Хотя
эти идеи к Клеветнику отношения не имели, тем не менее они того заслуживали.
Подлинная наука, справедливо говорилось в статье, подчиняется не низшей,
формальной, а высшей, диалектической логике, которая по широте, глубине,
степени, всесторонности, точности, полноте и правильности охвата
действительности превосходит формальную в такой же мере, в какой водородная
бомба по силе воздействия на психику превосходит ненатуральный кофе без
цикория. Диалектическая логика учит нас тому, что все понятия и вещи
вертлявы, изворотливы, скользки, перевоплощаются друг в друга и во все, что
угодно, а вместо кухонного принципа "либо да, либо нет", в ней господствует
принцип "и да, и нет, а если угодно, то ни то, ни другое". Клеветник же
игнорирует все те новейшие и величайшие достижения Запада, которые сразу же
после реабилитации стали подтверждать нашу правоту, и изобретает
доморощенные устаревшие теорийки, опровергнутые всем ходом. Заканчивалась
статья призывом, ставшим на длительное время почти что лозунгом ибанской
демократии: все устаревшее и отжившее надо душить в зародыше.
ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
Проходя мимо гарнизонной Бани, Болтун заметил новую мемориальную доску,
на которой мраморными буквами было высечено, что здесь в скором времени
собирается зачитать новый доклад сам Заведующий. Превосходно, подумал
Болтун, это и мой труд вливается в труд моей республики. Мазила был уже на
месте. Скоро пришел и Клеветник. Ходят слухи, будто ты смываешься, сказал он
Мазиле. Вранье, сказал Мазила. Мое положение сейчас как никогда прочное.
Заказы получил. Выставку обещают. Клеветник, сказал, что он очень рад этому,
и на всякий случай рассказал одну историю. Мы как-то после воскресного
перепоя плохо летали. Приехал сам командующий. Говорит не хотите служить,
держать не будем. Кто не хочет служить в армии? Я поднял руку. И что ты
думаешь? Всех вскоре демобилизовали, а меня еще полгода уговаривали
остаться. Сулили повышение. Надоело, и я согласился остаться. Так на другой
же день меня демобилизовали. Да с какой характеристикой! К счастью, тогда
началась оттепель, и посадили меня совсем по другому поводу.
Потом стали говорить о предстоящей выставке, в которой Мазиле
предложили, наконец-то, принять участие. Клеветник сказал, что он не стал бы
участвовать в такой выставке. Унижений много, а толку мало. Мазила сказал,
что он художник, и без выставки ему нельзя. Карьерист сказал, что это -- не
выставка, а, как передали по радио, демонстрация выдающихся успехов и
расцвета талантов. А поскольку Мазила не талант, а гений, ему там не место.
Мазила сказал, что у него интуиция, что эта выставка сыграет роль, что ему
нужны деньги, а для этого нужны заказы, и чтобы получить заказы, нужно
официальное признание, что допуск на выставку в их системе есть разрешение
начальства заключать со мной договора, что если он откажется, это будет
истолковано против него так, будто он зазнался (так истолкует начальство
повыше) и его не допустили, хотя он рвался (так истолкует начальство пониже
и коллеги), так что если пропустят хотя бы какую-нибудь ерунду, это даст ему
возможность и т.д. Одним словом, закончил речь Мазила, давайте добавим
что-нибудь посущественнее. У меня дома, сказал Карьерист, есть бутылка
отличного французского коньяка. Подарок Президента одной тамошней фирмы.
Поехали, и пусть они все катятся в...
КОНФЛИКТ
Инструктор перелистал последние страницы рукописи Шизофреника. Скоро
конец, а результата никакого. После разрушения старого сортира, читал
Инструктор, начали чистить, углублять и расширять яму. Парадоксально, сказал
в связи с этим Паникер, но факт: яма есть фундамент для нового светлого
здания сортира, и чем больше яма, тем величественнее строящееся на этом
фундаменте здание. Патриот сказал, что Паникер -- трепач. Мазила спросил,
что означает слово "сортир". Мерин сказал, что оно произошло от французского
слова "сорте" ("удовлетворять естественные потребности"), которое на
ибанской почве приобрело известное всем неприличное звучание. В шестнадцатом
веке великий Утопист выдвинул идею построить специальное здание, в котором
каждый мог бы свободно отправлять естественные потребности. Патриот сказал,
что Мерин тоже трепач. Мерин дал Патриоту по зубам. Когда их разняли,
Патриот пообещал Мерину еще пять суток за рукоприкладство. Уклонист сказал,
что никакого рукоприкладства не было. Патриот сказал, что он только пошутил.
