Фрэнк показал мне еще два дома, в которых жили люди, приехавшие сюда еще раньше их с Ханной, но он не думает, что они смогут вспомнить Роберта Бандольера.
Одна из таких парочек жила в дальнем конце квартала, и оба старика действительно весьма смутно помнили своего бывшего соседа. Они считали его «снобом, держащим нос по ветру». И вообще не хотели даже говорить об этом человеке. Их всегда возмущало, что он сдал квартиру Думки.
Другая пожилая чета по фамилии Миллхаузер жила на другой стороне улицы через два дома от угла Ливермор-авеню. Мистер Миллхаузер вышел на порог поговорить со мной, а его жена кидала реплики из кресла-качалки в глубине дома. Они также не любили мистера Бандольера. И просто позор, что дом пустует год от года, но с другой стороны, не хотелось бы снова увидеть там этих ужасных Думки. Миссис Миллхаузер прокричала, что Санчана вроде бы переехали в местечко под названием Элм-хилл. Элм-хилл находился на западе Миллхейвена. Мистер Миллхаузер, распрощавшись со мной, хотел войти внутрь, когда его жена снова подала голос.
– Он был красив, как Кларк Гейбл, этот Бандольер, но при этом оставался мерзким мужиком. Избивал свою жену до синяков. – Миллхаузер посмотрел на меня глазами, полными боли, и прокричал жене, чтобы не совалась не в свое дело.
– То же могу сказать и вам, мистер, – заявил он мне, перед тем как захлопнуть перед моим носом дверь.
12
Оставив машину на Седьмой южной улице, я направился по жаре к отелю «Сент Элвин». В голове вертелось все услышанное за последние два дня. Чем дальше я отходил от Седьмой улицы, тем меньше верилось, что Ханна Белнап вообще видела кого-то за окнами соседнего дома. Я решил не отказывать себе в удовольствии повидаться с Гленроем Брейкстоуном, хотя понимал, что и эта дорога скорее всего приведет меня в тупик. А потом надо попытаться отыскать Санчана.
В животе у меня заурчало, и я понял вдруг, что ничего не ел со вчерашнего вечера. Что ж, можно встретиться с Гленроем Брейкстоуном и после ленча – в конце концов он сам наверняка еще не встал с постели. Я купил в автомате на углу Ливермор и улицы Вдов свежий номер «Леджер» и пошел к входу в «Таверну Синдбада».
Ресторанная публика заметно расслабилась со дня ареста Уолтера Драгонетта. Почти во всех кабинках сидели местные жители и постояльцы отеля, а молоденькая барменша подавала пиво рабочим в пыльных робах.
Официантка, с которой я говорил в то утро, вышла из кухни в своем синем платье и туфлях на высоких каблуках. Кругом оживленно беседовали. Официантка знаком указала мне на свободный столик. За столиком в другом конце зала сидели за чашками кофе, не обращая друг на друга никакого внимания, четверо мужчин от двадцати до пятидесяти лет. Они были очень похожи на тех, кто сидел за этим же столиком в день убийства Эйприл Рэнсом. На одном был летний костюм, на другом – фуфайка с капюшоном и грязные брюки. На самом молодом были мешковатые штаны, тенниска и тяжелая золотая цепь на шее. Я присел за стол – на меня тоже не обратили внимания – и открыл газету. Половина первой страницы посвящалась митингу протеста перед Армори-плейс. Преподобный Эл Шарптон появился на митинге и заявил, что готов лично штурмовать полицейское управление, если не будут немедленно отстранены от должностей или сразу уволены полицейские, не отреагировавшие должным образом на звонки соседей Уолтера Драгонетта. На следующей странице красовались фотографии шефа полиции и Мерлина Уотерфорда на похоронах Эйприл Рэнсом и приводились тексты их речей. Во всех трех редакционных статьях нападали на Уотерфорда и работу полицейских. Пока я читал все это, поедая сэндвич с индейкой и беконом, мне невольно пришлось обратить внимание на странное поведение сидящих за столиком через зал. Время от времени они вставали и скрывались за незаметной дверцей в стене за их столиком. Как только выходил один, входил другой. За дверью мне удалось разглядеть серый коридор со стенами, обшитыми металлическими планками. Иногда человек, выходивший из двери, сразу покидал бар, иногда возвращался за стол и ждал. Все курили и пили кофе. Как только кто-то выходил, на его месте тут же появлялся другой. Они почти не разговаривали и выглядели недостаточно нахально, чтобы быть гангстерами, и недостаточно воровато, чтобы оказаться торговцами наркотиков, договаривающимися о сделках.
