– Вы видите Ее. Вы знаете Ее. Вы сами назвали Ее по имени. – И он простер правую руку к Дженне.
Мальчик, державший под уздцы Долга, закричал тонким пронзительным голоском, который разнесся по всей площади:
– Белая Дева!
Дженна неожиданно для себя вложила свою руку в руку короля и стала с ним бок о бок. Его ладонь была холодна как лед, пальцы тверды как железо. Дженна, спохватившись, хотела освободиться, но он не пустил ее. Не желая вырываться от него при всем народе, Дженна замерла на месте с застывшим, как маска, лицом.
– Да, мой добрый народ, – как ни в чем не бывало продолжал король, – это Белая Дева. Та самая, которую мы ждали. Она имела трех матерей, и все они умерли. Она убила Гончего Пса, чтобы спасти моего брата Карума. – Король указал на Карума левой рукой, но тот не шелохнулся, и Дженна почувствовала благодарность к нему за то, что он держится с таким достоинством. – Она убила Быка ради спасения собственной сестры. В доказательство мы можем предъявить его кольцо. – Король протянул левую руку, словно ожидая, что Карум положит в нее кольцо. Но тот остался недвижим, и король после мгновенного замешательства отпустил руку Дженны и снял с шеи брата кожаный шнурок с тяжелым перстнем. Дженне внезапно вспомнилась отрубленная рука, которую этот перстень украшал. Король с улыбкой поднял кольцо над толпой, и народ разразился радостными криками.
Вернув кольцо Каруму, король спокойно пережидал шквал восторгов и в какой-то момент разом пресек их рубящим движением руки.
– А два дня назад Белая Дева стала причиной смерти женщины по имени Кошка. – Сказав это, король умолк, ожидая неизбежных вопросов.
– Это не та Кошка, – не замедлила отозваться толстуха. – Кот, о котором сказано, еще жив и пьет молоко из Каласовой миски.
Медленно обернувшись к ней, король сказал учтиво, но твердо:
– Я вижу, ты, добрая женщина, знаешь толк в пророчествах? Быть может, ты Гарунийская ведунья или жрица из хейма Альты?
– Что я знаю, то знаю, – буркнула в ответ толстуха.
– Так узнай еще одно, добрая женщина: пророчества так запросто не читаются. Их следует читать вприщурку! – Последнее слово Горум проревел так, чтобы слышали все. Он сошел на три ступени вниз, оставив позади Дженну, Карума и мрачного Пита, и стал в самой середине клина, видный всем. – В пророчестве сказано: кошка. Не та или иная кошка – просто кошка. И Кошка погибла. Вот вам уже трое. – Король поднял руку и стал загибать пальцы. – Один – Гончая. Два – Бык. Три – Кошка. Все они, как и сказано в пророчестве, убиты Белой Девой, Анной, которую мы столь долго ждали. Остался только один, Медведь, – и пророчество исполнится. Ибо Анна возвещает конец ложного царствования и начало нового. – Он указал правой рукой назад, на Дженну.
– То, что ты зовешь новым, прежде было старым, – проворчала толстуха, но всем стало ясно, что победа осталась не за ней. Предприняв последнюю попытку, она сказала громко, чтобы слышали соседи: – Да и негоже это, когда девушки наряжаются мужчинами и играют в войну. У нас такого не водится. – Но ее голос потонул в криках «ура»: первыми начали дети, а взрослые подхватили. В радостном хоре поминались король, Анна и Карум.
ПЕСНЯ

Сердце и корона
Они повстречались однажды в весну.
И солнце сияло в лицо.
И руку она протянула ему,
А он протянул ей кольцо.
Сердце ему подарила она.
Корону свою ей – он,
И навсегда задержалась весна
Для тех, кто навеки влюблен.
Был бел ее конь, подуставший в пути,
И серым конь его был.
Она от него попыталась уйти –
Остаться он умолил.
Сердце ему подарила она,
Корону свою ей – он,
И навсегда задержалась весна
Для тех, кто навеки влюблен.
Был взор его ясен, как утренний свет,
Как ночь, черноока она.
И он для нее и силен был, и смел,
Она ж – и верна, и нежна.
Сердце ему подарила она,
Корону свою ей – он,
И навсегда задержалась весна
Для тех, кто навеки влюблен.
Красотка, что сладкой томится тоской,
Ты вслушайся в песню мою.
Когда ты желаешь, чтоб твой дорогой
Был смел и в любви, и в бою,
Милому сердце свое подари –
Корону отдаст тебе он.
Вовеки весна не устанет царить
Для тех, кто навеки влюблен!

