Противник рухнул на землю, обожженный и все еще пламенеющий. Напитанный серой и ртутью драконий огонь негасимо цеплялся за плоть.
Взревев торжествующе, дракон Сабрино плюнул огнем вслед поверженному противнику, и полковник огрел зверя стрекалом. Пламя еще понадобится ему в будущих боях. Сабрино оглянулся, высматривая, кому из товарищей может понадобиться его помощь, и не нашел таких. Большая часть фортвежских (и один или два, заметил он с горечью, помеченных цветами Альгарве) драконов уже обрушились наземь, окутанные огнем. Нескольким врагам удалось уйти на запад, в направлении крошечного клочка земли, который еще удерживала армия Фортвега. Один дракон, чей седок подвернулся под луч противника, бросался на своих и чужих, враз одичав, пока его тоже не отправили в краткий полет к земле.
С востока надвигалась новая стая драконов — эти шли ниже под весом нацепленных на упряжь тяжелых ядер.
Когда снаряды посыпались на Вихтгару, Сабрино широко ухмыльнулся.
— Чудесная маленькая война! — вскричал он восторженно. — Чудесная!
Оккупация. Эалстан, конечно, слыхивал это слово до войны — слыхивал не раз и думал, что знает его смысл. Теперь ему довелось изведать горькую разницу между знанием и опытом.
Оказалось, что оккупация — это когда по улицам Громхеорта вышагивают альгарвейские солдаты: все с жезлами наизготовку, и все думают, что каждый встречный должен понимать по-альгарвейски. Тех, кто не знал ни слова на этом неблагозвучном щебечущем наречии — на слух Эалстана оно походило на сорочью болтовню, — могли пристрелить за одно это. И никто не в силах был покарать альгарвейцев за убийство. Командиры их за это, должно быть, награждали.
Оказалось, что оккупация — это когда мать и сестра должны торчать дома и по делам или за покупками посылать Эалстана или его отца. Альгарвейцы чинили не так много насилия, но этого хватало, чтобы приличная фортвежка не вздумала рисковать.
Оказалось, что оккупация — это когда в дом набиваются кузен Сидрок и его родня, потому что шальное ядро превратило их дом в руины. Эалстан понимал, что с тем же успехом это мог оказаться его дом. И тогда он ходил бы, будто оглоушенный, как Сидрок и его отец, брат Хестана, потому что тогда его, а не кузена, сестра и мать были бы похоронены в развалинах.
Оказалось, что оккупация — это когда на каждой стене, которую не обрушило взрывом, налеплен плакат на безграмотном фортвежском. Одни заявляли: «Каунианские царства внесли вас в эту войну». Другие: «Почему вы, фортвеги, за кауниан умирать?» Эалстан не питал добрых чувств к тем каунианам, что селились в границах Фортвега, — разве что когда заглядывался на светловолосых девушек в тугих панталонах. Но если альгарвейцы так старались посеять ненависть к ним, значит, что-то в них должно найтись хорошее!
Оказалось, что оккупация — это когда не имеешь понятия, что случилось с твоим братом Леофсигом. Выносить это было трудней всего.
И все же, хотя эрл Брорда бежал, а в его замке окопался альгарвейский комендант, жизнь продолжалась.
Сестра сунула в полотняный мешок несколько соленых оливок, кусок твердого белого сыра, шмат колбасы с чесноком и горсть изюма.
— Держи, — бросила она. — И не задерживайся. В школу опоздаешь.
— Спасибо, Конберга, — ответил юноша.
— Не забудь по дороге домой зайти к булочнику и купить хлеба, — напомнила Конберга. — А если все булочные будут закрыты, притащи от мельника десять фунтов муки. Хлеб испечь мы с мамой и сами можем.
— Ладно… — Эалстан запнулся. — А если у мельника тоже не будет муки?
— Тогда, — раздраженно ответила сестра, — будем голодать. Что меня вовсе не удивит. Сидрок! — крикнула она. — Ты уже готов? Учитель тебя выдерет как козу и будет прав!
Не успев вытащить черепаховый гребень из густых темных кудрей, Сидрок скатился по лестнице в кухню, чтобы получить такой же, как у Эалстана, обед.
— Побежали, — бросил Эалстан. — Конберга права: если опять опоздаем, о наши спины розги сломают.