Когда я уходил, из сидевших за столиком перед моим приходом остался только парень с золотой цепью. Никто из них даже не взглянул на меня, когда я, расплатившись, покинул бар через дверь, ведущую в фойе отеля.
Я тут же забыл о них и подошел к конторке, чтобы спросить клерка, у себя ли Гленрой Брейкстоун.
– Да, Гленрой наверху, – сказал портье, показывая мне на ряд местных телефонов. В фойе было практически пусто, только старик в сером пиджаке с огромными лацканами сидел на длинном диване и курил сигару, бормоча что-то себе под нос. Клерк велел мне набрать номер девятьсот двадцать пять.
Хриплый низкий голос произнес на другом конце провода:
– Вы попали в резиденцию Гленроя Брейкстоуна. Он дома. Если у вас есть сообщение, сейчас самое время.
– Мистер Брейкстоун?
– Не надо вопросов – сейчас ваша очередь говорить.
Я назвался и сказал, что стою внизу в фойе. Слышно было, как на заднем плане играет музыка.
– Я надеялся, что вы разрешите мне подняться и поговорить с вами.
– Вы музыкант, Тим Андерхилл?
– Просто поклонник, – сказал я. – Я много лет восхищаюсь вашей игрой, но сейчас хотел поговорить с вами о человеке, который работал здесь менеджером в пятидесятые-шестидесятые годы.
– Вы хотите поговорить о Мерзавце Бобе? Бобе Бандольере, – Глен удивленно рассмеялся. – Господи, но кому надо в наше время говорить о Мерзавце Бобе? Эта тема давно исчерпала себя.
– Это имеет отношение к убийствам «Голубой розы», – сказал я. Последовала долгая пауза.
– Вы имеете отношение к прессе? – спросил затем Глен.
– Я, возможно, могу сообщить вам кое-что новое об этих убийствах. Вы должны заинтересоваться, хотя бы в память о Джеймсе Тредвелле.
Снова пауза – Глен явно обдумывал мои слова. Я испугался было, что он слишком погрузился в воспоминания и начисто забыл обо мне, но тут Глен сказал:
– Так вы считаете себя поклонником джаза?
Я подтвердил свои слова.
– Тогда скажите мне, кто играл соло на теноре в «Летающем доме» Лайонела Хэмптона, кто играл с Чарли Паркером в оркестре Билли Экстина и назовите имя человека, написавшего «Шикарную жизнь».
– Иллинойс Джэкет, Джин Эммонс и Декстер Гордон, Билли Стрейхорн, – выпалил я на одном дыхании.
– Надо было задать вам вопрос потруднее. Когда день рождения Бена Вебстера?
– Я не знаю, – признался я.
– Я тоже не знаю, – сказал Глен. – Прежде чем подняться, прихватите с собой пачку «Лаки». Я не успел подойти к конторке, а клерк уже протягивал мне пачку «Лаки страйкс». Он отмахнулся от предложенных мною денег.
– У Гленроя есть счет в банке, но я почти никогда не беру с него за сигареты. Все-таки это ведь Гленрой Брейкстоун.
– Кому как не мне знать это, – ответил я.
