Хотя какая разница? Пленника у Леудаста не было — только труп. Кроме того, в окрестностях не было даже ученика чародея. Солдат вновь укрылся за валуном и принялся ждать, когда дёнки продолжат атаку.
Несколько минут казалось, что этим дело и окончится. Может быть, противник не знал, сколько вреда причинил драконий налет. А может, просто рвался в бой ничуть не больше самого Леудаста. Слышно было, как вражеский офицер распекает кого-то на своем невнятном щебечущем языке. Леудаст знал, что говорил бы в таком положении ункерлантский офицер: что если ленивые ублюдки под его началом не сдвинутся с места, он им сам устроит кровавую баню.
И те двинулись: лохматые, уродливые. Одни палили, другие под прикрытием огня продвигались вперед перебежками. Леудаст высунулся из-за валуна, сделал пару выстрелов и тут же нырнул обратно, не дожидаясь, когда его прожгут, как он прожег вражеского солдата.
Когда он понял, что его обходят справа, то решился отступить. Огненный луч опалил камни ужасающе близко, перед самым носом, но Леудаст тут же вновь прижался к земле, чтобы из другого укрытия открыть огонь по врагу.
А затем, к некоторому его удивлению, с тыла начали подходить все новые ункерлантцы, продвигаясь вперед с именем конунга Свеммеля на устах. Дьёндьёшцы загомонили разочарованно: шанс продвигуться вперед был упущен, и они это знали. Подкрепление даже приволокло с собой переносную баллисту. Как выли дёнки, когда на них посыпались начиненные огнем и светом разрывные ядра!
— Вперед, ребята! — орал ункерлантский офицер. — Выбьем их с гор, на равнину! За конунга Свеммеля, за эффективность!
Леудаст решил про себя, что пытаться силами нескольких взводов выбить дьёндьёшцев с Эльсунгского хребта — не слишком-то эффективно. Тяжело дыша, солдат скорчился за грудой камней. Он уже не первый день воевал в этих горах. И не даст какому-то безмозглому торопыге угробить себя ни за грош, когда только что пережил очередную стычку.
— Остаться в живых — тоже эффективно, — пробормотал он и никуда не двинулся.
«Пантера» мчалась по волнам на северо-запад, направляясь из Сетубала, лагоанской столицы, в альгарвейский порт Фельтре. Фернао стоял на баке и чувствовал, что работает за двоих. Чародею приходилось не только держать в голове картину становых жил — на море их положение отслеживать было сложней, нежели на суше, — но и приглядываться колдовским чутьем, нет ли поблизости военных судов Сибиу… да и Валмиеры тоже.
— Есть что-нибудь? — поинтересовался, подходя, капитан Рохелио.
— Нет, сударь. — Фернао покачал головой, отчего собранные в пучок волосы отхлестали его по плечам.
Как большинство лагоанцев, чародей был высок ростом и худощав. Волосы его казались то рыжеватыми, то каштановыми — как солнце упадет. Казавшиеся раскосыми узкие глаза с приметной складкой на веке выдавали примесь куусаманской крови.
— Тишина такая, словно мы ни с кем не воюем.
Рохелио фыркнул.
— Лагоаш, будьте любезны припомнить, ни с кем и не воюет. Это все прочие, олухи, бросили мир в костер.
Он подкрутил лихой ус: огромный и густо навощенный, в альгарвейском стиле.
— Словно никто в мире ни с кем не воюет, — поправился Фернао: как любой чародей, достойный своего диплома, он был изрядным педантом. — В Шестилетнюю войну мы встали на одну из сторон, — заметил он после небольшой паузы.
— И получили с этого просто-таки ошеломительный барыш, — парировал капитан «Пантеры», фыркнув снова. — Давайте посчитаем: тысячи — десятки, сотни тысяч — убитых, еще больше искалеченных, государственный долг, с которым страна только-только расплатилась, половина флота на дне морском… а вы предлагаете повторить? Вот что я об этом могу сказать! — И он осторожно сплюнул за борт — подветренный, конечно.
— Я вовсе не имел в виду, что мечтаю о новой войне, — отозвался Фернао. — Мой старший брат остался в лесах под Приекуле. Я его и не помню почти: мне тогда шесть, не то семь лет было. Я потерял дядю — матушкиного младшего брата — и кузена, еще один кузен вернулся домой без ноги… — Чародей пожал плечами. — Понимаю, ничего особенного. Многие семьи в Лагоаше могли бы рассказать и пострашнее истории. А еще больше семей ничего не расскажут — никого после войны не осталось.
— Вот это точно! — Рохелио картинно кивнул. Он все делал картинно — приверженность капитана альгарвейскому стилю не ограничивалась усами. — Тогда отчего же такое кислое лицо при слове «мир»?