— Наверное, — безразлично пробормотал Сидрок.
Быть может, ему хорошая трепка и помогла бы выйти из меланхолии, но Эалстану — нет, и ему вовсе не хотелось заработать розог только оттого, что кузен до сих пор не пришел в себя. Ухватив Сидрока за рукав, он вытащил его на улицу.
Мимо дома никто из альгарвейцев в тот момент не вышагивал, за что Эалстан возблагодарил силы горние. От одного вида килтов у него начинали болеть зубы. Проходить мимо захватчиков без насмешек тоже было мучительно, но рисковать жизнью юноша не собирался. Оккупанты не только с женщинами обходились как им вздумается.
Эалстан был уверен, что Леофсиг и его товарищи не творили ничего подобного на альгарвейской земле. Нет, сама мысль о том, что Леофсиг и его товарищи могли сотворить нечто подобное, не приходила юноше в голову. А даже если и творили, значит, альгарвейцы заслужили кару.
Завернув за угол, Эалстан вышел на главную улицу, где стояла его школа. Тут он уже не мог притворяться перед собой, что Громхеорт остается свободным фортвежским городом. Во-первых, через каждые несколько кварталов на улице стояли альгарвейские посты. Во-вторых, повсюду проросли поганками таблички на чужеземном языке, где сами буквы были начертаны так замысловато, что их едва можно было прочесть, особенно Эалстану, привычному к угловатым фортвежским письменам. А в-третьих, проходя главной городской улицей, юноша ясно видел, как пострадал Громхеорт, прежде чем сдаться на милость победителя.
Альгарвейцы сгоняли горожан на расчистку завалов.
— Работа, твою проклять! — орал солдат в юбке на скверном фортвежском.
Фортвежцы и кауниане, которых захватчики согнали на принудительные работы, уже швыряли в телеги битую черепицу, обломки кирпичей, ломаные доски. Какая-то каунианка нагнулась, чтобы подобрать кирпич, и альгарвейский солдат неторопливо погладил ее по ягодицам.
Та с возмущенным вскриком выпрямилась. Солдаты расхохотались.
— Работа! — приказал тот, что дотронулся до каунианки, и взмахнул жезлом.
Лицо женщины походило на застывшую маску. Она нагнулась снова, и солдат опять погладил ее. В этот раз каунианка продолжала трудиться, словно ее мучителя не существовало на свете.
Эалстан торопливо проскочил мимо рабочих, чтобы альгарвейцы и его не отправили кидать кирпичи. Сидрок последовал за ним, поминутно глядя ошеломленно и жадно, как развлекаются солдаты.
— Да пошевеливайся! — нетерпеливо крикнул ему Эалстан.
— Силы горние, — пробормотал Сидрок скорее себе под нос, чем обращаясь к двоюродному брату. — Вот хорошо бы так… с девчонкой…
— Еще бы — когда она не против, — ответил Эалстан, хотя ему потребовалось изрядно напрячь воображение, чтобы представить девушку, которая захочет, чтобы он так поступил с ней. Но, невзирая на это, он подметил тонкое отличие, от Сидрока ускользнувшее. — Он не с ней это делал. А над ней. Ты ее лицо видел? Да если бы взглядом можно было убивать, она бы всех вонючих рыжиков в городе спалила!
Сидрок мотнул головой.
— Она же просто каунианка.
— Ты думаешь, тому альгарвейцу не все равно? — парировал Эалстан и сам же покачал головой. — Нет, он бы с… — Юноша чуть было не сказал «с твоей матерью», но осекся: удар был бы сильней, чем следовало, — с Конбергой поступил так же. Для людей Мезенцио разницы нет.
— Они победили, — горько буркнул Сидрок. — Вот что получают победители: право творить что хотят.
— Пожалуй, что так, — вздохнул Эалстан. — Я не думал, что мы можем проиграть.
— Еще как смогли, — проворчал Сидрок. — Могло быть еще хуже, веришь? Или ты бы лучше оказался на западе, чтобы по Громхеорту разгуливали кровососы конунга Свеммеля? Если уж выбирать между ними и альгарвейцами…
— Если уж выбирать, я бы выбрал, чтобы все они провалились куда поглубже. — Эалстан вздохнул. — Да только нет такого заклятья. А жалко.