13
Черная дверь номера девятьсот двадцать пять находилась в конце длинного коридора справа от лифтов. Стены были оклеены желтыми в цветочек обоями. Я постучал в дверь, и на пороге появился высокий жилистый мужчина с седыми волосами и яркими любопытными глазами. На нем была черная фуфайка, на груди которой красовалась надпись «Ларен-джаз», и мешковатые черные брюки. Лицо его было более худым, а скулы более выступающими, чем когда Глен записывал «Голубую розу». На заднем плане по-прежнему звучал голос Ната Коула.
– Заходите, – сказал Брейкстоун. – Вам удалось заинтересовать меня.
Бросив на стол пачку сигарет, Глен провел меня в комнату.
Солнце, падавшее в комнату через огромные окна напротив двери, освещало цветастый индейский плед, телескоп на черной металлической подставке, восьмиугольный столик, заваленный нотами, компакт-дисками и книгами в бумажных обложках. Дальше, в тени, стояли напротив огромного гардероба несколько кресел, а по бокам гардероба – стереоколонки. На противоположной стене висели в рамках две афиши – одна с Гранд-парад-дю-Джаз в Ницце, другая – с концерта в Амстердаме. В обеих фигурировало имя Гленроя Брейкстоуна. На полках с пластинками виднелись фотографии – молодой Глен Брейкстоун в гримерной с Дюком Эллингтоном, с Бенни Картером и Беном Вебстером, на сцене с Филом Вудсом и Скоттом Гамильтоном.
На полу стояли, как чемоданы, два футляра с тенорами и один с баритональным саксофоном, а на подставке рядом с ними – кларнет. В комнате пахло сигаретным дымом, запах которого лишь слегка заглушал аромат освежителя воздуха.
Повернувшись, я увидел, что Глен Брейкстоун смотрит на меня с улыбкой – значит, от него не укрылось мое изумление.
– Я не знал, что вы играете на кларнете и на баритоне, – сказал я.
– А я и не играю на них нигде, кроме этой комнаты, – объяснил Глен. – В семидесятом году в Париже я купил сопрано, но так намучился с ним, что отказался от попыток научиться. Теперь хочу купить еще одно, но наверное снова буду мучиться и в результате брошу.
– Мне очень нравится «Голубая роза», – сказал я. – Вчера как раз слушал этот альбом.
– Да, людям нравятся альбомы с балладами, – он снова с улыбкой поглядел на меня. – Людям вроде вас надо бы покупать новые пластинки, а не гонять все время старые. В прошлом году я записал одну в Италии с Томми Флэнаганом. Мы использовали трио Томми – мне понравились эти парни. – Хотите сока или чего-нибудь еще? У меня есть очень хорошие соки – манго, папайя, фрукт страсти и так далее.
Я сказал, что буду пить то же, что и он, и Глен вышел из комнаты, а я стал изучать афиши и фотографии.
Брейкстоун вернулся с двумя высокими стаканами и протянул один мне. Затем махнул своим стаканом на фотографию, которую я рассматривал.
– Видите, как это происходит. Через неделю еду во Францию на серию фестивалей. Там буду записывать пластинку с Уорреном Ваше, все уже обговорено, а остаток лета проведу в Англии и Шотландии. Если повезет, съезжу еще в круиз и устрою несколько джазовых вечеринок. Программа звучит грандиозно, на самом деле ничего подобного. Я больше люблю сидеть в этом номере, играть на своих дудках или слушать музыкантов, которых люблю. Говоря по правде, я тоже слушаю в основном старые пластинки. Вам нравится сок? – Гленрой подождал, пока я сделаю еще глоток из стакана. Я понятия не имел, что именно пью.
– Это манго?
Брейкстоун посмотрел на меня почти с презрением.
– Сразу видно, что вы ничего не понимаете во фруктовых соках. Вы пьете сок папайи. Чувствуете, какой сладкий? Это натуральная сладость – в нем нет сахара.
– Сколько вы уже живете в «Сент Элвине»? – спросил я.
