Элейн пожала плечами:
– А Малкольм согласится послать за моими дочерьми?
Энн улыбнулась:
– Я думаю, он согласится на все, что угодно, миледи, лишь бы вы были счастливы.
III
Ноябрь
Письма, которые Элейн писала Маргарет, оставались без ответа. В ответ на послания Малкольма королю Генриху, в которых он дипломатично, как бы к слову, осведомлялся о дочерях Элейн, тот коротко сообщал, что, поскольку их мать умерла, они переданы на воспитание кузине, где растут, окруженные любовью и заботой. Короля как будто не насторожило то, что Малкольм интересуется судьбой дочерей Элейн. Более того, он даже не проявил никакого любопытства относительно того, кто такая новая графиня Файф, и ни словом не обмолвился об отце детей.
– Будь терпелива! – говорил ей Малкольм, которого утомила вся эта история. – Скоро у тебя появится еще один ребенок, и тебе будет чем заняться, – увещевал он ее, после чего снова отбыл по делам в Стирлинг.
Но однажды терпение Элейн все-таки лопнуло, и она, вызвав к себе Ронвен, потребовала:
– Отправляйся и привези их! Ты должна привезти их в Фолкленд! Малкольм даст тебе людей. Укради их, похить их, все сделай, но только привези их сюда! Поезжай сейчас же, пока не наступила зима.
В ночь перед отъездом Ронвен вложила в руку Элейн небольшой сверток. Элейн долго, в каком-то оцепенении смотрела на него. Она вновь ощущала присутствие Александра. Он был рядом, где-то в спальне, она даже чувствовала его, – только его скрывала тень. Закрыв глаза, она поднесла сверток к губам.
– Это феникс? – спросила она в изумлении.
Ронвен мрачно кивнула:
– Я нашла его в развалинах, на пепелище.
Элейн развернула лоскут из мягкой кожи, в который была завернута подвеска. С благоговением она держала в руке талисман.
– Он всегда говорил, что мне не надо бояться Малкольма, – прошептала Элейн. Она невольно, только ей понятным жестом прикоснулась к своему плечу. Ронвен, заметив это, улыбнулась.
IV
В начале января пошел снег. На дорогах намело сугробы, и проехать по ним стало невозможно. В замке жарко топились очаги; музыканты и менестрели целыми днями развлекали домочадцев.
По утрам Элейн спала допоздна. Ее тело стало неповоротливым и грузным; она постоянно ощущала усталость. Солонину, зимнюю пищу, она не принимала; не для нее была и неподвижная, тесная жизнь в ограниченном мирке замка. Она соскучилась по езде верхом; ей хотелось, чтобы дочери были рядом. Вокруг нее были камеристки, слуги и прочие домочадцы. Муж каждую ночь спал у нее под боком, обнимая ее живот, как свою собственность, а она постоянно испытывала невыносимую тоску одиночества. Ее возлюбленный не возвращался. Элейн не носила подвеску, – она боялась, что Малкольм увидит ее и обо всем догадается, – но держала ее недалеко. Александр не приходил.
Зато появлялась другая гостья – и в сумерках, и при свете холодного зимнего солнца. Гостья, которую никто, кроме Элейн, не видел, – женщина, что обычно приходила в черном бархатном платье. Но теперь она была в белом, с серебром. Она улыбалась, и Элейн понимала, что в Фолкленде ей хорошо и она счастлива тут. «Кто ты?» – громко спрашивала ее Элейн, но дама бесшумно скользила над заснеженными садами и растворялась в белом сиянии снегов.
Мари…
Возможно, она сама придумала имя для этой женщины-призрака, с которой ее связывали узы крови и судьба. Она была с Элейн повсюду – в Фозерингее, в Фолкленде; делила с ней горькое одиночество в замке Лох-Ливен и в долгие годы невзгод всегда была для нее утешительницей.
Проходили неделя за неделей, но от Ронвен не было никаких известий. Поначалу Элейн ждала, особенно не волнуясь. Ей было чем занять свои дни. Она ходила в конюшню навещать лошадей, застоявшихся в своих стойлах, и следила за хозяйством в замке, впервые за все время приняв на себя хозяйственные обязанности жены Малкольма. А тот на радостях доверил ей ведение всех денежных расчетов в своих владениях. Графство Файф не было ни слишком обширным, ни богатым. Оно являлось одним из семи небольших древних графств, составлявших Шотландское королевство, и было крошечным по сравнению с бывшими владениями Элейн, которыми она правила в качестве графини Честер. Но в Шотландии графы Файф были облечены властью и пользовались огромным влиянием и, что важнее всего, их почитали особо, так как по старинной традиции им было дано право входить в святилище под Священным крестом клана Макдаффа и при пронации возлагать корону на главу нового короля.
