очень к лицу.
— Здравствуйте, — сказал я негромко, но она приложила палец к губам и повела меня через дверь в курительную комнату, где у стен с высокими зеркалами стояли изящные кресла, а напротив жемчужной чистотою светились кабины туалета.
— Если я вам понадоблюсь, не ищите меня, это навлечет подозрения. Я сама время от времени буду отыскивать вас…
Мне было приятно внимание этой женщины. Однако коробил заговорщицкий тон, — уж не вообразила ли Луийя, что я на стороне партизан? Необходимо было развеять заблуждения, но я тянул, думая о том, что вот с такою женщиной можно было бы провести где-либо в уединении остаток своих дней…
— Вы рассеяны, — Луийя чуть коснулась рукой моего плеча. — Слушайте внимательно. Ситуация переменилась, меня держат только затем, чтобы в нужную минуту использовать против Такибае. Я на положении горничной, моя хозяйка здесь — Гортензия, жена художника, которого погубил Атанга. Остерегайтесь полковника и еще Сэлмона. Это одна компания. Такибае теперь ничего не значит…
Я передал слова Око-Омо о том, чтобы Луийя берегла себя. В лице женщины засветилась радость. Меня это тронуло. Меланезийцы все еще сохраняют отчасти верность давним родовым традициям, когда для женщины наибольшим авторитетом служил не муж, а отец и братья, вообще родственники по крови. Впервые столкнувшись с этим отголоском древности, я отнесся к нему с высокомерием. Теперь, наблюдая за Луийей, в лице которой играл каждый мускул, я почувствовал, сколько в обычае благородства. Преобладающая на Западе буржуазность напрочь отрицает отцов и матерей, не говоря уже о братьях и сестрах. Да и дети часто приносятся в жертву эгоизму и сексуальности. Сколько бы ни болтали о прогрессе, забвение родственной связи свидетельствует о вырождении человека, о ненормальности его жизни…
— Все переменилось, — повторила Луийя уже грустно. — Сэлмон и Атанга пойдут на любую подлость…
Я хотел сказать, что меня это не интересует, что я по горло сыт политикой и интригами, что на днях я покидаю остров, но вновь не сумел побороть в себе неожиданную робость.
— Послушайте, — сказал я, — что за странное строительство ведется на плато Татуа?
— Обещаю показать. Сегодня вечером, когда эти скоты перепьются, я открою вам то, что держится в величайшем секрете… Между прочим, по этой причине я уже никогда не выйду за пределы этого дома, — добавила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
— Я и сам разочарован, — покорно согласился Такибае. — Я назначил Атангу преемником и определил круг его полномочий… Что ж, сделаем исключение: я подскажу, чтобы вам не чинили задержек… Правда, воздушное сообщение сейчас практически прервано… Это вам подтвердит Атанга. Он скоро будет здесь…
Благодушие, инфантильность — неужто Такибае так изменился? Или его уже «подлечили»? Я и прежде слыхал о тайных препаратах, посредством которых устраняются или ослабляются политические противники. Есть яды, какие парализуют, есть, какие вызывают астму, глухоту, слепоту, сердечную недостаточность, умственное расстройство, импотенцию, неврастению, даже рак и постоянный страх. Далеко, далеко зашло дело прогресса!
— Некоторые уверяют, ваше превосходительство, что у вас нет стратегии.
Такибае снова присел к огню, хотя в помещении, несмотря на раскрытые окна, было невыносимо душно.
— Ублюдки, — сказал Такибае. — У них у всех фальшивые биографии. Я знаю, сплетни распространяет Оренга. Он всего-то и умеет, что интриговать да портить воздух… Его следовало бы давно повесить за присвоение государственных средств… Нет, у адмирала Такибае прекрасная стратегия, и она приведет к победе!.. Миротворцы, — он погрозил кулаком в пространство, — миротворцы чаще всего доводят дело до войны!.. Они убеждают меня, что я гений, и я бы, конечно, поверил, если бы «гений» в моем восприятии не был синонимом «придурка»… Когда я разгоню кретинов и кляпом позатыкаю им рты, я построю психиатрическую больницу. Вместо музея и пантеона. Я созову конференцию для выработки хартии личных прав… Демагоги давно бы перевелись, не будь в наличии трибун и бумаги. Я снесу повсюду трибуны и брошу клич: «Экономьте бумагу, мы на ней печатаем деньги!..»