– Очень давно. Когда я впервые приехал сюда в сорок пятом, у меня был номер на третьем этаже. Крошечная комнатка. Я был тогда с Бейзи и почти не ходил домой. А потом, когда мне не удалось создать собственную группу, меня перевели на пятый этаж подальше от лифтов, чтобы можно было репетировать, никому не мешая. В шестьдесят первом Ральф Рэнсом сказал, что я могу за ту же плату занять большую комнату на седьмом этаже – после того, как умер живший там человек. Ральф был очень добр ко мне, несмотря на то, что музыканты в те годы зарабатывали очень мало, и я не всегда мог оплатить счета за жилье. Когда Ральф продал отель, я сразу заключил договор с новыми владельцами и закрепил за собой право жить вот в этой комнате и позаботился о ее безопасности.
– Что вы имеете в виду?
– У меня единственная дверь в отеле, на которой стоят новые замки.
Я вспомнил, как кто-то рассказывал мне, что замки в отеле «Сент Элвин» оставляют желать лучшего.
– Вы боитесь, что кто-нибудь может уехать вместе с ключом, а потом, год спустя, свободно попасть в тот же номер?
– Все, что я знаю, это что потерял однажды один из своих лучших саксофонов и кларнет и что это не должно повториться. В наше время, если жить за дверью с обычным замком, можно в один прекрасный день, вернувшись домой, обнаружить в собственной постели труп. А если живешь в Миллхейвене, то логично будет предположить, что его подложил туда парень по имени Уолтер Драгонетт. – Гленрой указал мне на кресло. – Я так много болтаю, мистер Андерхилл. Меж тем сейчас ваша очередь говорить.
Мы сели по обе стороны квадратного столика, на котором стояла пепельница, лежали зажигалка, пачка «Лаки» и какой-то черный предмет, похожий на зеркало в футляре, на котором красовалась фотография Крейзи Кэт. Рядом стояла плоская деревянная коробочка с инкрустацией. Гленрой Брейкстоун закурил сигарету.
– Вы думаете, что можете сообщить мне что-то новое об убийствах «Голубой розы»? Любопытно было бы послушать, – теперь он смотрел на меня абсолютно серьезно. – В память о Джеймсе Тредвелле.
Я рассказал ему о Гленденнинге Апшоу, Базе Лейнге и о том, как умер на самом деле Уильям Дэмрок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Одна из таких парочек жила в дальнем конце квартала, и оба старика действительно весьма смутно помнили своего бывшего соседа. Они считали его «снобом, держащим нос по ветру». И вообще не хотели даже говорить об этом человеке. Их всегда возмущало, что он сдал квартиру Думки.
Другая пожилая чета по фамилии Миллхаузер жила на другой стороне улицы через два дома от угла Ливермор-авеню. Мистер Миллхаузер вышел на порог поговорить со мной, а его жена кидала реплики из кресла-качалки в глубине дома. Они также не любили мистера Бандольера. И просто позор, что дом пустует год от года, но с другой стороны, не хотелось бы снова увидеть там этих ужасных Думки. Миссис Миллхаузер прокричала, что Санчана вроде бы переехали в местечко под названием Элм-хилл. Элм-хилл находился на западе Миллхейвена. Мистер Миллхаузер, распрощавшись со мной, хотел войти внутрь, когда его жена снова подала голос.
– Он был красив, как Кларк Гейбл, этот Бандольер, но при этом оставался мерзким мужиком. Избивал свою жену до синяков. – Миллхаузер посмотрел на меня глазами, полными боли, и прокричал жене, чтобы не совалась не в свое дело.
– То же могу сказать и вам, мистер, – заявил он мне, перед тем как захлопнуть перед моим носом дверь.
12
Оставив машину на Седьмой южной улице, я направился по жаре к отелю «Сент Элвин». В голове вертелось все услышанное за последние два дня. Чем дальше я отходил от Седьмой улицы, тем меньше верилось, что Ханна Белнап вообще видела кого-то за окнами соседнего дома. Я решил не отказывать себе в удовольствии повидаться с Гленроем Брейкстоуном, хотя понимал, что и эта дорога скорее всего приведет меня в тупик. А потом надо попытаться отыскать Санчана.