Но на губе наметился раскол. К этому времени население губы разделилось на
Левых и Правых. Левые спали справа от буржуйки, а Правые -- слева.
Литератор, спавший в середине, примыкал к тем и другим. Наконец, на губу
пришел Подписант, который в знак протеста против сортирной политики по ночам
мочился в койку Старшины. Койку Старшины он выбрал по двум причинам:
во-первых, Старшина крепко спал; во-вторых, койка его стояла вне поля зрения
дневального. Старшина сильно переживал и даже тайно лечился гипнозом от
моченедержания. Но однажды он ушел в самоволку, положив под одеяло вместо
себя шинели, и Подписанта разоблачили. На губе Подписант сначала устроился
среди Левых. После того, как он помочился в сапог Интеллигенту, его
выбросили к Правым и он стал неуклонно мочиться в сапоги Патриота. Тот
усмотрел в этом козни Уклониста и Мерина. И раскол принял классические в
Новейшей Истории формы. Интеллигент сказал, что судя по всему назрели
великие перемены, последствия которых общеизвестны.
ВЫСТАВКА
Когда Мазиле предложили принять участие в юбилейной четвертьфинальной
выставке бездарностей первого полусреднего возраста, он пришел в неописуемый
восторг. Наконец-то! Вот видишь, сказал он Клеветнику, и у нас кое-что
сделать можно! Я оптимист! Ну-ну, сказал Клеветник. На отборочную комиссию
Мазила представил больше сотни великолепных гравюр. Их все забраковали и
попросили принести что-нибудь попроще. В конце концов пропустили одну
малюсенькую гравюрку, которую сам Мазила считал неудачной и собирался
выкинуть. Приятель Мазилы, заведовавший организацией выставки, поместил
гравюрку в самый темный угол за многочисленными работами Художника. Что же
ты сделал, обиделся Мазила. Я же еще ни разу не выставлялся, а ты меня
засунул подальше с глаз долой. Приятель обиделся, в свою очередь. Да ты,
брат, наглец, сказал он. Тебя во всем мире выставляют. А ты еще и тут урвать
хочешь! Мазила не нашел, что возразить, и отправился к Ларьку. Там его уже
ждали Клеветник и Болтун. Ты, конечно, был прав, сказал он Клеветнику. И это
меня убивает. Что убивает, спросил Болтун. То, о чем говорил Клеветник, или
то, что Клеветник это предвидел? И то, и другое, сказал Мазила. Наша жизнь
такова, что невозможно не предвидеть все до мелочей. Это ужасно.
Выставку посетил сам Заведующий. За могучими полотнами Художника,
изображающими Заведующего на передовой, Заведующего у блямбинга, Заведующего
на крысоферме, Заведующего, спасающего соседний народ от движения назад, а
также другие стороны нашей многообразной и содержательной жизни, он не
заметил невзрачную гравюрку Мазилы, изображающую не то палец, не то мужской
член, не то взбесившуюся хромосому. И гравюра Мазилы Заведующему не
понравилась. Нашему народу это не нужно, сказал он, поэтому что нашему
народу нужно совсем не это.
Вечером создали чрезвычайную комиссию по борьбе с Мазилой и ему
подобными. В комиссию вошли Художник, Литератор, Мыслитель, Приятель и
Сотрудник. Мыслитель сделал доклад о неправильных направлениях. Сотрудник
рассказал новые смешные анекдоты про Заведующего. Художник зачитал
резолюцию: считать произведения Мазилы не имеющими цены и уничтожить во
избежание вредных последствий, а самого Мазилу считать не существующим, так
как такого чудовищного отклонения среди нас не могло быть в принципе.
Резолюцию приняли единогласно. После этого Сотрудник с Мыслителем поехали к
Мазиле, выпили у него бутылку водки, заняли сотню до получки, обозвали
членов комиссии подонками и долго уговаривали Мазилу достать им девочек.