— Речь идет не о демагогах, а об оппозиции, ваше превосходительство.
— Ах, оппозиция?.. Я позволяю ей болтать сколько угодно. Пока они болтают, они не побьют нам стекла. Если же мы их зажмем, они начнут создавать боевые подпольные группы… Поверьте, на Вококо было бы тихо, как в брюхе мертвеца, если бы мне не навязали посторонней воли… Проблемы образуют круг, и это называется жизнью… Как в меланезийском анекдоте, придуманном англичанами. Муж не принес домой денег, сказав, что потерял их в прореху. Дура-жена заштопала все его карманы. В следующий раз муж опять явился без денег. Жена опять извлекла из подушечки иглу, хотя подруга ей объяснила, что речь идет о глотке или о ширинке…
Неладное с адмиралом творилось. Он словно побледнел и покрылся испариной. Глядя на него, лишившегося былого нимба, я подумал, что, вероятно, все политические деятели, лишенные власти, производят жалкое впечатление. И еще о том, что плохой политик, подобно плохому поэту, легко теряет вдохновение. Несколько дней осложнений в государстве, пусть даже и созревшем для кризиса и переворота, не могли так изменить человека, у которого были твердые принципы…
Такибае внезапно вскочил со своего места. Глаза его блуждали. Руки вцепились в телефонную трубку.
— Стенографиста! — он возбужденно заходил по залу, на секунду приостановившись только перед рыцарем в серебряных доспехах. — Все выдающиеся деятели, мистер Фромм, одарили потомков мемуарами, над которыми пыхтели, конечно, нанятые люди… Время не позволяет предаваться сразу многим страстям. Я лично составлю политическое завещание…
Бесшумно вошел стенографист, тщедушный рыжий европеец в голубом костюме, похожем на лакейскую ливрею.
— Я хочу добра всем людям, — продиктовал Такибае, глядя за окно поверх линии горизонта. — Они не знают, в чем заключается добро, и это — причина трагедий. Никому нельзя слишком широко разевать рот: в момент, когда голова ближнего поместится в открытую пасть, произойдет заглатывание. Любой из людей может быть хищником. Так называемые революционеры — хищники: они хотят проглотить порядок… Лично я, адмирал Такибае, никогда не стремился к тоталитаризму, допуская субкультуры. Для японцев я разрешил построить синтоистский храм… Зачеркните все!.. Нет, оставьте, мы продолжим завтра, а сейчас зовите секретаря, я подпишу билль об амнистии по случаю юбилея. Народу возвестят об этом во время праздника… Обычно в день коронации или какой-нибудь годовщины выпускают мелких воришек. Я иду дальше, я освобождаю тех, кто просидел пять и более лет.
— Но это все опасные преступники! Они внесут дополнительную смуту!
— Нет-нет, мистер Фромм, не отговаривайте меня, — замахал руками Такибае, — все уже согласовано с Атангой. Он считает, что эти элементы усилят стабильность. Каждого третьего он готов взять в полицию. Представляете, освобождение с предоставлением отличной работы?
Он засмеялся. А я подумал, что песенка адмирала уже спета, если он с восторгом принимает решения, подтачивающие его власть.
Появился секретарь. Положил на стол кожаную папку, раскрыл ее, подал золотое перо. Адмирал Такибае церемонно уселся, подвигал локтями, пристраиваясь.
Секретарь, следивший за движениями адмирала, решительно кашлянул:
— Ваше превосходительство, вы подписали не своим именем!
— Да-да, — смутился Такибае, — вы верно заметили, мой друг. Кажется, я слишком глубоко задумался… Надо переписать последнюю страницу.