В животе у меня заурчало, и я понял вдруг, что ничего не ел со вчерашнего вечера. Что ж, можно встретиться с Гленроем Брейкстоуном и после ленча – в конце концов он сам наверняка еще не встал с постели. Я купил в автомате на углу Ливермор и улицы Вдов свежий номер «Леджер» и пошел к входу в «Таверну Синдбада».
Ресторанная публика заметно расслабилась со дня ареста Уолтера Драгонетта. Почти во всех кабинках сидели местные жители и постояльцы отеля, а молоденькая барменша подавала пиво рабочим в пыльных робах.
Официантка, с которой я говорил в то утро, вышла из кухни в своем синем платье и туфлях на высоких каблуках. Кругом оживленно беседовали. Официантка знаком указала мне на свободный столик. За столиком в другом конце зала сидели за чашками кофе, не обращая друг на друга никакого внимания, четверо мужчин от двадцати до пятидесяти лет. Они были очень похожи на тех, кто сидел за этим же столиком в день убийства Эйприл Рэнсом. На одном был летний костюм, на другом – фуфайка с капюшоном и грязные брюки. На самом молодом были мешковатые штаны, тенниска и тяжелая золотая цепь на шее. Я присел за стол – на меня тоже не обратили внимания – и открыл газету. Половина первой страницы посвящалась митингу протеста перед Армори-плейс. Преподобный Эл Шарптон появился на митинге и заявил, что готов лично штурмовать полицейское управление, если не будут немедленно отстранены от должностей или сразу уволены полицейские, не отреагировавшие должным образом на звонки соседей Уолтера Драгонетта. На следующей странице красовались фотографии шефа полиции и Мерлина Уотерфорда на похоронах Эйприл Рэнсом и приводились тексты их речей. Во всех трех редакционных статьях нападали на Уотерфорда и работу полицейских. Пока я читал все это, поедая сэндвич с индейкой и беконом, мне невольно пришлось обратить внимание на странное поведение сидящих за столиком через зал. Время от времени они вставали и скрывались за незаметной дверцей в стене за их столиком. Как только выходил один, входил другой. За дверью мне удалось разглядеть серый коридор со стенами, обшитыми металлическими планками. Иногда человек, выходивший из двери, сразу покидал бар, иногда возвращался за стол и ждал. Все курили и пили кофе. Как только кто-то выходил, на его месте тут же появлялся другой. Они почти не разговаривали и выглядели недостаточно нахально, чтобы быть гангстерами, и недостаточно воровато, чтобы оказаться торговцами наркотиков, договаривающимися о сделках.
Когда я уходил, из сидевших за столиком перед моим приходом остался только парень с золотой цепью. Никто из них даже не взглянул на меня, когда я, расплатившись, покинул бар через дверь, ведущую в фойе отеля.
Я тут же забыл о них и подошел к конторке, чтобы спросить клерка, у себя ли Гленрой Брейкстоун.
– Да, Гленрой наверху, – сказал портье, показывая мне на ряд местных телефонов. В фойе было практически пусто, только старик в сером пиджаке с огромными лацканами сидел на длинном диване и курил сигару, бормоча что-то себе под нос. Клерк велел мне набрать номер девятьсот двадцать пять.
Хриплый низкий голос произнес на другом конце провода:
– Вы попали в резиденцию Гленроя Брейкстоуна. Он дома. Если у вас есть сообщение, сейчас самое время.
– Мистер Брейкстоун?
– Не надо вопросов – сейчас ваша очередь говорить.
Я назвался и сказал, что стою внизу в фойе. Слышно было, как на заднем плане играет музыка.
– Я надеялся, что вы разрешите мне подняться и поговорить с вами.
– Вы музыкант, Тим Андерхилл?
– Просто поклонник, – сказал я. – Я много лет восхищаюсь вашей игрой, но сейчас хотел поговорить с вами о человеке, который работал здесь менеджером в пятидесятые-шестидесятые годы.
– Вы хотите поговорить о Мерзавце Бобе? Бобе Бандольере, – Глен удивленно рассмеялся. – Господи, но кому надо в наше время говорить о Мерзавце Бобе? Эта тема давно исчерпала себя.