— Не то горько, что мы не ввязались в войну, — промолвил Фернао. — А то, что весь остальной мир в нее затянуло. Страны восточного Дерлавая пострадали не меньше нашего.
— И Ункерлант, — вставил Рохелио. — Про Ункерлант не забывайте.
— Ункерлант, конечно, тоже относится к восточной части Дерлавая… в некотором роде, — слегка усмехнулся Фернао, но улыбка его быстро увяла. — В Войне близнецов они пострадали сильней, чем в войне с альгарвейцами — а те были неласковы.
Рохелио презрительно поджал губы.
— Да уж, друг друга они резали очень… эффективно .
Фернао горько хохотнул.
— Конунг Свеммель научит ункерлантцев эффективности не раньше, чем король Ганибу — своих подданных скромности.
— Но у Ганибу есть хоть капля соображения — столько и от валмиерца можно ожидать, — заметил Рохелио. — Он не пытается переделать натуру своих подданных. — Капитан всплеснул руками. — Ну вот! Видите, друг мой? Вдвоем мы разрешили все проблемы мира!
— Кроме одной: как заставить мир обратить на нас внимание, — отозвался Фернао, чья язвительная натура только оттеняла экстравагантные выходки Рохелио.
Впрочем, о деле капитан не забывал.
— Если мы идем обходным курсом, мой чародейный друг, не пора ли менять становую жилу?
— Если бы мы вправду хотели пойти в обход, мы бы подняли паруса — паруса на мачтах, как во дни Каунианской империи, — заметил Фернао. — Тогда мы могли бы пройти мимо берегов Сибиу на расстоянии плевка, и никто бы не заметил.
— О да, без сомненья! — Рохелио вздернул брови. — И стоило бы налететь буре, как нас размазало бы по Клужским рифам. Нет уж, спасибо! В те времена, конечно, были мужи — безголовые от рождения, вот что я скажу. Плыть по воле ветра, наугад, без помощи сил земли? Да кто в здравом уме на такое осмелится?
— Например, невежда, — ответил Фернао. — Или яхтсмен. Но поскольку я не тот и не другой…
Чародей снял висевший на шее амулет из янтаря и магнетита в золотой оправе и стиснул в ладонях, чувствуя, как течет волшебство по становой жиле, вдоль которой мчалась «Пантера». Он не мог бы описать словами это ощущение, но выучился его толковать.
— До пересечения жил — три минуты, капитан, может, четыре.
— Тогда пойду встану к румпелю сам, — проговорил Рохелио. — Этот обормот-рулевой, должно быть, в носу ковыряется или сам с собой любится. Сколько ни кричи, а мы так и будем переть по жиле, прямо сибам в глотку.
Не дожидаясь ответа, он поспешил в рубку. Фернао знал, что капитан возводит напраслину на рулевого. А еще прекрасно понимал, что капитан знает, насколько возмутительно себя ведет, поскольку в лицо тот всегда обращался к рулевому с наилучшим почтением. Рохелио был, возможно, сумасброд, но не дурак.
Потом чародей забыл о Рохелио, забыл обо всем, отдавшись протекающему сквозь амулет, сквозь его тело чувству, которому служил не столько субьектом, сколько проводником, подобно тому, как становая жила была проводником сил, которые ощущал Фернао. Когда токи сил затрепетали перед ним, чародей чуть наклонился и резко вскинул правую руку.
Палуба вздыбилась под ногами. «Пантера» совершила поворот на правый борт. Никакой парусник не смог бы сменить курс так резко — словно тот был прочерченной по угольнику линией. Фернао не мог видеть, где пересекаются под волнами становые жилы, но и не нуждался в этом — для того ему служили иные чувства.
Убедившись, что поворот выполнен удачно, чародей повесил цепочку обратно на шею. Привычный вес амулета вернулся на свое место над сердцем. Рохелио помахал ему с мостика, и Фернао ответил ему тем же. Чародей гордился своей работой. Особенно когда выполнял ее хорошо.
Внезапно на лицо его набежала тень. Вновь сорвав с шеи амулет, он впился в него пальцами и замахал уже не на шутку.
— Капитан! — заорал он. — У нас скоро будет компания!
— Что чуется? — крикнул в ответ Рохелио, сложив ладони рупором.
— Дрожь в становой жиле… нет, двойная дрожь! — поправился Фернао. — Два корабля на нашем курсе, приближаются. Встретим их через час, может, чуть меньше.
Рохелио отпустил пару соленых словечек.
— Они знают, что мы здесь? — осведомился он.
— Да, если только их чародеи не дрыхнут на вахте, — ответил Фернао.
Капитан «Пантеры» облегчил душу еще раз.