— Но мы не успеем, ваше превосходительство. По вашему желанию всех машинисток давно отпустили на карнавал.
— Тогда пусть с помарками, — капризно сказал Такибае. — В конце концов, вот вам моя собственная подпись. И дата рядом…
— Тут надо только переправить две первые цифры, иначе мы ошибемся на тысячу сто лет…
Когда мы остались вдвоем, Такибае вздохнул:
— Голова идет кругом. Право, и не помнишь, когда живешь. Все времена перемешались. И пламя в камине совсем угасло…
Он принялся подкладывать дрова, но хилое пламя затрепетало, забилось и совсем исчезло.
— Огонь должен разгореться снова. Из углей, которые остались.
Он встал на колени и принялся дуть, гоняя пепел. Когда огонь пробудился, Такибае рассмеялся до слез:
— Это знак, мистер Фромм, это добрый знак! Сейчас нам трудно, но мы посрамим своих противников!
Отворилась дверь — шумно отдуваясь, вошел Сэлмон.
— Пишете мемуары?
— Почему без доклада? — нахмурился Такибае.
— Милый друг, — Сэлмон плюхнулся в кресло, широко расставил жирные колени. — Милый друг, вы лично разрешили мне, послу Сэлмону, входить к вам в любое время без доклада!
— Ах, да, — смутился Такибае, — помню, помню. Мы были вместе с полковником Атангой…
Даже дышать стало трудно, столько, кажется, поглощал воздуха этот Сэлмон. И не просто поглощал воздух, предназначенный для других, — вокруг него тотчас образовывалось биополе наглости и коварства.
— Вы были на Вококо?
Я кивнул, ощущая на себе настороженный и даже ненавидящий взгляд.
— С какой целью?
— Ему, как писателю, интересно, — подсказал Такибае.
— Предпочитаю умных врагов глупым друзьям. Знаете ли вы, ваше превосходительство, как далеко могут заходить интересы облагодетельствованного вами журналиста?
— Что вы имеете в виду?
— Мистер Фромм имел встречи с коммунистическим агентом Око-Омо и не торопится сообщить вам подробности.
— Мистер Фромм писатель, его интересует философия людей и их поступков. Я убежден, что его встречи не представляют для нас никакого интереса. Музыкант слышит музыку там, где мы слышим всего лишь скрип колес или шум прибоя.
— Как угодно. Но не сложится ли у некоторых ваших друзей впечатление, что вы добиваетесь закулисной сделки?
— В конце концов, я еще президент!
— Простите мне настойчивость друга, — улыбнулся посол, — тем более что у меня есть дела куда поважнее… Подразделением полицейских на Вококо командует капитан Оеуа, не так ли?.. У него сложились крайне неприязненные отношения с капитаном Ратнером.
— Знаю. Наемники претендуют только на трофеи победителей, а сами трусят!
— Я не о них, — я о капитане Оеуа… Он не выдержал боевой обстановки.
— Как так? Это лучший из моих командиров!
— Был, — сказал Сэлмон, протирая платком лысину и шею. — Возможно, был, я не спорю. Теперь его придется срочно заменить: он сошел с ума, его взяли под стражу. Ратнер прислал ему секретный пакет с планом совместной операции. Он сгрыз пакет и пытался застрелиться…
Нам, привыкшим регистрировать эмоции белых людей, не вполне понятна эмоциональная жизнь людей с темной кожей. Но, право, они краснеют и бледнеют на свой лад. Возможно, я ошибаюсь, но мне показалось, будто Такибае смертельно побледнел. Он прикрыл глаза рукою и сказал голосом больным и усталым:
— Хорошо, я дам приказ заменить Оеуа… У вас есть кандидатура?
— Мне, как вы понимаете, безразлично… Атанга считает наилучшей кандидатурой лейтенанта Уэсуа.
— Начальника тюрьмы? У него нет никакого опыта командования боевыми действиями! Он умеет только одно: переламывать заключенным суставы и отбивать почки!
— Как раз это больше всего требуется. Командовать будет Ратнер. Надеюсь, вы понимаете, что успех операции требует не постоянных согласований, а единого командования?