Художник кое-что из гравюр Мазилы спас от уничтожения и унес к себе в
мастерскую. Он решил перерисовать более или менее терпимые гравюры. Но что
бы он не срисовывал (палец, член, нос, женский зад, коленчатый вал, кишки и
т.п.), у него все равно получался то портрет Заведующего, то портрет
Заместителя, то (в лучшем случае) высокоудойная корова из газетной
передовицы. Литератор сказал по этому поводу, что у Художника здоровое нутро
и его даже силой не заставишь стать каким-нибудь ципципсионистом. Клеветник
сказал, что они даже украсть как следует не могут, ибо даже не знают, что
именно воровать нужно. Скульптуры Мазилы отчасти переплавили на утюги и
кастрюли, а остальные выкинули на мусорную свалку. После этого молодые и
прогрессивные художники, с удовольствием не знавшие о существовании Мазилы,
которого не было и не могло быть в ибанской культуре в силу ее общей
здоровости, откалывали от скульптур Мазилы куски камня и высекали из них
каких-то неведомых уродцев. Уродцы членам комиссий напоминали что-то давно
знакомое, но на выставки уже допускались.
БЕСЕДЫ О ТАЙНАХ ИСТОРИИ
На улице зверский мороз, читал Инструктор. На губе тепло, жгут доски,
заготовленные для нового сортира. В лагере Правых говорят о жратве, бабах,
орденах и портянках. В лагере Левых обсуждают проблемы мировой истории. Вся
эта писанина, говорит Уклонист, утешение для слабоумных. На самом деле,
просто одни обделывают свои делишки за счет других, из совокупности их
мелких пакостей вырастают большие. Для них выдумывают подходящее оправдание,
которое называют объективными законами. Выдумывают так, чтобы удобно было
делать новые пакости, и называют это научным предвидением. Концепция слишком
пессимистическая, говорит Интеллигент. Есть же какие-то твердые и устойчивые
опоры. Опоры есть, говорит Уклонист, но очень хрупкие. Притом они приносят
благо человечеству и страдания человеку. Если ты апеллируешь к морали,
говорит Интеллигент, то она сама зависима и переменна. Нет, говорит
Уклонист, то, что ты называешь моралью, не есть мораль. Это пропаганда,
просветительство, нравоучения. В общем, нечто вполне официальное. Настоящая
мораль всегда неофициальна. Она всегда одна. Она либо есть, либо ее нет. Она
не имеет никаких основ, кроме решения отдельных индивидов быть моральными.
Она тривиальна по содержанию, но невероятно трудна в исполнении. Не доноси,
держи слово, помогай слабому, борись за правду, не хватай хлеб первым, не
перекладывай на других то, что можешь сделать сам, живи так, будто всегда и
всем виден каждый твой шаг, и т.п. Что проще? А много ли таких людей ты
встречал? Мыслима ситуация, когда все общество держится на каком-то уровне
только благодаря тому, что в нем живет один единственный нравственный
человек. Если и такой исчезнет, то появление нового есть дело случая. Его
может и не быть. Неутешительно говорит Интеллигент. Не остается места
надежде. Мы мужчины, говорит Уклонист, и надежды нам ни к чему. Кроме того,
если уж тебе так нужны надежды, то они вполне уживаются с сознанием
невозможности и даже обреченности. Один мой знакомый говорил, что
человечество должно быть благодарно ему за ту совокупность зла, которую он
мог сделать, но не сделал. Это конечно, позиция, но позиция пассивности.
Позиция активности, говорит Уклонист, ничуть не лучше. Все самые гнусные
преступления в истории совершались во имя добра. Где же выход, спрашивает
Интеллигент. В сортире, говорит Уклонист. Выхода нет, ибо он вообще не
нужен. Проблема надумана. Некому выходить. Некуда выходить. Незачем
выходить. Надо на все посмотреть с какой-то иной точки зрения. А с какой, я
не знаю. Еще мальчишкой я вычитал в какой-то книге: "Люди бездумно творят
никчемный процесс, не имеющий смысла и цели и наугад влекущий их в ничто. И
только бессилие каждого перед безжалостной слепой силой всех придает этому
процессу черты величия и грандиозности. Усилия отдельных личностей вырваться
из него и обрести свободу ведут к успеху только путем самоуничтожения и
потому бесплодны". Запомнить запомнил, но понимать начинаю только теперь.
Жаль, слишком поздно. Пора спать. Странно, говорит Мерин, устроено общество.