Элейн охотно занималась хозяйством, но если ей порой недоставало чего-то, так это уединения. Она ни на минуту не могла остаться одна, чтобы посмотреть в огонь или в чашу с водой там прочесть, что происходит с Ронвен; она не могла вызвать дух Александра. Ночь за ночью она лежала с открытыми глазами, слушая равномерный храп Малкольма у себя над ухом, ворочаясь с боку на бок на пуховой перине, чтобы ее телу не было так тяжко ощущать его собственное бремя. Над замком завывали зимние ветры; они гуляли по равнинам срединных земель Файфа и били в обледеневшие стены крепости.
Та ночь выдалась особенно холодной. Спина у Элейн болела; болели ноги. И болело сердце. Она устроилась повыше на подушках, соображая, не пора ли ей опять посетить уборную. В спальне было холодно. Огонь, разведенный на ночь, давал мало тепла, и ей не хотелось вылезать из-под теплых одеял. Элейн засунула руку под подушку, где был спрятан феникс, завернутый в голубой шелковый платок. Отодвинувшись от мужа поближе к своему краю постели, она закрыла глаза и прижала к губам холодную золотую подвеску.
Элейн проснулась, ощутив на своей груди чью-то руку. Одеяло было отброшено, словно она во сне откинула его сама; груди ее были напряжены. Она рассердилась: до сих пор Малкольм уважал ее просьбу не прикасаться к ней; но тут же услышала храп мужа – он крепко спал. Смутившись, Элейн лежала неподвижно и вдруг снова почувствовала прикосновение к своей груди, словно чьи-то губы ласкали ее в бархатно-нежной темноте ночи. Она не понимала, закрыты или открыты ее глаза. Спит она или это все происходит наяву? И вновь она ощутила легкое прикосновение пальцев к своей груди; пальцы скользнули по ее животу и ниже, и она ощутила поцелуй теплых губ. Элейн узнала его, задрожала от желания и, раскинув руки, упала на подушки. Элейн ощущала тепло его тела, его силу, его страсть; его рот впился в ее губы, и она открылась навстречу любимому. Малкольм все еще крепко спал, когда она, наконец, испустила стон наслаждения в своем дивном сне наяву.
С тех пор Александр приходил каждую ночь. Она никогда не видела его и не пыталась заговорить с ним, но он приносил утешение и радость на это постылое ложе. Но однажды Малкольм проснулся. Какое-то время он лежал тихо, понимая, что жена не спит. Он чувствовал, как напряжено ее тело, как она возбуждена. Малкольм был неприятно поражен: ведь она сама просила его не трогать ее, пока у нее такой огромный живот. Но он понял, что Элейн охвачена желанием, и стал осторожно ласкать ее грудь.
Полусонная, не понимая, спит она или уже проснулась, Элейн повернулась к нему. Ей хотелось ощутить внутри себя твердую мужскую плоть, мужские губы на своей груди, почувствовать, как сливаются воедино их тела. В свете огня, горевшего в очаге, он прочел страсть на ее лице и улыбнулся. Элейн закрыла глаза. Увы, это был не Александр. Она слишком поздно убедилась в этом. Это был ее муж, но в тот момент она хотела его.
В ту ночь он был не так нежен с ней, как обычно, и она отвечала ему с такой же неукротимой страстью, впиваясь ногтями ему в плечи, кусая его шею, захватывая его тело ногами с такой жадностью, словно хотела высосать все его семя до конца, без остатка. Но желанного наслаждения Элейн не испытала; она ощущала присутствие Александра и знала, что ему больно и он негодует. И когда Малкольм, наконец обмякнув, оторвался от нее, она отвернулась к стене и, обхватив голову руками, заплакала.
V
Март 1254
Ронвен вернулась, но без детей.
– Они не захотели ехать, милая. Они любят свою кузину Маргарет и все это время думали, что ты умерла. Да, да, я сказала им, что ты жива. – Она сделала жест рукой, прося Элейн не перебивать ее. – Но получилось только хуже, потому что Джоанна ужасно рассердилась: мол, как ты могла их бросить. Я пыталась им все объяснить, но ведь они слишком малы, чтобы это понять, и уже давно не видели тебя и отвыкли. Конечно, это несправедливо, но Джоанна во всем винит тебя. Она очень сильно обижена. Хавиза еще слишком мала, чтобы понять хоть что-нибудь, но она привязана к сестре и к Маргарет Линкольн, И обе они обожают Энни, которая нянчится с ними и возится с целым выводком из десяти ребятишек! – Она улыбнулась. – Они вполне счастливы, за ними там хороший уход…
– Ты хочешь сказать, что лучше оставить их там?
