Официальное искусство
допускает возможность массового обучения ему. В принципе любой крысо-монгол
при наличии достаточно способных родителей может стать заслуженным
художником, лауреатом, академиком, депутатом. Образы официального искусства
привычны и общедоступны. Они доступны самому Чингиз-Хану, Батыю, Мамаю. Оно
не отвергает гиперболу, но только правдивую. Так, если художник изобразит
ноги монгола кривее, чем они есть на самом деле, а лошадь его еще мохнатее,
то это будет революционный романтизм, зовущий вперед. Прямоногий же монгол
на английской кобыле есть абстракционизм чистой воды. Верно, закричали
проснувшиеся для этой цели крысо-монголы, и выпустили тучу стрел в
синхрофазотрон. Официальное искусство, продолжал польщенный Болтун,
жизнеутверждающе. Но оно возможно и как обличающее. Не допустим, заорали
крысо-монголы. Разумеется, в меру и под контролем, поправился Болтун. При
этом к нему предъявляются такие требования. Оно должно быть столь же
бездарно, как и жизнеутверждающее искусство. Недостатки, обличаемые им,
должны выглядеть как отдельные и преходящие. Из него должно быть видно, что
мы боремся с недостатками и делаем это весьма успешно. Неофициальное
искусство разделяется на разрешенное, безразличное и неразрешенное.
Безразличное долго в этом качестве оставаться не может, если оно становится
заметным. Так что остаются лишь две рубрики. Разрешено может быть любое
неофициальное искусство, если только оно удовлетворяет таким требованиям. По
уровню таланта оно не превосходит официальное. Не имеет широкого
общественного резонанса. Не ставит художников в привилегированное или
исключительное положение сравнительно с официально признанными.
Бессодержательно или не выходит с этой точки зрения за рамки дозволенного.
Остается лишь неофициальное неразрешенное искусство. С ним общество ведет
борьбу всеми доступными средствами. И, разумеется, побеждает. Вот таких
художников, продолжал Болтун, указывая на Мазилу, в принципе не должно было
бы быть, если бы не два из ряда вон выходящих обстоятельства: эпоха
растерянности после битвы на Куликовом поле и заигрывания с Западом.
Благодаря первому обстоятельству Мазила сохранил шкуру, благодаря второму
стал знаменитым.
Болтун окончил лекцию, поправил кол и спросил, какие будут вопросы.
Руку поднял отличник Батый. Скажите, профессор, а мог бы появиться Мазила
там у них на Западе, спросил он, кокетничая французским произношением и
американскими джинсами. Мазила появился в своем месте и в свое время, сказал
Болтун. Там он не мог быть, так как если бы там он мог быть, так уж давно бы
там и появился, поскольку всякий, кто может, там непременно появляется. Там
на это смотрят сквозь пальцы. У нас он раньше появиться не мог. Задушили бы.
Верно, заорали крысо-монголы, задушили бы. И позже не может быть, сказал
Болтун. Задушат. Верно, заорали крысо-монголы, задушим. Они бросились к
Болтуну и потянули его за ноги так, что кол вылез из глотки. Аудитория
разразилась бурными аплодисментами. Мыслитель презрительно пожал плечами. А
что я мог сделать, сказал он Мазиле. Батый поблагодарил лектора за
интересное сообщение и скомандовал поход на Ибанск. А ты, сказал он Мазиле,
можешь отсюда катиться на все четыре стороны. Держать не будем. Ррррота, с
места песню, шагыыыым арррш, скомандовал Старшина.
Ена-бена-труакатер,
Мадмазеляжураватер,
заблелял Мыслитель. И взяв на изготовку облезлые хвосты, крысы
двинулись на Ибанск.
МЫСЛЬ О СМЕРТИ
Меня все время преследует мысль о смерти, говорит Неврастеник. Я тоже
думаю, говорит Карьерист. Но мне страшно. Как подумаю о том, что еще
мгновение -- и нет ничего, ужас берет. Я думаю о прошлом, говорит Ученый.
Где оно? А люди-то были. Писали стихи. Доказывали теоремы. Мучились в
лагерях. Где все это? Много ли осталось в памяти? Да и что память! Дело не в
этом. Дело не в этом, говорит Посетитель. Что такое нормальная человеческая
жизнь? Твое благополучие? Нет. Нормальная человеческая жизнь -- это когда ты
продолжаешь жизнь и дело других, они смотрят на твою жизнь и на твое дело
как на свои, кто-то продолжает твою жизнь, и твое дело. И вы все -- одно.