Одним боком оно всегда опережает свое время, а другим всегда безнадежно
отстает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
эти идеи к Клеветнику отношения не имели, тем не менее они того заслуживали.
Подлинная наука, справедливо говорилось в статье, подчиняется не низшей,
формальной, а высшей, диалектической логике, которая по широте, глубине,
степени, всесторонности, точности, полноте и правильности охвата
действительности превосходит формальную в такой же мере, в какой водородная
бомба по силе воздействия на психику превосходит ненатуральный кофе без
цикория. Диалектическая логика учит нас тому, что все понятия и вещи
вертлявы, изворотливы, скользки, перевоплощаются друг в друга и во все, что
угодно, а вместо кухонного принципа "либо да, либо нет", в ней господствует
принцип "и да, и нет, а если угодно, то ни то, ни другое". Клеветник же
игнорирует все те новейшие и величайшие достижения Запада, которые сразу же
после реабилитации стали подтверждать нашу правоту, и изобретает
доморощенные устаревшие теорийки, опровергнутые всем ходом. Заканчивалась
статья призывом, ставшим на длительное время почти что лозунгом ибанской
демократии: все устаревшее и отжившее надо душить в зародыше.
ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
Проходя мимо гарнизонной Бани, Болтун заметил новую мемориальную доску,
на которой мраморными буквами было высечено, что здесь в скором времени
собирается зачитать новый доклад сам Заведующий. Превосходно, подумал
Болтун, это и мой труд вливается в труд моей республики. Мазила был уже на
месте. Скоро пришел и Клеветник. Ходят слухи, будто ты смываешься, сказал он
Мазиле. Вранье, сказал Мазила. Мое положение сейчас как никогда прочное.
Заказы получил. Выставку обещают. Клеветник, сказал, что он очень рад этому,
и на всякий случай рассказал одну историю. Мы как-то после воскресного
перепоя плохо летали. Приехал сам командующий. Говорит не хотите служить,
держать не будем. Кто не хочет служить в армии? Я поднял руку. И что ты
думаешь? Всех вскоре демобилизовали, а меня еще полгода уговаривали
остаться. Сулили повышение. Надоело, и я согласился остаться. Так на другой
же день меня демобилизовали. Да с какой характеристикой! К счастью, тогда
началась оттепель, и посадили меня совсем по другому поводу.
Потом стали говорить о предстоящей выставке, в которой Мазиле
предложили, наконец-то, принять участие. Клеветник сказал, что он не стал бы
участвовать в такой выставке. Унижений много, а толку мало. Мазила сказал,
что он художник, и без выставки ему нельзя. Карьерист сказал, что это -- не
выставка, а, как передали по радио, демонстрация выдающихся успехов и
расцвета талантов. А поскольку Мазила не талант, а гений, ему там не место.
Мазила сказал, что у него интуиция, что эта выставка сыграет роль, что ему
нужны деньги, а для этого нужны заказы, и чтобы получить заказы, нужно
официальное признание, что допуск на выставку в их системе есть разрешение
начальства заключать со мной договора, что если он откажется, это будет
истолковано против него так, будто он зазнался (так истолкует начальство
повыше) и его не допустили, хотя он рвался (так истолкует начальство пониже
и коллеги), так что если пропустят хотя бы какую-нибудь ерунду, это даст ему
возможность и т.д. Одним словом, закончил речь Мазила, давайте добавим
что-нибудь посущественнее. У меня дома, сказал Карьерист, есть бутылка
отличного французского коньяка. Подарок Президента одной тамошней фирмы.
Поехали, и пусть они все катятся в...
КОНФЛИКТ
Инструктор перелистал последние страницы рукописи Шизофреника. Скоро
конец, а результата никакого. После разрушения старого сортира, читал
Инструктор, начали чистить, углублять и расширять яму. Парадоксально, сказал
в связи с этим Паникер, но факт: яма есть фундамент для нового светлого
здания сортира, и чем больше яма, тем величественнее строящееся на этом
фундаменте здание. Патриот сказал, что Паникер -- трепач. Мазила спросил,
что означает слово "сортир". Мерин сказал, что оно произошло от французского
слова "сорте" ("удовлетворять естественные потребности"), которое на
ибанской почве приобрело известное всем неприличное звучание. В шестнадцатом
веке великий Утопист выдвинул идею построить специальное здание, в котором
каждый мог бы свободно отправлять естественные потребности. Патриот сказал,
что Мерин тоже трепач. Мерин дал Патриоту по зубам. Когда их разняли,
Патриот пообещал Мерину еще пять суток за рукоприкладство. Уклонист сказал,
что никакого рукоприкладства не было. Патриот сказал, что он только пошутил.