– Это имеет отношение к убийствам «Голубой розы», – сказал я. Последовала долгая пауза.
– Вы имеете отношение к прессе? – спросил затем Глен.
– Я, возможно, могу сообщить вам кое-что новое об этих убийствах. Вы должны заинтересоваться, хотя бы в память о Джеймсе Тредвелле.
Снова пауза – Глен явно обдумывал мои слова. Я испугался было, что он слишком погрузился в воспоминания и начисто забыл обо мне, но тут Глен сказал:
– Так вы считаете себя поклонником джаза?
Я подтвердил свои слова.
– Тогда скажите мне, кто играл соло на теноре в «Летающем доме» Лайонела Хэмптона, кто играл с Чарли Паркером в оркестре Билли Экстина и назовите имя человека, написавшего «Шикарную жизнь».
– Иллинойс Джэкет, Джин Эммонс и Декстер Гордон, Билли Стрейхорн, – выпалил я на одном дыхании.
– Надо было задать вам вопрос потруднее. Когда день рождения Бена Вебстера?
– Я не знаю, – признался я.
– Я тоже не знаю, – сказал Глен. – Прежде чем подняться, прихватите с собой пачку «Лаки». Я не успел подойти к конторке, а клерк уже протягивал мне пачку «Лаки страйкс». Он отмахнулся от предложенных мною денег.
– У Гленроя есть счет в банке, но я почти никогда не беру с него за сигареты. Все-таки это ведь Гленрой Брейкстоун.
– Кому как не мне знать это, – ответил я.
13
Черная дверь номера девятьсот двадцать пять находилась в конце длинного коридора справа от лифтов. Стены были оклеены желтыми в цветочек обоями. Я постучал в дверь, и на пороге появился высокий жилистый мужчина с седыми волосами и яркими любопытными глазами. На нем была черная фуфайка, на груди которой красовалась надпись «Ларен-джаз», и мешковатые черные брюки. Лицо его было более худым, а скулы более выступающими, чем когда Глен записывал «Голубую розу». На заднем плане по-прежнему звучал голос Ната Коула.
– Заходите, – сказал Брейкстоун. – Вам удалось заинтересовать меня.
Бросив на стол пачку сигарет, Глен провел меня в комнату.
Солнце, падавшее в комнату через огромные окна напротив двери, освещало цветастый индейский плед, телескоп на черной металлической подставке, восьмиугольный столик, заваленный нотами, компакт-дисками и книгами в бумажных обложках. Дальше, в тени, стояли напротив огромного гардероба несколько кресел, а по бокам гардероба – стереоколонки. На противоположной стене висели в рамках две афиши – одна с Гранд-парад-дю-Джаз в Ницце, другая – с концерта в Амстердаме. В обеих фигурировало имя Гленроя Брейкстоуна. На полках с пластинками виднелись фотографии – молодой Глен Брейкстоун в гримерной с Дюком Эллингтоном, с Бенни Картером и Беном Вебстером, на сцене с Филом Вудсом и Скоттом Гамильтоном.
На полу стояли, как чемоданы, два футляра с тенорами и один с баритональным саксофоном, а на подставке рядом с ними – кларнет. В комнате пахло сигаретным дымом, запах которого лишь слегка заглушал аромат освежителя воздуха.
Повернувшись, я увидел, что Глен Брейкстоун смотрит на меня с улыбкой – значит, от него не укрылось мое изумление.
– Я не знал, что вы играете на кларнете и на баритоне, – сказал я.
– А я и не играю на них нигде, кроме этой комнаты, – объяснил Глен. – В семидесятом году в Париже я купил сопрано, но так намучился с ним, что отказался от попыток научиться. Теперь хочу купить еще одно, но наверное снова буду мучиться и в результате брошу.
– Мне очень нравится «Голубая роза», – сказал я. – Вчера как раз слушал этот альбом.
