Поначалу он улыбался, потом хмурился, потом скалился зверски и вместо «Держи!» орал поначалу: «Иди отсюда!» — а затем: «Пошел козла трахать!»
Рассасывалась толпа обуданцев куда медленней, чем собралась. Те, кто денег не получил, — то есть большинство — уходили разочарованные и злые, осыпая Боршоша проклятьями на обуданском, дьёндьёшском и куусаманском подобно тому, как первая счастливая пара осыпала его хвалами. «Козлый рог тебе в зад!» — взвизгнула тощенькая туземка, прежде чем благоразумно скрыться за углом.
— Пресветлые звезды! — пробормотал Боршош, когда они с Иштваном выбрались наконец, из толпы, и утер лоб рукавом. — Нескоро я попробую повторить этот фокус.
— Точно, сударь, — серьезно отозвался Иштван. — Если их отправить куда подальше, они не обижаются. Точно нищие у нас дома — привыкли слышать «нет», потому что слышат это куда чаще, чем «да». Но если дашь одному хоть грош, то не отстанут, покуда не выклянчат остальное.
Боршоша до сих пор трясло.
— Дома нищие — это все больше увечные или шлюхи, слишком старые и потасканные, чтобы продавать себя и дальше. А это были торговцы, ремесленники, их родня: люди, способные прожить безбедно. Зачем им позорить себя ради серебряной монетки, когда они и так не голодают?
Иштван пожал плечами.
— Кто их знает, этих иноземцев? Они всего лишь чужаки. Но вот что я вам скажу, сударь: первый обуданец, наделенный воинской гордостью или хотя бы чем-то похожим, которого я встречу, будет первым.
— Это я и сам видел, хотя и не так приметно, как сегодня, — ответил лозоходец задумчиво. — Да и с чего бы иметь здешним жителям воинскую гордость? Против нас, против даже куусаман — какие они воины? Им не устоять против жезлов, ядер и боевых драконов с копьями, луками и зубчатыми дубинами. Неудивительно, что они лишились стыда.
— Надо же, как выходит… — пробормотал Иштван скорее себе под нос, чем в ответ чародею. Стоило ему увериться, что его командир — полный олух, как лозоходец выдавал идею, над которой солдат потом ломал голову несколько дней.
— Так во многих краях случалось, — продолжал Боршош. — Жители Дерлавая — да и лагоанцы с ними, и куусамане проклятые — слишком много знают о чародействе, чтобы кто-то другой смог противостоять им. Слишком много мы знаем и о механике, хотя она стоит меньшего. Было несколько поколений назад одно племя на острове в Великом северном море, где все мужчины покончили с собой, потому что елгаванцы — кажется, то были елгаванцы — били их в каждом бою. Поняли, что не могут победить, и не могли больше терпеть поражений…
— Это, по крайней мере, был отважно, — промолвил Иштван. — А обуданцы лебезят и шарахаются.
— Не так все просто, — отозвался лозоходец. — Обуданцы остаются на свете, чтобы и дальше лебезить и шарахаться. А когда те островитяне покончили с собой, они убили свое племя. Иной народ взял их женщин. Иной народ захватил их земли. Иной народ присвоил их владения. Имя их умерло и не возродится.
— Оно живо! — возразил Иштван. — Оно живо даже в памяти их врагов! Если не так, сударь, то откуда вам известна их история?
— Я в некотором роде ученый, — признался Боршош. — Мое ремесло — узнавать подобные странные случаи. Елгаванцы записали историю того племени, а кто-то счел ее достаточно интересной, чтобы перевести на наш язык, чтобы такие, как я, смогли прочесть о ней. Сомневаюсь, чтобы потомки того племени, если они еще существуют, имели о ней хоть малейшее понятие. Такого ответа будет достаточно?
— Вполне, — согласился Иштван. — Если мои праправнуки забудут о подвигах Дьёндьёша в этой войне, стоит ли нам ее вообще вести?
— Вот именно, — заключил Боршош и оглянулся. — Теперь, когда мы избавились наконец от этой своры проклятых попрошаек, — где там была лавка, о которой ты говорил?
— За этим углом, сударь, — ответил Иштван, — и дальше примерно на полдороге до леска. — Когда они свернули за угол, он указал пальцем: — Вон тот домишко, с которого зеленая краска облезает.
Боршош кивнул.
— Вижу.
Обогнав Иштвана, он распахнул дверь и остановился на пороге, ожидая, что солдат присоединится к нему, а когда тот остался на улице, приподнял недоуменно бровь.
— Заходи со мной!
— Не стоит, сударь, — пробормотал Иштван. — Вы идите, покупайте, а я вас тут подожду…
— Серебришка не хватает? — спросил чародей. — Не волнуйся. Ты был мне доброй подмогой с того дня, как меня прислали на остров. Если желаешь, я и тебе куплю.