ПОВЕСТЬ
Городские старшины Новой Усадьбы дали королю ужин в открытом портике ратуши. Пир вышел на славу, и это, по мнению Дженны, было тем замечательнее, что его пришлось устраивать в такой короткий срок.
При всей своей настороженности Дженна вскоре поняла, что никто не ждет от нее особых речей. Горожанам даже от ее присутствия за столом было не по себе, и они почти не заговаривали с ней, но зато не сводили с нее глаз – так, будто хотели запомнить все до мелочей для будущих баллад и преданий.
– Как по-твоему, о чем они сложат песню? – уныло осведомилась Дженна у Петры. – «Как Анна ела яблоки» или «Как Белая Дева омыла руки»?
Петра, смеясь, тут же сочинила:
Тут Дженна, крепко голодна,
Отужинала лихо:
Умяла каравай она –
И сыра с ним толику.
Мед Дженна кубками пила,
Все не могла напиться,
А после в кустики пошла –
Затем, чтоб…
– Хватит, – взмолилась Дженна, зажимая рот рукой, чтобы не засмеяться громко. Заняв место во главе стола, рядом с королем, она вдруг поняла, что есть ей не хочется. Пляски Долга, чуть было не скинувшего ее, память о холодной руке Горума и о похоронах Катроны, пристальные взгляды горожан – все это не давало ей проглотить ни куска.
Старейшины заметили, что она ничего не ест, и кто-то даже высказался на этот счет.
Король заметил вполголоса, но достаточно громко, чтобы слышали соседи по столу:
– Пища смертных не создана для богов.
Его замечание мигом обежало весь стол, на что он и рассчитывал, и некоторые даже поверили ему.
Петра не стала передавать дальше слова короля и шепнула Дженне, едва удерживаясь от смеха: «А после в кустики пошла…»
Дженна опустила глаза и не заметила, как Петра спрятала в салфетку куриную грудку, большой ломоть кукурузного хлеба и немного зеленого лука. Джарет же, сидевший рядом, заметил и добавил Петре в узелок белых грибов и ржаного хлеба.
После ужина король обратился к старейшинам с просьбой дать ему людей.
– Чтобы сразиться с жабой, – сказал он.
Долго просить не пришлось – старейшин вдохновляло присутствие Анны и немалое количество выпитого ими красного вина. Горожане даже составили бумагу, в которой обещали дать королю двести молодых парней с полным вооружением. Король за такую щедрость поцеловал каждого в правую щеку и поручился, что Новая Усадьба не будет им забыта.
Дженна дождалась подписания бумаги, но во время взаимных славословий встала. Всякое движение при этом прекратилось, и даже служанки с тяжелыми подносами замерли на месте. Дженна не знала, что бы им такое сказать. Король был мастером говорить, она же была напрочь лишена этого дара. Охваченная внезапной завистью к нему, Дженна хотела хотя бы поблагодарить, но не нашла слов и закрыла рот, не желая показаться дурой.
На другом конце стола поднялся Карум.
– Мы долго ехали, – сказал он, – а завтра снова отправимся в путь. Даже Богиня должна иногда отдыхать. Человеческая плоть, хоть и служит лишь оболочкой божественного духа, устает так же, как наша. – Подойдя к Дженне, он медленно поднес ее руку к губам и приложился к ней. У него и рука, и губы были теплыми.
Дженна с улыбкой, плавно и грациозно отняла у него руку.
– Спасибо, – просто и без затей сказала она горожанам, – спасибо за все. – Потом кивнула королю, Питу, Петре и мальчикам и направилась к двери. Карум последовал за ней.
– Не волнуйся, – шепнул он. – Я с тобой.
В темноте они ощупью добрались до первого поворота и принуждены были повернуть назад.
– Хуже, чем в хейме, – проворчал Карум.
Дженна промолчала, вспомнив, каким нашла тот хейм по возвращении. Она не знала, куда ведут все эти двери, но полагала, что подойдет любая – лишь бы скрыться от докучливых любопытных глаз.
– Сюда, – внезапно сказала она.
Они вошли и оказались в большой комнате. Слабый свет чуть сочился в закругленные окна, выходившие на широкие ступени крыльца. Должно быть, это был зал совета – здесь стоял большой стол, окруженный тяжелыми стульями. Вдоль стен стояли еще стулья и несколько лежанок. Дженна с глубоким вздохом опустилась на одну из них.
– Что бы я без тебя делала, Карум?
– Надеюсь, тебе больше не придется обходиться без меня.
– Не надо играть словами. Я не дама из рода Гарунов и не торговка из Новой Усадьбы.
– Но это совсем не игра, Дженна.
– Все вы, Гаруны, мастаки играть словами, а пуще всего твой брат.
– Ну а ты ни в какие игры не играешь? – резко спросил обычно мягкий Карум.