– Да, людям нравятся альбомы с балладами, – он снова с улыбкой поглядел на меня. – Людям вроде вас надо бы покупать новые пластинки, а не гонять все время старые. В прошлом году я записал одну в Италии с Томми Флэнаганом. Мы использовали трио Томми – мне понравились эти парни. – Хотите сока или чего-нибудь еще? У меня есть очень хорошие соки – манго, папайя, фрукт страсти и так далее.
Я сказал, что буду пить то же, что и он, и Глен вышел из комнаты, а я стал изучать афиши и фотографии.
Брейкстоун вернулся с двумя высокими стаканами и протянул один мне. Затем махнул своим стаканом на фотографию, которую я рассматривал.
– Видите, как это происходит. Через неделю еду во Францию на серию фестивалей. Там буду записывать пластинку с Уорреном Ваше, все уже обговорено, а остаток лета проведу в Англии и Шотландии. Если повезет, съезжу еще в круиз и устрою несколько джазовых вечеринок. Программа звучит грандиозно, на самом деле ничего подобного. Я больше люблю сидеть в этом номере, играть на своих дудках или слушать музыкантов, которых люблю. Говоря по правде, я тоже слушаю в основном старые пластинки. Вам нравится сок? – Гленрой подождал, пока я сделаю еще глоток из стакана. Я понятия не имел, что именно пью.
– Это манго?
Брейкстоун посмотрел на меня почти с презрением.
– Сразу видно, что вы ничего не понимаете во фруктовых соках. Вы пьете сок папайи. Чувствуете, какой сладкий? Это натуральная сладость – в нем нет сахара.
– Сколько вы уже живете в «Сент Элвине»? – спросил я.
– Очень давно. Когда я впервые приехал сюда в сорок пятом, у меня был номер на третьем этаже. Крошечная комнатка. Я был тогда с Бейзи и почти не ходил домой. А потом, когда мне не удалось создать собственную группу, меня перевели на пятый этаж подальше от лифтов, чтобы можно было репетировать, никому не мешая. В шестьдесят первом Ральф Рэнсом сказал, что я могу за ту же плату занять большую комнату на седьмом этаже – после того, как умер живший там человек. Ральф был очень добр ко мне, несмотря на то, что музыканты в те годы зарабатывали очень мало, и я не всегда мог оплатить счета за жилье. Когда Ральф продал отель, я сразу заключил договор с новыми владельцами и закрепил за собой право жить вот в этой комнате и позаботился о ее безопасности.
– Что вы имеете в виду?
– У меня единственная дверь в отеле, на которой стоят новые замки.
Я вспомнил, как кто-то рассказывал мне, что замки в отеле «Сент Элвин» оставляют желать лучшего.
– Вы боитесь, что кто-нибудь может уехать вместе с ключом, а потом, год спустя, свободно попасть в тот же номер?
– Все, что я знаю, это что потерял однажды один из своих лучших саксофонов и кларнет и что это не должно повториться. В наше время, если жить за дверью с обычным замком, можно в один прекрасный день, вернувшись домой, обнаружить в собственной постели труп. А если живешь в Миллхейвене, то логично будет предположить, что его подложил туда парень по имени Уолтер Драгонетт. – Гленрой указал мне на кресло. – Я так много болтаю, мистер Андерхилл. Меж тем сейчас ваша очередь говорить.
Мы сели по обе стороны квадратного столика, на котором стояла пепельница, лежали зажигалка, пачка «Лаки» и какой-то черный предмет, похожий на зеркало в футляре, на котором красовалась фотография Крейзи Кэт. Рядом стояла плоская деревянная коробочка с инкрустацией. Гленрой Брейкстоун закурил сигарету.
– Вы думаете, что можете сообщить мне что-то новое об убийствах «Голубой розы»? Любопытно было бы послушать, – теперь он смотрел на меня абсолютно серьезно. – В память о Джеймсе Тредвелле.
Я рассказал ему о Гленденнинге Апшоу, Базе Лейнге и о том, как умер на самом деле Уильям Дэмрок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103