Но на губе наметился раскол. К этому времени население губы разделилось на
Левых и Правых. Левые спали справа от буржуйки, а Правые -- слева.
Литератор, спавший в середине, примыкал к тем и другим. Наконец, на губу
пришел Подписант, который в знак протеста против сортирной политики по ночам
мочился в койку Старшины. Койку Старшины он выбрал по двум причинам:
во-первых, Старшина крепко спал; во-вторых, койка его стояла вне поля зрения
дневального. Старшина сильно переживал и даже тайно лечился гипнозом от
моченедержания. Но однажды он ушел в самоволку, положив под одеяло вместо
себя шинели, и Подписанта разоблачили. На губе Подписант сначала устроился
среди Левых. После того, как он помочился в сапог Интеллигенту, его
выбросили к Правым и он стал неуклонно мочиться в сапоги Патриота. Тот
усмотрел в этом козни Уклониста и Мерина. И раскол принял классические в
Новейшей Истории формы. Интеллигент сказал, что судя по всему назрели
великие перемены, последствия которых общеизвестны.
ВЫСТАВКА
Когда Мазиле предложили принять участие в юбилейной четвертьфинальной
выставке бездарностей первого полусреднего возраста, он пришел в неописуемый
восторг. Наконец-то! Вот видишь, сказал он Клеветнику, и у нас кое-что
сделать можно! Я оптимист! Ну-ну, сказал Клеветник. На отборочную комиссию
Мазила представил больше сотни великолепных гравюр. Их все забраковали и
попросили принести что-нибудь попроще. В конце концов пропустили одну
малюсенькую гравюрку, которую сам Мазила считал неудачной и собирался
выкинуть. Приятель Мазилы, заведовавший организацией выставки, поместил
гравюрку в самый темный угол за многочисленными работами Художника. Что же
ты сделал, обиделся Мазила. Я же еще ни разу не выставлялся, а ты меня
засунул подальше с глаз долой. Приятель обиделся, в свою очередь. Да ты,
брат, наглец, сказал он. Тебя во всем мире выставляют. А ты еще и тут урвать
хочешь! Мазила не нашел, что возразить, и отправился к Ларьку. Там его уже
ждали Клеветник и Болтун. Ты, конечно, был прав, сказал он Клеветнику. И это
меня убивает. Что убивает, спросил Болтун. То, о чем говорил Клеветник, или
то, что Клеветник это предвидел? И то, и другое, сказал Мазила. Наша жизнь
такова, что невозможно не предвидеть все до мелочей. Это ужасно.
Выставку посетил сам Заведующий. За могучими полотнами Художника,
изображающими Заведующего на передовой, Заведующего у блямбинга, Заведующего
на крысоферме, Заведующего, спасающего соседний народ от движения назад, а
также другие стороны нашей многообразной и содержательной жизни, он не
заметил невзрачную гравюрку Мазилы, изображающую не то палец, не то мужской
член, не то взбесившуюся хромосому. И гравюра Мазилы Заведующему не
понравилась. Нашему народу это не нужно, сказал он, поэтому что нашему
народу нужно совсем не это.
Вечером создали чрезвычайную комиссию по борьбе с Мазилой и ему
подобными. В комиссию вошли Художник, Литератор, Мыслитель, Приятель и
Сотрудник. Мыслитель сделал доклад о неправильных направлениях. Сотрудник
рассказал новые смешные анекдоты про Заведующего. Художник зачитал
резолюцию: считать произведения Мазилы не имеющими цены и уничтожить во
избежание вредных последствий, а самого Мазилу считать не существующим, так
как такого чудовищного отклонения среди нас не могло быть в принципе.
Резолюцию приняли единогласно. После этого Сотрудник с Мыслителем поехали к
Мазиле, выпили у него бутылку водки, заняли сотню до получки, обозвали
членов комиссии подонками и долго уговаривали Мазилу достать им девочек.