– Нет. Никогда.
– Значит, ты не играла, когда нынче вечером подала руку моему брату?
Он маячил перед Дженной, как тень, и она не видела его лица.
– Я этого не делала, – отреклась она, снова ощутив железную хватку холодных пальцев.
– Полно – я все видел.
– Он сам схватил меня и не отпускал.
– От меня ты в трапезной освободилась довольно легко.
– Но ты сам отпустил меня. И не принуждал.
– Я никогда и ни к чему не стану тебя принуждать.
– О чем же мы тогда спорим? – Ей вдруг вспомнилось то, что он сказал недели, месяцы – годы назад, и она только теперь поняла это. – Ты ревнуешь. Вот в чем дело. Ревнуешь.
Дженна думала, что он будет отпираться, но он присел рядом с ней и сказал вновь потеплевшим голосом:
– Да, ревную. Это правда. Ужасно ревную.
– А как же дуб? – засмеялась она. – Как же лавр? Разве деревья умеют ревновать?
– К каждому порыву ветра, – засмеялся он в ответ. – К каждой птице. К каждой белке на ветке и каждой лисице в дупле. Ко всему, что способно приблизиться к тебе.
Дженна в темноте нащупала его лицо. На лбу пролегли морщины – Карум всегда хмурился, когда думал о чем-то. Она разгладила морщины двумя пальцами.
– О чем ты думаешь?
– О том, как люблю тебя, несмотря на все смерти, которые легли между нами.
– Тише, – шепнула она. – Не оскверняй свой рот, упоминая о них. Не думай о Гончем Псе. Не думай о Быке. Не вспоминай Катрону или женщин из погибших хеймов. Мы не позволим, чтобы их кровь разделила нас. – Дженна вдруг спохватилась, что ничего не сказала о любви – заметил ли это Карум?
– Я видел больше смертей, чем даже ты, Джо-ан-энна, и не могу не думать о них. Не могу не думать о своей вине во всем этом. – И Карум умолк, вновь погрузившись в себя.
Они долго сидели так, и пальцы Дженны лежали на лбу Карума. Потом его руки нашли ее лицо, медленно провели по косам и начали расплетать их. Дженна сидела не шевелясь, и скоро распущенные волосы, пахнущие ветром и скачкой, легли ей на плечи.
Она едва помнила, что надо дышать, и вот его губы прижались к ее губам. Теперь они оба лежали, укрытые плащом ее волос. Она чувствовала, что должна подарить ему что-то очень дорогое, хотя и не могла выговорить слова «люблю».
– Мое настоящее имя, – прошептала она, – Аннуанна. Его никто не знает, кроме моей Матери Альты, моей темной сестры и тебя.
– Аннуанна, – сладко выдохнул он ей в губы.
И вот так, губы к губам, язык к языку, не говоря слова «люблю», они познали намного больше, чем рассказывали ей, и чем вычитал он в своих книгах. Они познавали это вместе, далеко-далеко за полночь.
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Сексуальные табу Гарунов и жителей Долин были столь различны, что они едва ли могли прийти к согласию. Гаруны представляли собой высокоразвитое общество, щедро заимствовавшее с Континента и гетеро – и гомосексуальные обычаи. Ко времени завоевания Островов они успели сменить множество чередующихся периодов распутства и целомудрия. Об этом широко свидетельствует континентальный источник. (См. самую раннюю работу Доил, ее докторскую диссертацию: «Обеты и действительность», позднее превратившуюся в популярную книгу «Как я, так и ты: нечто о Гарунийских обычаях».)
Но о Гарунах после завоевания Долины мы знаем гораздо меньше и можем лишь строить догадки, хотя и на научной основе. Доил не без основания полагает, что они перевезли с собой через Залив Всех Душ идею группового брака, столь популярного тогда на Континенте. На этом основании она выдвигает опять-таки логичную гипотезу о том, что Гарунийские вельможи брали жен, как из своих кланов, так и из высшего общества Долин. Король мог жениться несколько раз, не нарушая этим строгого брачного кодекса, принятого в Долинах.
Долины в то время были матриархальными (см. блестящую работу Кован «Мать и сын: передача титулов в Долинах», Демографический ежегодник, Изд. Пасденского ун-та, № 58), поэтому все имущество, земли и титулы передавались по материнской линии, и вторжение патриархальных Гарунов должно было внести большую перемену. Есть даже свидетельства о том, что жители Долины не понимали роли мужчин в рождении детей, веря в некую разновидность женского клонирования, в «зеркальных близнецов», столь дорогих сердцу Мэгона. (Диана Бэрроуз Джонс рассматривает этот вопрос в «Энциклопедии Долин», глава «А был ли папа?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57