До школы они добрели как раз к первому звонку и ворвались в класс словно ошалелые — Сидроку, невзирая на меланхолию, вовсе не хотелось заработать розог.
— Нет чтобы альгарвейцам сюда ядро уронить! — раздраженно пробормотал он, усаживаясь на табурет.
Но учителя классического каунианского в классе не оказалось, и заметить их опоздания — и покарать — было некому. Вздохнув облегченно, Эалстан обернулся к соседу по парте.
— Что, мастеру Бэде вздумалось облегчиться? — шепотом поинтересовался он.
— Да нет вроде, — ответил сосед. — Я его все утро не видел. Может, альгарвейцы его погнали камни таскать.
— Пускай сам розог попробует, — заметил Эалстан.
Зрелище подвергавшейся насилию каунианки взволновало его. Мысль о том, что на принудительные работы могли забрать школьного учителя, не вызывала никакого смятения.
В комнату вошел какой-то незнакомый тип — фортвежец и вовсе не мастер Бэда, хотя в руке он сжимал такую же указку.
— Меня зовут мастер Агмунд, — объявил он. — С сегодняшнего дня по приказу оккупационных властей занятия классическим каунианским отменяются, поскольку сие наречие признано бесполезным, как будучи устарелым и старомодным, так и потому, что народы каунианского происхождения вознамерились коварно погубить Альгарвейское королевство.
Шпарил он, словно по бумажке. У Эалстана отвалилась челюсть. Мастер Бэда и другие учителя каунианского вколотили в него — подчас в буквальном смысле слова — что любой мало-мальски культурный житель Дерлавая обязан, вне зависимости от происхождения, владеть древним наречием свободно. Что же они — лгали все время? Или у альгарвейцев свои соображения на этот счет?
Агмунд тут же ответил на незаданный вопрос:
— Вместо этого вас будут учить альгарвейскому. Мне выпало стать вашим преподавателем по этому предмету. Будем знакомы.
Одноклассник Эалстана, парень по имени Одда, вскинул руку.
— Учитель, — поинтересовался он, когда Агмунд кивнул, — а от солдат в городе мы учиться языку не можем? Вот, например, устойчивый оборот «За сколько переспать с твоей сестрой?» я уже могу повторить.
В классе воцарилась гробовая тишина. Эалстан уставился на товарища, восхищенный его смелостью. Агмунд тоже уставился, но с иным выражением лица. Надвинувшись на Одду, он устроил ослушнику такую порку, какой Эалстану видеть еще не доводилось.
— Мой юный умник, — заметил Агмунд по ходу дела, — будь твои слова вполовину так смешны, как тебе кажется, они были бы вдвое смешней, чем на самом деле.
Когда наказание закончилось, начались уроки. Агмунд оказался вполне способным преподавателем и альгарвейским владел вполне свободно. Эалстан послушно повторял слова и фразы по указке учителя. Учить альгарвейский он совершенно не желал, но получить розог юноше хотелось еще меньше.
Тем вечером они с Сидроком, перебивая друг друга, рассказали историю с Оддой за семейным столом.
— Мальчик поступил отважно, — заметил отец Сидрока.
— Точно, дядя Хенгист, — согласился Эалстан.
— Отважно, да, — промолвил отец, переводя взгляд с Эалстана на Сидрока, а потом на брата. — Отважно, но глупо. Парень пострадал за это, как вы с двоюродным братом рассказали, и, если меня не обманывает предчувствие, его страдания еще не окончены. А страдания его семьи только начинаются.
Хенгист хрюкнул, словно от удара под дых.
— А ты прав, скорей всего, — проговорил он. — Конечно, этот их новый учитель — альгарвейский лизоблюд. Все, что услышит он, узнают и рыжики. — Он ткнул пальцем в грудь Сидрока. — Мы и так довольно страдали. Что бы вы ни думали об этом новом учителе, держите свое мнение при себе. Не позволяйте ему догадаться, или мы все поплатимся за это.
— Не такой он противный. — Сидрок пожал плечами. — Да и альгарвейский учить куда проще, чем старинный каунианский.
Хенгист имел в виду совсем другое. Эалстан, в отличие от Сидрока, понял это. Оказалось, что оккупация — это когда приходится понимать такие вещи. Если Сидрок этого не усвоит очень скоро, то пожалеет об этом — он и все вокруг него.
Мать Эалстана поняла.