– Сокровище мое…
– Да! Ты просишь меня оставить их у Маргарет! Бросить их совсем! Ты никогда их не любила, потому что они были детьми Роберта.
– Это неправда, и ты это знаешь, – взорвалась Ронвен. – Я люблю их и люблю тебя. Если бы ты влюбилась в самого дьявола, я бы его из-под земли для тебя достала! Но здесь ты не вольна выбирать. – Ронвен взяла Элейн за руки. – Послушай меня. Такова воля их отца. Они должны остаться.
– Что? – Элейн, побелев, во все глаза смотрела на нее.
– Он написал им, и я видела это письмо. Он состоит на службе у короля Людовика в Аккре. Твой муж написал девочкам, что ты погибла и что отныне их будет воспитывать их кузина Маргарет.
– Значит, он все-таки жив! – Элейн тяжело опустилась на стул, приложив руку к сердцу.
– Был жив три месяца тому назад.
– Значит, мой ребенок будет незаконнорожденным! – Она поднялась. – Ты говоришь, три месяца назад? За эти три месяца может случиться что угодно. Говорят, в Святой земле идет жестокая война.
Ронвен внимательнее пригляделась к ней:
– Значит, ты счастлива с лордом Файфом?
– Нет, – ответила она просто и без обиняков. – Наверное, я просто смирилась. Все могло быть иначе, если бы Джоанна и Хавиза были сейчас со мной. Но я никогда не прощу ему то, что он совершил в Сакли. И эту ложь. – Она покачала головой и с глубоким отчаянием произнесла: – Он солгал мне, что Роберт умер.
– Нет, его честь не позволила бы ему лгать, если бы он знал, что Роберт жив, и он не посмел бы произнести клятву супружеской верности перед священником. – Александр был милостив к Малкольму, и она, Ронвен, тоже пока что будет терпеть его. – Он сам поверил, что твой муж погиб. Ведь Роберта не было три года, и за это время он не написал ни строчки. – Ронвен улыбнулась: Элейн нуждалась в ее поддержке. – Одно тебе скажу, милая. Малкольм из Файфа в тысячу раз лучше Роберта де Куинси. Если Генриху угодно было объявить тебя покойной, то и ты вправе считать Роберта почившим. Для тебя он мертв. Теперь твой избранник – Малкольм из Файфа.
Элейн не стала этого отрицать.
VI
Как будто в утешение Элейн, глубоко переживавшей разлуку с дочерьми, роды прошли на редкость легко. Мальчик родился здоровый и жизнерадостный. Ребенок был так хорош, что Малкольм от восторга едва не лишился дара речи. Он осторожно, одним пальцем потрогал ручонки сына, словно хотел удостовериться в том, что он настоящий. Элейн, видя очарованное лицо мужа, почти любила его.
– Он такой красивый, – произнес Малкольм, когда к нему вернулся дар речи.
Она улыбнулась, усталая, но довольная. Мальчика окрестили Колбаном. Элейн боялась, что Малкольм назовет сына в честь покойного короля, но, похоже, он был достаточно тактичен, чтобы не ворошить прошлое.
Как и прежде, она быстро оправилась после родов. Мышцы Элейн подтянулись и стали упругими; она снова могла сесть в седло и вернуться к прежней жизни, насыщенной и бурной. Малкольм предоставил ей свободу: он знал, что теперь-то она не сбежит. А она послала еще одно письмо Маргарет Линкольн.
VII
Годстоу. Апрель 1254
Изабелла уперлась взглядом в лицо настоятельницы:
– Я не верю вам! Год назад я получила письмо от леди Честер. Она писала, что возьмет меня к себе, что она упросит короля.
– Мне очень жаль. – Эмма Блоуэт надеялась, что Изабелла найдет успокоение в монастырской жизни с достоинством и благородством, подобающим даме ее положения. Бесконечная борьба была утомительна для них обеих.
– Элейн из Честера умерла, дорогая моя. Этого нельзя изменить.
– Нет, она же моя подруга, моя сестра…
– Давайте лучше помолимся за ее душу, – вздохнула настоятельница.
– А я? Что теперь будет со мной? – Изабелла с силой сложила руки вместе, чтобы унять их дрожь.
– Вы останетесь здесь, дочь моя. – У настоятельницы вдруг иссякло терпение. – В доме Господа нашего. Пока не умрете!
VIII
Замок Фолкленд. Зима 1256
– Ты не Майкл.
Элейн смотрела на представшего перед ней высокого, косматого человека, чья одежда была мокрая от дождя, лившего за окном.
– Майкл-кудесник покинул нас, миледи, – скорбно склонил голову человек. – Я служил ему, когда он жил в Шотландии и при дворе императора, и научился его искусству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80