При этом создается состояние причастности к вечности, л страха смерти нет.
Если люди при этом и думают о смерти, то не так болезненно, как вы, а как о
деле. А как живете вы? На предшественников вам наплевать. Их у вас нет. А
если они и были, вы стараетесь о них забыть и вести все отсчеты только от
себя. Продолжателей вашего дела нет, и вы это знаете. На вас наплюют так же,
как вы на своих предшественников. Родители? Дети? Тут еще хуже. А между тем
даже с чисто биологической точки зрения тут мы потеряли. Говорят,
продолжительность жизни увеличилась на двадцать лет. Нет, она сократилась на
сорок. Нормальный человек есть единство по крайней мере трех поколений.
Подсчитайте, сколько это. А мы -- мы просто обрубленные люди. Без прошлого.
Без будущего. Мы и есть чистое мелькание. Потому-то мы и наполнены страхом
смерти. Страх смерти есть лишь осознание этого факта разрушенности связи
времен. А где же выход, спросил Неврастеник. Религия, говорит Посетитель. В
условиях современного образования это пустое дело, сказал Ученый. Религия не
только учение, сказал Посетитель. Религия есть еще человеческая общность.
Старушечья общность, сказал Неврастеник. Замолчи, сказал Болтун. Он прав.
Нужна антисоциальная общность людей и нужна для нее своя неофициальная
религия. Не нравится слово религия -- путь будет идеология. Любопытно,
говорит Неврастеник. Может быть, вы уже и роли распределили? Может быть,
сказал Болтун. И как же, спросил Ученый. Ну хотя бы так, сказал Болтун.
Правдец -- пророк. Мазила -- создатель иконики. А мессия, спросил
Неврастеник. Кто мессия? Клеветник? Шизофреник? Нет, сказал Болтун. Они --
апостолы. Мессия идет. Где, спросил Неврастеник. В тебе. В нем. В нем. Во
мне. Во всех. И откуда же исходит, спросил Ученый, Ваш мессия. Из науки? Из
искусства? Из тюрем? Из политики? Из салонов? Из разума? Из сердца? Из
желудка? Отовсюду, сказал Болтун. Кто знает, может быть, он уже пришел. А мы
слепы, и потому этого еще не знаем. А зачем он нужен, спросил Карьерист.
Восстановить разорванную связь времен и очистить твою душу от страха смерти,
сказал Посетитель. Ну и разговорчики мы ведем, сказал Неврастеник. Неужели
это серьезно?
РЕАКЦИЯ СОБИРАЕТ СИЛЫ
Кончился юбилейный год. Еще три года в Журнале допечатывали оставшиеся
от него материалы. Начали готовиться к новому предстоящему через десять лет
юбилею и печатать подготовительные материалы. Но поскольку установка на
промежуток между юбилеями по каким-то причинам (наверняка, происки реакции!)
задержалась, образовался промежуток, который не знали, чем заполнить.
Секретарь заявил на заседании, что редколлегия не справляется, и потребовал
ее укрепления. Создали комиссию, в которую вошли передовики предприятий,
пенсионеры и видные представители. Комиссия начала допрос пострадавших.
Претендент срочно вернулся из внеочередного отпуска. Стоит мне отлучиться на
неделю, орал он на Мыслителя и всех прочих сотрудников редакции, как
начинается бардак! Полная беспомощность! Все надо делать самому! Не хотите
работать, так и скажите честно и открыто! Держать не буду!
Мыслитель предложил гениальный план -- выпустить серию совместных
номеров: ибанскопольский, армянскобиологический, генетикочувашсконемецкий, а
также номер, посвященный союзу естествознания, науки и физики. Начать решили
с интервью Академика, который только что выпустил сотый том своего
эпохального труда "Одна минута одного открытия". Поскольку Академик страдал
неизлечимым словонедержанием, вследствие чего при разговоре с ним его пасть
приходилось затыкать специально изготовленным кляпом с глушителем, интервью
поручили написать самому Мыслителю. Потом Претендент встретился с Кисом,
который писал статью за самого главного руководителя реакции Троглодита. В
статье давалась погромная критика Претендента. У меня гениальная идея,
сказал Претендент, и они перешли на шепот. Только никому ни гу-гу, сказал
Претендент. И Неврастенику, спросил Кис. Ему в особенности, сказал
Претендент. Он ненадежен. И нашим. И вашим.