— Берегите себя, мальчики, — проговорила Эльфрида.
Это тоже был хороший совет.
Следующим утром Одды на занятиях по альгарвейскому не было. И вообще он в школу не пришел. И на следующий день тоже. Больше Эалстан с Сидроком его не видели никогда. Юноша усвоил урок. И очень надеялся, что его двоюродный брат поймет.
Царь Шазли отправил в рот последний кусочек пирога с изюмом и фисташками, облизнул пальцы и глянул на Хадджаджа из-под опущенных ресниц.
— Похоже, что конунг Свеммель все же не собирался нападать на Зувейзу, — заметил он.
Когда сюзерен переходил к делу, Хадджаджу приличия не мешали поступить так же, невзирая на то, что его пирог лежал на тарелке недоеденным.
— Скажите верней, ваше величество, что конунг Свеммель пока не собирался нападать на Зувейзу, — отозвался он.
— Ты говоришь это даже после того, как Ункерлант и Альгарве разделили между собой Фортвег, как человек ломает напополам очищенный апельсин, чтобы поделиться с другом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Взревев торжествующе, дракон Сабрино плюнул огнем вслед поверженному противнику, и полковник огрел зверя стрекалом. Пламя еще понадобится ему в будущих боях. Сабрино оглянулся, высматривая, кому из товарищей может понадобиться его помощь, и не нашел таких. Большая часть фортвежских (и один или два, заметил он с горечью, помеченных цветами Альгарве) драконов уже обрушились наземь, окутанные огнем. Нескольким врагам удалось уйти на запад, в направлении крошечного клочка земли, который еще удерживала армия Фортвега. Один дракон, чей седок подвернулся под луч противника, бросался на своих и чужих, враз одичав, пока его тоже не отправили в краткий полет к земле.
С востока надвигалась новая стая драконов — эти шли ниже под весом нацепленных на упряжь тяжелых ядер.
Когда снаряды посыпались на Вихтгару, Сабрино широко ухмыльнулся.
— Чудесная маленькая война! — вскричал он восторженно. — Чудесная!
Оккупация. Эалстан, конечно, слыхивал это слово до войны — слыхивал не раз и думал, что знает его смысл. Теперь ему довелось изведать горькую разницу между знанием и опытом.
Оказалось, что оккупация — это когда по улицам Громхеорта вышагивают альгарвейские солдаты: все с жезлами наизготовку, и все думают, что каждый встречный должен понимать по-альгарвейски. Тех, кто не знал ни слова на этом неблагозвучном щебечущем наречии — на слух Эалстана оно походило на сорочью болтовню, — могли пристрелить за одно это. И никто не в силах был покарать альгарвейцев за убийство. Командиры их за это, должно быть, награждали.
Оказалось, что оккупация — это когда мать и сестра должны торчать дома и по делам или за покупками посылать Эалстана или его отца. Альгарвейцы чинили не так много насилия, но этого хватало, чтобы приличная фортвежка не вздумала рисковать.
Оказалось, что оккупация — это когда в дом набиваются кузен Сидрок и его родня, потому что шальное ядро превратило их дом в руины. Эалстан понимал, что с тем же успехом это мог оказаться его дом. И тогда он ходил бы, будто оглоушенный, как Сидрок и его отец, брат Хестана, потому что тогда его, а не кузена, сестра и мать были бы похоронены в развалинах.
Оказалось, что оккупация — это когда на каждой стене, которую не обрушило взрывом, налеплен плакат на безграмотном фортвежском. Одни заявляли: «Каунианские царства внесли вас в эту войну». Другие: «Почему вы, фортвеги, за кауниан умирать?» Эалстан не питал добрых чувств к тем каунианам, что селились в границах Фортвега, — разве что когда заглядывался на светловолосых девушек в тугих панталонах. Но если альгарвейцы так старались посеять ненависть к ним, значит, что-то в них должно найтись хорошее!
Оказалось, что оккупация — это когда не имеешь понятия, что случилось с твоим братом Леофсигом. Выносить это было трудней всего.
И все же, хотя эрл Брорда бежал, а в его замке окопался альгарвейский комендант, жизнь продолжалась.
Сестра сунула в полотняный мешок несколько соленых оливок, кусок твердого белого сыра, шмат колбасы с чесноком и горсть изюма.