— Это, — он все еще пытался бодриться, — случайно не наш альгарвейский конвой?
Фернао нахмурился снова — такая мысль ему в голову не пришла — и сосредоточился на амулете.
— Мне кажется, это не альгарвейцы, — промолвил он наконец, — но точно не скажу. У Сибиу и Альгарве свои приемы становой магии, от наших они не сильно отличаются. Но не валмиерские, точно: у Валмиеры и Елгавы особый стиль.
Рохелио спустился с мостика, чтобы не надрывать горло.
— Сибы, точно, — предрек он. — Вот сейчас станет интересно.
— Мы же нейтральная страна, — напомнил Фернао. — Сибиу нуждается в торговле с нами больше, чем Альгарве: их острова далеко не все родят, в чем нуждается страна. Если они заградят нам путь, то попадут под эмбарго. Надо быть дураком, чтобы полагать, будто король Витор станет попусту бросаться подобными обещаниями, — а сибы не дураки.
— У них война, — ответил Рохелио. — Когда воюешь — головой не думаешь. Всякий, кто об этом забывает, — точно дурак, дражайший мой чародей.
— Вполне возможно. — Фернао отвесил ему церемонно-вежливый поклон. — Но вот что я скажу вам, дражайший капитан: если Сибиу начнет очень сильно мешать лагоанской торговле, король Витор не ограничится эмбарго. Он вступит в войну… и тут уже сибам надеяться не на что.
— Сибиу против нас и Альгарве? — Рохелио поджал губы, потом кивнул. — Да, вы правы, хотя якорь мне в глотку, если мне по душе мысль о союзе с королем Мезенцио.
— Мы будем не союзниками, а совражниками, — ответил Фернао. — Ункерлант и Куусамо воюют с Дьёндьёшем, но они не союзники.
— А вы бы стали заключать союз с Ункерлантом? Да я скорей стисну зубы и поцелую Мезенцио в лысину, — огрызнулся Рохелио и тут же оскалился в жуткой гримасе. — Но если сибы подговорят Куусамо ударить нам в спину…
— Не будет такого, — возразил Фернао и понадеялся про себя, что окажется прав. Во всяком случае, у него была причина так думать: — Куусамо не станет воевать на два фронта.
Капитан хмыкнул.
— Ммм… может быть. Я бы на два фронта точно воевать не хотел. Царской брадой клянусь — я и на один-то фронт рваться не стану.
Его прервал окрик с «вороньего гнезда»:
— Два корабля на западном горизонте! Похожи на сибианские фрегаты!
Рохелио кинулся на мостик.
Фернао глянул на запад. Тощие акульи силуэты быстро приближались. Без сомнения — сибианские фрегаты, ощерившиеся станковыми жезлами и баллистами, чьи сверкающие снаряды могли изувечить торговый корабль с расстояния в несколько миль. «Пантера» не могла ни скрыться от преследователей, ни сражаться с ними.
— Почтенный чародей, нас вызывают по кристаллу, — окликнул его Рохелио. — Вы же говорите по-сибиански? У меня выходит скверно, а лагоанского тот ублюдок, с которым я беседую, почти не понимает.
— Говорю.
Фернао поспешил на мостик. Сибианский, альгарвейский и лагоанский языки были сродственны, но первые два походили друг на друга, как родные братья, в то время как лагоанский приходился им седьмой водой на киселе, растерявшей общие для всего семейства склонения и обильно пополнившийся куусаманскими и каунианскими корнями.
Из кристалла «Пантеры» на чародея смотрел мужчина в иссинязеленом мундире военно-морского флота Сибиу. Фернао представился на его родном языке, после чего перешел к делу:
— Кто вы и чего требуете?
— Капитан Пропатриу, фрегат королевского флота Сибиу «Пронзающий», — ответил моряк. Слова его эхом отдавались в тесном шаре. — Ложитесь в дрейф и будьте готовы принять на борт наших инспекторов.
Когда чародей перевел, Рохелио решительно мотнул головой.
— Нет, — промолвил Фернао. — Мы направляемся по своим законным делам. Не вмешивайтесь или пеняйте на себя.
— Вы направляетесь в Альгарве, — возразил капитан Пропатриу. — Мы обыщем ваше судно.
— Нет, — повторил Фернао. — По распоряжению короля Витора мы не потерпим никаких препон нашей торговле с любой из держав и готовы подкрепить свое решение эмбарго — или более серьезными мерами. Может ли Сибиу позволить себе это?
— Вонючие надменные лагоанцы, — пробормотал Пропатриу. Фернао сделал вид, будто не слышал. Видно было, как сибианский моряк берет себя в руки.
— Ждите, — бросил тот в толщу кристалла, и отполированный камень опустел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106