ЗАМЕТКИ КЛЕВЕТНИКА
Только официальная идеология может стать полноценной и даже великой
идеологией. Неофициальные идеологические образования, как правило,
несамостоятельны, уродливы, неустойчивы. В дальнейшем я буду иметь в виду
только официальную идеологию. Я не собираюсь при этом строить целостную
теорию идеологии. Я лишь хочу обратить внимание на некоторые стороны дела,
важные с точки зрения перспективы социальных преобразований.
Официальная идеология -- это идеологическое учение и идеологическая
организация людей. Задачи последней общеизвестны: поддерживать учение,
следить за его чистотой (охранять от ревизий и ересей), следить за единством
(охранять от сект и расколов), пропагандировать его людям, следить, чтобы к
нему относились с почтением, искоренять тех, кто выражает к нему недоверие,
и т.д. Идеологическая организация не есть просто одна из организаций
общества наряду с другими (аналогичная, например, министерству какой-то
отрасли промышленности или даже армии). Она есть организация общества в
целом с этой точки зрения. Она пронизывает все сферы общественной жизни.
Помимо многочисленных специальных учреждений различных рангов (Отделы,
Институты, Школы, Группы и т.п.), профилей и функций, идеологической работой
занимается многомиллионная армия агитаторов, пропагандистов,
корреспондентов, журналистов, писателей, художников, ученых. От мала до
велика. Газеты, журналы, радио, телевидение, книги, кино, концерты, театры.
Почти каждый начальник отчасти есть идеологический работник. И огромная
армия добровольцев. Особенно -- пенсионеры. Особенно -- отставные
полковники. Почти каждый гражданин, достигший определенного возраста и
имеющий маломальски терпимое образование, потенциально есть идеологический
работник. И способен быть им, на самом деле, в силу особенностей отправления
идеологических функций в нашем обществе и грандиозной организации
идеологического просвещения (если можно так выразиться). И лишь благодаря
этой системе идеологическое учение становится могучим фактором общественной
жизни. Оно немыслимо вне этой системы как явление социальное. Вне этой
системы оно есть лишь совокупность текстов, которые можно рассматривать с
самых различных точек зрения -- с исторической, физической, логической,
эстетической. Однако, если мы хотим их рассматривать именно как
идеологические тексты, мы ни на минуту не должны забывать о деятельности
могущественной организации людей. И тот, кто намерен посягнуть на
идеологическое учение без учета этого обстоятельства, будет выглядеть как
наивный младенец или безумец. Но это еще не все. Это еще только начало.
Прошедший период растерянности был в высшей степени поучителен со
многих точек зрения. Поучителен он и в плане рассматриваемой темы. До
наступления этого периода казалось, что стоит сбросить идеологические оковы,
превращающие способных писателей, художников, ученых и т.д. в бездарных
лгунов, холуев и кретинов, как наступит расцвет всего и вся. В этот период
перед людьми открылись огромные возможности. А много ли сделалось? Кое-что.
И дело тут не в том, что не успели или не дали. Другого и не было.
Отсутствие давления со стороны этого другого было одной из причин того, что
возможности оказались неиспользованными. Все, что смогли, сделали. Сделали
все то, что смогли. Дело в том, что подавляющая масса людей, не смогла
сделать ничего другого потому, что ей это и не нужно было делать. Как
выяснилось с полной очевидностью, подавляющая масса людей, так или иначе
причастных к идеологии (кстати сказать, аналогичное явление имело место и в
других сферах общественной жизни), оказалась заинтересованной именно в той
форме официальной идеологии, какую они имели, представляли и потребляли. Она
оказалась удобной почти для всех. Я не утверждаю ничего о том, какой она
оказалась с точки зрения экономических, политических и других последствий. Я
не утверждаю, что она оказалась хорошей. Я не утверждаю, что она оказалась
плохой. Я лишь утверждаю, что она оказалась подходящей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67