— Можно подумать, что мои слова — демагогия, — продолжал Такибае, глядя на меня в упор. — Наше развращенное сознание не способно воспринимать иначе живую мысль, требующую действия… Гнев и разум, и я скажу даже больше, выгода и разум — вещи прямо противоположные. Кто истинно разумен, не поддастся гневу, кто поддался гневу, уже потерял разум. То же и с выгодой. Кто истинно разумен, понимает, что его выгода — в выгоде других. Но кто пошел по пути собственной выгоды, поставил себя на грань катастрофы…
Раздался мелодичный звоночек, на столе вспыхнула зеленая лампочка. Адмирал выключил лампочку, что, как я понял, означало разрешение войти.
Адъютант ввел в кабинет крупного, одутловатого, с макушки облысевшего человека, скрывавшего глаза за дымчатыми очками. Человек был в кремовом полотняном костюме с бордовой бабочкой.
Такибае встал с кресла, чтобы пожать гостю руку.
— Это мои друзья, — пояснил он с улыбкой, — мистер Фромм, писатель. Мистер Дутеншизер, художник. Они готовят обо мне книгу… Знакомьтесь, господа! Его превосходительство посол Сэлмон.
Посол протянул мне пухлые, прохладные от пота пальцы.
— Это будет превосходная книга! — громко сказал американец. — Один из самых динамичных и непреклонных политиков! Трудолюбив, демократичен, неподкупен!..
— Не совсем так, — перебил Такибае. — Я беру все взятки, которые мне дают, ибо тем самым дешевле обхожусь своему народу.
— Вы настроены чересчур воинственно!
— Это и понятно: мы только что говорили о мире.
— И что же вывели? — зевнув, Сэлмон постучал указательным пальцем по верхней губе. — Имейте в виду, именно состояние необъявленной войны больше всего сдерживает «красных». Без угрозы войны мы с вами превратимся в нули, станем мишенью для террористических шаек!..
— Войны не будет, — проворчал Дутеншизер, складывая фотоаппараты.
— Почему же? — спросил Такибае. — Потому что абсурд, не правда ли? Испепелить миллиарда два, миллиард удушить в ядовитом дыму и еще полтора миллиарда обречь на вымирание в муках — абсурд?
— Именно, — кивнул Дутеншизер.
— Рассуждение обывателя. Разумному кажется противоестественным антиразумное. Но антиразумное — самое типичное для разумного. И то, что он кажется себе разумным, — тоже антиразумно…
Заблистали молнии, покатились, нарастая, удары грома, хлестнул густой ливень. Такибае отворил из кабинета двери на веранду, все вышли на свежий воздух и некоторое время слушали шум дождя.
— Есть вещи пострашнее, чем атомная война, — сказал Сэлмон, морща лицо и скаля зубы. Ему было душно, он с трудом стянул с себя пиджак, отстегнул бабочку и спрятал ее в карман. — Вчера мне снился сон… Нечто подобное может произойти наяву. И гораздо раньше, чем война.
— Что же именно? — спросил Такибае.
— Не правда ли, в мире то здесь, то там вспыхивают эпидемии, уносящие десятки, а то и сотни тысяч жертв? Удушья, конвульсии, кровоизлияния, чума, холера и все прочее, что несет с собой непобедимый микромир… Я увидел во сне, будто закрылись границы и возобладала ненависть. Всех охватила паника. Государства потеряли прочность и распались…
Шумел дождь. В его пелене терялись очертания эвкалиптов, помнивших еще времена полного душевного комфорта своих хозяев…
— Зловещее иносказание, — покачал головой Дутеншизер.
— В химической и бактериологической войне результаты еще более непредсказуемы, — нахмурился Такибае. — Гигантские территории, смена температур, дожди и ветры.
— Все это учитывается, — усмехнулся посол. — Уже придуман газ, которым, как целлофановым мешком, можно накрыть весь мир.
— Весь мир, — повторил Такибае.
— Зато через полгода этот мир будет уже совершенно иным.
— Сомневаюсь, — возразил Дутеншизер. — Что произойдет с теми, кто постарается уцелеть? Я полагаю, на этот счет никто не даст однозначного ответа.
— Неужели все мы настолько обречены? — вмешался я, озадаченный тем, с какой отстраненностью обсуждается самый трагический из всех вариантов будущего.
— Не знаю, не знаю, — развел руками Сэлмон.