Иштван поклонился.
— Вы очень добры, сударь, — ответил он вполне искренне — обычный офицер, даже сержант, не выступил бы с предложением столь щедрым. — Но не стоит. Мне такую штуку и отсылать-то некому. Да и… — Он прокашлялся. — Если бы и прислал, в нашей долине долго еще кости перемывали бы новомодным городским штучкам.
Боршош пожал плечами.
— Так меньше поводов для клановых войн. Не знаю, как этого не понимают в горных долинах, когда даже обуданцам понятно. — Иштван только плечами пожал. Чародей — тоже. — Ладно, воля твоя.
Он нырнул в лавку. Проходившая мимо старушка попросила у солдата денег. Иштван посмотрел на нее, как на пустое место. Туземка поковыляла дальше по узкому переулку. Она не ругалась — все равно никому еще не удавалось выклянчить у этого парня хоть медяк.
Вскоре Боршош вышел, сжимая в руках нечто вроде длинной и толстой сардельки, обтянутой глянцевой кожей.
— Неплохо сторговались, — полным счастья голосом поведал он. — Следующим же транспортом отправлю жене. Пускай лучше Дьердьели пользует эту штуку и вспоминает обо мне, чем ищет другого мужчину, а с ним неприятностей на мою голову, а?
— Как вам будет угодно, сударь, — ответил Иштван.
Боршош расхохотался. Иштван — тоже, когда сообразил, что именно ляпнул. В конце концов, игрушку чародей покупал не ради того, чтобы себе угодить… а чтобы себя успокоить.
Дождь лил стеной. Гаривальду бы радоваться, что не снег, — Аннора так была в восторге. Теперь, когда морозы кончились, она могла выгнать скотину из дома в хлев и работы у нее становилось куда как меньше.
А вот Гаривальд о себе не мог сказать того же. Как только земля оттает, начнется пахота и сев. Весна была для него самым тяжелым временем года. Кроме того, вскоре дороги просохнут, и по ним смогут проехать инспекторы. Прибытия их крестьянин ожидал с тем же восторгом, что и налета саранчи.
Гаривальд натянул поношенные сапоги.
— Куда собрался? — резко поинтересовалась Аннора.
— Пойду дам свиньям помоев, — ответил он. — Чем скорей наберут жирку, тем скорей сможем их зарезать. И кроме того, — он хорошо знал жену, — разве ты не хотела, чтобы я поменьше путался у тебя под ногами?
— Смотря как, — ответила Аннора. — Когда ты напиваешься дома, то просто валишься с ног. А если напиваешься в корчме, то непременно ввяжешься в драку. А мне твою рубаху то зашивать, то застирывать!
— Я разве что-нибудь про корчму говорил? — обиделся Гаривальд. — Я сказал: пойду свиней кормить. Вот и все.
Аннора не ответила вслух, но взгляд, которым она одарила мужа, был весьма красноречив. Уши Гаривальда заалели. Жена его тоже хорошо знала.
Выбравшись из дома, Гаривальд ощутил себя беглым каторжанином. Перебравшись вброд через грязную лужу, он вывалил перед свиньями полное ведро очистков от репы и прочих вкусностей в том же роде. Свиньи были в восторге. Если бы им бросили гнилую солому, они и ее, наверное, сожрали бы с удовольствием.
Поставив ведро на крыльце, Гаривальд решил было зайти в дом — и тут же раздумал. На улице ему приходилось сносить всего лишь стылый дождь и грязь под ногами: какая мелочь в сравнении с жениным острым язычком.
И он не единственный остался на улице, невзирая на непогоду.
— Раз уж я здесь, — пробормотал Гаривальд себе под нос, — можно и пройтись, поздороваться. Так оно эффективней.
Он посмеялся. В деревне вроде Зоссена, куда инспекторы заглядывали редко, ункерлантцы могли посмеиваться над любимым словечком конунга Свеммеля… если никто не слышал.
Дождь барабанил по шапке, по суконной накидке. Грязь — густая и липкая, еще глубже, чем по осени, — пыталась засосать и проглотить сапоги. Каждый шаг требовал усилия. Гаривальд поглядывал, чтобы жидкая грязь не затекла за голенище — такое случалось чуть не каждый год, но обычно ближе к концу распутицы.
Когда первым же, кого увидал Гаривальд за завесой дождя, оказался староста Ваддо, крестьянин пожалел, что не пошел все-таки домой. И Ваддо его приметил. Это значило, что Гаривальду остается или пройти мимо — что было бы грубо, или подойти и заговорить — что было противно. С охотой или нет, а Гаривальд двинулся к нему. Ваддо был, ко всем прочим недостаткам, злопамятен.