— Хорошо, — сказал Такибае. — Как с новым оружием?
— О, этот вопрос я еще не готов обсуждать… Военная мощь государства сегодня определяется исключительно суммарной энергией, которую оно способно выдавать в каждую единицу времени… «Вспышка доктора Булла», о которой вы говорили после статьи в «Нью-Йорк таймс», — это энергетическая установка колоссальной мощности. Направленное излучение частиц — поражается все живое в пределах оптической видимости. Но эта дьявольская штука за секунду потребляет столько энергии, сколько миллионный город за сутки…
— Я спрашиваю о реальных возможностях, — перебил Такибае, — эти виды оружия для нас недоступны. Газы тоже неприемлемы…
— Напрасно, — сказал Сэлмон, — в тотальной войне, которую мы ведем, все средства хороши. И чем дешевле, тем лучше. Разработана простая методика использования нервно-паралитических газов при любой погоде. Паралич дыхательных путей и полная слепота. Поражаемость — девяносто процентов…
Часы пробили обеденное время. Мы перешли в столовую, где нас с низким поклоном приветствовал уже знакомый мне официант. Неожиданно Сэлмон, взяв Такибае под руку, увлек его прочь из столовой.
Я остался возле витражного окна, вспоминая о чем-то торжественном, неподвластном людской суете, пока не услыхал смешок за своей спиной. Обернулся — Луийя в форменном платьице служанки манила меня рукой. Она помолодела и похорошела, — скромный наряд был ей очень к лицу.
— Здравствуйте, — сказал я негромко, но она приложила палец к губам и повела меня через дверь в курительную комнату, где у стен с высокими зеркалами стояли изящные кресла, а напротив жемчужной чистотою светились кабины туалета.
— Если я вам понадоблюсь, не ищите меня, это навлечет подозрения. Я сама время от времени буду отыскивать вас…
Мне было приятно внимание этой женщины. Однако коробил заговорщицкий тон, — уж не вообразила ли Луийя, что я на стороне партизан? Необходимо было развеять заблуждения, но я тянул, думая о том, что вот с такою женщиной можно было бы провести где-либо в уединении остаток своих дней…
— Вы рассеяны, — Луийя чуть коснулась рукой моего плеча. — Слушайте внимательно. Ситуация переменилась, меня держат только затем, чтобы в нужную минуту использовать против Такибае. Я на положении горничной, моя хозяйка здесь — Гортензия, жена художника, которого погубил Атанга. Остерегайтесь полковника и еще Сэлмона. Это одна компания. Такибае теперь ничего не значит…
Я передал слова Око-Омо о том, чтобы Луийя берегла себя. В лице женщины засветилась радость. Меня это тронуло. Меланезийцы все еще сохраняют отчасти верность давним родовым традициям, когда для женщины наибольшим авторитетом служил не муж, а отец и братья, вообще родственники по крови. Впервые столкнувшись с этим отголоском древности, я отнесся к нему с высокомерием. Теперь, наблюдая за Луийей, в лице которой играл каждый мускул, я почувствовал, сколько в обычае благородства. Преобладающая на Западе буржуазность напрочь отрицает отцов и матерей, не говоря уже о братьях и сестрах. Да и дети часто приносятся в жертву эгоизму и сексуальности. Сколько бы ни болтали о прогрессе, забвение родственной связи свидетельствует о вырождении человека, о ненормальности его жизни…
— Все переменилось, — повторила Луийя уже грустно. — Сэлмон и Атанга пойдут на любую подлость…
Я хотел сказать, что меня это не интересует, что я по горло сыт политикой и интригами, что на днях я покидаю остров, но вновь не сумел побороть в себе неожиданную робость.
— Послушайте, — сказал я, — что за странное строительство ведется на плато Татуа?
— Обещаю показать. Сегодня вечером, когда эти скоты перепьются, я открою вам то, что держится в величайшем секрете… Между прочим, по этой причине я уже никогда не выйду за пределы этого дома, — добавила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58