Адмирал Такибае, просвистав какой-то мотивчик, обернулся к послу:
— Ситуация гораздо опасней, нежели вы думаете. Несмотря на болтовню и горы заверений, кое-кто, действительно, способен пойти на риск ядерной или даже, скорее, химической или бактериологической войны. Опыт истории это подтверждает… А в причинах для острейшего кризиса нет недостатка. Продовольственный или энергетический голод. Непредусмотренное политическое развитие отдельных стран… Близится время, когда обычные средства регулирования и контроля окажутся уже недостаточными…
Мне показалось, я схожу с ума. «О чем говорят эти люди? Откуда у них столько презрения к другим? Откуда такое патологическое бесстрашие? Люди ли они?..»
Дождь кончился, в мокрых кустах бугенвилеи протенькала яркая птица. Из кабинета адмирала донеслись настойчивые телефонные звонки. Когда звонки умолкли, Сэлмон спросил:
— Для чего здесь лошади?
И я вдруг увидел в глубине парка лошадей. Два темных силуэта.
— Лошади? — переспросил адмирал, занятый своими мыслями. — Так, для пейзажа…
«Перед тем как перегореть, лампочка ярко вспыхивает, — подумал я. — И люди, перед тем как совсем обезуметь, щеголяют друг перед другом пустым умом…»

Боюсь, мне не дождаться пенсии: дела идут все хуже и хуже. И в клинике тоже.
Мир завтра погибнет. Непозволительно терять время на суету. Самое разумное сегодня — уединиться, отключиться, приготовиться к смерти в любую минуту.
Асирае получил второе ухо своей жены. Но тактика устрашения на сей раз отказала: Асирае рассвирепел и поклялся отомстить, назвав в газете похитителей «гангстерской бандой империализма». Но что из этого выйдет?
На остров прибыло пополнение для «белогубых». Все держат в секрете, но в Куале уже шепчутся о том, что наемники начали операцию по прочесыванию острова. Неужели расплодилось столько мятежников, чтобы возникла нужда в «прочесывании»? Еще недавно Такибае говорил о «единицах отщепенцев»…
Говорят, будто с какого-то иностранного торгового корабля вертолеты летают на плато Татуа. Власти об этом молчат…
Поскольку ситуации всегда различны, опыт мало помогает. В клинике появились больные, страдающие странной разновидностью слоновой болезни: они почти полностью теряют способность к передвижению и быстро сходят с ума. Возможно, к элефантиазу примешивается заболевание, влияющее на обычную картину симптомов… Чтобы не вызвать паники, я не бью тревоги.
Мы ничего в точности не знаем о мире и его закономерностях, поскольку уповаем на однозначный опыт. Что же касается человека, он придуман только затем, чтобы разрушать гармонию природы: разум его слишком слаб и противоречив и сам по себе не находит стимулов к созиданию.
В бога я, конечно, не верю, но теперь убежден, что существуют явления и силы, не доступные нашему пониманию. По вечерам на лужайке, — возле цветника, где я в прошлом году поставил для красоты глыбы гранита, — из-под земли слышатся хрипы и стоны. Они продолжаются с восьми до девяти вечера, а после исчезают. На это обратила внимание моя служанка Ненуа. Она уверяет, что хрипит и стонет дух человека, который был умерщвлен возле камней. «Дух требует отмщения, иначе будет пролита новая кровь!» — твердит Ненуа.
Когда я послушал звуки и убедился, что змеи или газы здесь ни при чем, я не поленился сходить к малайцу, продавшему мне гранит.
— Далеко ли твоя каменоломня?
— Нет, сэр, недалеко. Если было бы далеко, я бы разорился. За парком Вачача разрешают понемногу ломать камень. У меня есть лицензия.
— Ты нанимаешь, конечно, аборигенов?
— Да, сэр, — малаец терялся в догадках. Я видел, как шныряли его глаза. — Больше здесь некого нанимать.
— Почему ты не заявил об убийстве, которое произошло в каменоломне?
Я брал малайца на пушку. Вся моя «осведомленность» зиждилась на причитаниях Ненуа. Тем не менее торговец тотчас сник — принял разнесчастный вид. Мне показалось даже, что в ту же самую минуту на локтях его куртки появились прорехи.
— Почему вы об этом говорите?
— Не придуривайся, ты прекрасно знаешь, кто я! Дело прошлое, я не собираюсь доносить, но мне необходимо знать, не было ли тут магии?
Томагавк точно поразил цель.