— Доброго тебе дня, Гаривальд, — промолвил староста голосом настолько елейным и ласковым, словно с инспектором разговаривал.
— И тебе того же, — ответил Гаривальд.
Изображать радость ему пришлось не столь мучительно, как он подумал было. Чем ближе он подходил, тем яснее видел сквозь дождь, как тяжело старосте пробираться по грязи. После того как Ваддо сломал лодыжку, ему приходилось ковылять с палкой, но по весенней распутице от палки было немного проку: вместо того чтобы помогать хозяину, она только глубже уходила в землю.
— Чтобы наступающий год был благосклонен к тебе и твоей семье, — продолжал Ваддо. — Чтобы урожай твой был богат…
«Чтобы ты заткнулся и оставил меня в покое», — подумал Гаривальд, а вслух ответил:
— И тебе того же желаю.
Это была совершеннейшая правда — или почти правда. Все, что могло навредить полю старосты, будь то саранча, гниль или непогода, скорей всего затронет и урожаи остальных жителей деревни, не исключая самого Гаривальда.
Ваддо склонил голову, отчего дождевая вода потекла с полей шляпы не на спину, а вперед, на глаза.
— Ты всегда был вежлив, Гаривальд, — заметил он.
«Это потому что ты не знаешь, о чем я говорю за твоей спиной». Но Гаривальд всегда осторожно выбирал, с кем и о чем говорить за спиной старосты. Некоторые в деревне были инспекторами Ваддо так же, как люди в сланцево-сером служили конунгу. Очевидно, осторожность не подвела Гаривальда — старосте никто не донес.
— Благодарю, — промолвил он, стараясь не отстать от Ваддо в лицемерии.
Получилось: физиономия старосты под широкими полями шляпы просветлела.
— Да, — заметил он, — благодаря таким людям, как ты, наш Зоссен выбивается в люди!
— А? — вежливо поинтересовался Гаривальд, пытаясь скрыть тревогу.
Деревня его устраивала какая есть, спасибо большое!
— В люди! — повторил староста и — чудо из чудес — подмигнул Гаривальду.
— Может быть — всего лишь может быть, имей в виду! — найдется способ поставить в Зоссене хрустальный шар. А если мы принесем в деревню кристалл, это будет все равно что привести весь мир в нашу деревню!
В восторге он раскинул руки, не сбрасывая плаща, как бы пытаясь показать, что будет это просто замечательно.
В чем Гаривальд сомневался всей душою. Не так давно они с Аннорой порешили, что без кристалла в Зоссене куда как лучше. Менять свое мнение он не видел причины. Будучи ункерлантским крестьянином, подобным большинству ункерлантских крестьян, он вообще редко видел причину менять свое мнение о чем бы то ни было.
— Это как? — поинтересовался он, ничем своих мыслей не выдавая. — Силовых родников поблизости нет. Становых жил тоже не находится. Что же до волшбы… до волшбы нам как до небес, вот что я скажу.
— Ну разве не жалость? — искренне посетовал Ваддо. — Сколько всего смогли бы мы совершить, когда бы в наших краях магия работала. А она заработает, очень скоро, уж поверь мне!
— Это как? — снова спросил Гаривальд. — Из камня воды не выжмешь — нету в нем воды. Из земли без становых жил волшебства тоже не получишь.
— Уж как это делается, не знаю, — ответил Ваддо. — Я-то не чародей. Но если получится — ну не здорово ли будет? Все нам ведомо станет, что в мире творится, и не придется ждать, покуда в Зоссен заявится какой-нибудь коробейник с новостями.
— Оно, быть может, и неплохо, — ответил Гаривальд. Ему показалось неразумным прямо заявить старосте, что он дурак и затея его дурацкая. Но намекнуть он сумел: — Правда, к нам когда ни придет, а все новость.
— Но этого же мало! — воскликнул Ваддо. — Когда в Зоссен приходят соседи да коробейники, я хочу, чтобы мы им могли новости передавать, а не выпрашивать, как старая Файлейба просит на хлеб, потому что у нее муж и дочка преставились, а младшая дочка сбежала с тем жестянщиком!
— Да мне-то все одно, — промолвил Гаривальд. На самом деле ему было далеко не все одно, но его надежды шли вразрез с надеждами Ваддо. Он пожал плечами, отчего с плаща градом посыпались капли, и добавил: — Мы же не в Котбусе или того похлеще.
— А разве не здорово было бы? — спросил староста. — Зоссен, Котбус юга! Ну не чудесно ли звучит?
Гаривальд переступил с ноги на ногу, чтобы не утонуть в грязи, и снова пожал плечами, вместо того чтобы рявкнуть старосте, что ему вовсе неохота из родной деревни делать какой-то там Котбус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106