Художник кое-что из гравюр Мазилы спас от уничтожения и унес к себе в
мастерскую. Он решил перерисовать более или менее терпимые гравюры. Но что
бы он не срисовывал (палец, член, нос, женский зад, коленчатый вал, кишки и
т.п.), у него все равно получался то портрет Заведующего, то портрет
Заместителя, то (в лучшем случае) высокоудойная корова из газетной
передовицы. Литератор сказал по этому поводу, что у Художника здоровое нутро
и его даже силой не заставишь стать каким-нибудь ципципсионистом. Клеветник
сказал, что они даже украсть как следует не могут, ибо даже не знают, что
именно воровать нужно. Скульптуры Мазилы отчасти переплавили на утюги и
кастрюли, а остальные выкинули на мусорную свалку. После этого молодые и
прогрессивные художники, с удовольствием не знавшие о существовании Мазилы,
которого не было и не могло быть в ибанской культуре в силу ее общей
здоровости, откалывали от скульптур Мазилы куски камня и высекали из них
каких-то неведомых уродцев. Уродцы членам комиссий напоминали что-то давно
знакомое, но на выставки уже допускались.
БЕСЕДЫ О ТАЙНАХ ИСТОРИИ
На улице зверский мороз, читал Инструктор. На губе тепло, жгут доски,
заготовленные для нового сортира. В лагере Правых говорят о жратве, бабах,
орденах и портянках. В лагере Левых обсуждают проблемы мировой истории. Вся
эта писанина, говорит Уклонист, утешение для слабоумных. На самом деле,
просто одни обделывают свои делишки за счет других, из совокупности их
мелких пакостей вырастают большие. Для них выдумывают подходящее оправдание,
которое называют объективными законами. Выдумывают так, чтобы удобно было
делать новые пакости, и называют это научным предвидением. Концепция слишком
пессимистическая, говорит Интеллигент. Есть же какие-то твердые и устойчивые
опоры. Опоры есть, говорит Уклонист, но очень хрупкие. Притом они приносят
благо человечеству и страдания человеку. Если ты апеллируешь к морали,
говорит Интеллигент, то она сама зависима и переменна. Нет, говорит
Уклонист, то, что ты называешь моралью, не есть мораль. Это пропаганда,
просветительство, нравоучения. В общем, нечто вполне официальное. Настоящая
мораль всегда неофициальна. Она всегда одна. Она либо есть, либо ее нет. Она
не имеет никаких основ, кроме решения отдельных индивидов быть моральными.
Она тривиальна по содержанию, но невероятно трудна в исполнении. Не доноси,
держи слово, помогай слабому, борись за правду, не хватай хлеб первым, не
перекладывай на других то, что можешь сделать сам, живи так, будто всегда и
всем виден каждый твой шаг, и т.п. Что проще? А много ли таких людей ты
встречал? Мыслима ситуация, когда все общество держится на каком-то уровне
только благодаря тому, что в нем живет один единственный нравственный
человек. Если и такой исчезнет, то появление нового есть дело случая. Его
может и не быть. Неутешительно говорит Интеллигент. Не остается места
надежде. Мы мужчины, говорит Уклонист, и надежды нам ни к чему. Кроме того,
если уж тебе так нужны надежды, то они вполне уживаются с сознанием
невозможности и даже обреченности. Один мой знакомый говорил, что
человечество должно быть благодарно ему за ту совокупность зла, которую он
мог сделать, но не сделал. Это конечно, позиция, но позиция пассивности.
Позиция активности, говорит Уклонист, ничуть не лучше. Все самые гнусные
преступления в истории совершались во имя добра. Где же выход, спрашивает
Интеллигент. В сортире, говорит Уклонист. Выхода нет, ибо он вообще не
нужен. Проблема надумана. Некому выходить. Некуда выходить. Незачем
выходить. Надо на все посмотреть с какой-то иной точки зрения. А с какой, я
не знаю. Еще мальчишкой я вычитал в какой-то книге: "Люди бездумно творят
никчемный процесс, не имеющий смысла и цели и наугад влекущий их в ничто. И
только бессилие каждого перед безжалостной слепой силой всех придает этому
процессу черты величия и грандиозности. Усилия отдельных личностей вырваться
из него и обрести свободу ведут к успеху только путем самоуничтожения и
потому бесплодны". Запомнить запомнил, но понимать начинаю только теперь.
Жаль, слишком поздно. Пора спать. Странно, говорит Мерин, устроено общество.
Одним боком оно всегда опережает свое время, а другим всегда безнадежно
отстает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67