— Вот именно, сэр, — закивал малаец, — тут было настоящее колдовство… Мы используем пиропатроны. Конечно, строгий контроль, но ведь даже тигр не может помешать антилопе побежать в ту сторону, куда она захочет… Пропал ящик со взрывателями и динамитом. Я допросил рабочих. Они отрицали свою вину, а потом одного из них нашли в карьере убитым. На него все и свалили. Будто бы он крал динамит. Вы понимаете, не в моих интересах впутывать полицию, тем более что убийство было ритуальным. Я бы навредил себе, если бы вмешался в их обычаи…
Мне излагалась давно приготовленная версия, но, черт возьми, меня интересовало во всей истории совсем другое…
Я не вижу ничего антинаучного в том, что некоторые материальные объекты не могут быть обнаружены и осмыслены с помощью доступных ныне нашему познанию средств. И вообще, точка зрения, что абсурд невозможен, не выдерживает критики. Абсурд — это предел, за которым мы не воспринимаем разумности…

Я получил разрешение на посещение всех районов острова за исключением «зоны А», под которой понимался, очевидно, район, где находились так называемые мятежники. Сразу же встал вопрос о проводнике.
Макилви сказался занятым, Верлядски для путешествий не годился. Тогда я разыскал Око-Омо. Он жил в доме двоюродного брата Асирае. Мое предложение встретил с восторгом.
— Надоело быть приживалой. В банке вакансия откроется только через полгода. Место преподавателя в колледже обошлось бы в кругленькую сумму, а другой подходящей работы пока нет…
Во дворе бегали ребятишки. Не меньше дюжины.
— Это чьи дети?
— Родня Асирае, — объяснил Око-Омо. — Обычай стран, шагнувших от общинного строя в жесткость и анонимность нашего века. Кстати, весьма препятствующий выделению в среде меланезийцев динамичных, предприимчивых натур, чем пользуются прочие этнические группы. По обычаю, Асирае обязан давать кров и хлеб соплеменникам, а их тем больше, чем выше его доходы… Кругом осуждают уже этот обычай. В африканских странах он почти сметен психологией накопительства и новой структурой семьи. Но я считаю, что обычай делиться доходами уберегает народ от повального эгоизма и в будущем поможет ему перейти к социализму.
— Такибае и слушать не желает о социализме!
— Он не свободен в выборе своих точек зрения… Общая, общинная собственность наиболее соответствует нашему народному духу. Но этот дух выщелачивают, губят, и не без успеха…
Разговаривая, мы прошли вдоль причалов и затем дальше — по грязному песку у берега. На окраине Куале миновали склады акционерной компании по продаже копры. Приторный запах сопровождал нас.
Накатывались на берег волны, падали тяжело — берег вздрагивал от многотонных ударов. Кружили над мелководьем чайки-фрегаты, крабики, наивные, как всякая молодь, полузарывшись, грелись в песке.
По моим прогнозам, собирался дождь. Но облака неожиданно разрядились, в просветы все чаще стало заглядывать солнце.
Вблизи от берега появилось каноэ с балансиром. Рыбаки подошли к рифам, чуть обнажавшим в волнах свои покатые спины.
— Смотрите, смотрите! — воскликнул Око-Омо. — Сейчас они будут ловить осьминогов!
Это было редчайшее зрелище. Прогресс не внес перемен в способ охоты, открытый смельчаками тысячелетия назад. Око-Омо подробно комментировал действия добытчиков, двух меланезийцев и мексиканца по имени Игнасио Диас…
Этот Игнасио был своего рода знаменитостью среди куальского плебса. Ему было под пятьдесят. Половину своей жизни он провел на Атенаите, промышляя в основном ловлей рыбы.
— У него ни семьи, ни хозяйства, и никто не может сравниться с ним по числу друзей. О, такой человек не даст погибнуть надеждам, — с восхищением говорил Око-Омо. — Его бескорыстие способно поколебать самого ярого националиста…
Когда-то этот Игнасио — ради заработка — состязался в силе и ловкости с акулами. Хищниц запускали в узкий, как корыто, отгороженный стальной решеткой заливчик и подолгу держали впроголодь — возбуждали агрессивность. Вооруженный лишь ножом, Игнасио прыгал в прозрачно-голубые воды, с трех сторон сдавленные скалами, и собравшиеся зрители следили за поединком…
Зрелища устраивались до провозглашения независимости. За аттракцион Игнасио зарабатывал до двухсот фунтов стерлингов, которые тотчас же расходились по чужим карманам.
В дни больших представлений акулам бросали на растерзание вначале крокодила. Убедившись, что спасения нет, крокодил яростно сражался, но неизменно проигрывал. Когда облака крови рассеивались и вода возвращала себе прозрачность, в бой вступал главный гладиатор — знаменитый Игнасио.
Последний бой Игнасио провел в присутствии члена королевской семьи, путешествовавшего по Океании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58