— Держи, — бросила она. — И не задерживайся. В школу опоздаешь.
— Спасибо, Конберга, — ответил юноша.
— Не забудь по дороге домой зайти к булочнику и купить хлеба, — напомнила Конберга. — А если все булочные будут закрыты, притащи от мельника десять фунтов муки. Хлеб испечь мы с мамой и сами можем.
— Ладно… — Эалстан запнулся. — А если у мельника тоже не будет муки?
— Тогда, — раздраженно ответила сестра, — будем голодать. Что меня вовсе не удивит. Сидрок! — крикнула она. — Ты уже готов? Учитель тебя выдерет как козу и будет прав!
Не успев вытащить черепаховый гребень из густых темных кудрей, Сидрок скатился по лестнице в кухню, чтобы получить такой же, как у Эалстана, обед.
— Побежали, — бросил Эалстан. — Конберга права: если опять опоздаем, о наши спины розги сломают.
— Наверное, — безразлично пробормотал Сидрок.
Быть может, ему хорошая трепка и помогла бы выйти из меланхолии, но Эалстану — нет, и ему вовсе не хотелось заработать розог только оттого, что кузен до сих пор не пришел в себя. Ухватив Сидрока за рукав, он вытащил его на улицу.
Мимо дома никто из альгарвейцев в тот момент не вышагивал, за что Эалстан возблагодарил силы горние. От одного вида килтов у него начинали болеть зубы. Проходить мимо захватчиков без насмешек тоже было мучительно, но рисковать жизнью юноша не собирался. Оккупанты не только с женщинами обходились как им вздумается.
Эалстан был уверен, что Леофсиг и его товарищи не творили ничего подобного на альгарвейской земле. Нет, сама мысль о том, что Леофсиг и его товарищи могли сотворить нечто подобное, не приходила юноше в голову. А даже если и творили, значит, альгарвейцы заслужили кару.
Завернув за угол, Эалстан вышел на главную улицу, где стояла его школа. Тут он уже не мог притворяться перед собой, что Громхеорт остается свободным фортвежским городом. Во-первых, через каждые несколько кварталов на улице стояли альгарвейские посты. Во-вторых, повсюду проросли поганками таблички на чужеземном языке, где сами буквы были начертаны так замысловато, что их едва можно было прочесть, особенно Эалстану, привычному к угловатым фортвежским письменам. А в-третьих, проходя главной городской улицей, юноша ясно видел, как пострадал Громхеорт, прежде чем сдаться на милость победителя.
Альгарвейцы сгоняли горожан на расчистку завалов.
— Работа, твою проклять! — орал солдат в юбке на скверном фортвежском.
Фортвежцы и кауниане, которых захватчики согнали на принудительные работы, уже швыряли в телеги битую черепицу, обломки кирпичей, ломаные доски. Какая-то каунианка нагнулась, чтобы подобрать кирпич, и альгарвейский солдат неторопливо погладил ее по ягодицам.
Та с возмущенным вскриком выпрямилась. Солдаты расхохотались.
— Работа! — приказал тот, что дотронулся до каунианки, и взмахнул жезлом.
Лицо женщины походило на застывшую маску. Она нагнулась снова, и солдат опять погладил ее. В этот раз каунианка продолжала трудиться, словно ее мучителя не существовало на свете.
Эалстан торопливо проскочил мимо рабочих, чтобы альгарвейцы и его не отправили кидать кирпичи. Сидрок последовал за ним, поминутно глядя ошеломленно и жадно, как развлекаются солдаты.
— Да пошевеливайся! — нетерпеливо крикнул ему Эалстан.
— Силы горние, — пробормотал Сидрок скорее себе под нос, чем обращаясь к двоюродному брату. — Вот хорошо бы так… с девчонкой…
— Еще бы — когда она не против, — ответил Эалстан, хотя ему потребовалось изрядно напрячь воображение, чтобы представить девушку, которая захочет, чтобы он так поступил с ней. Но, невзирая на это, он подметил тонкое отличие, от Сидрока ускользнувшее. — Он не с ней это делал. А над ней. Ты ее лицо видел? Да если бы взглядом можно было убивать, она бы всех вонючих рыжиков в городе спалила!
Сидрок мотнул головой.
— Она же просто каунианка.
— Ты думаешь, тому альгарвейцу не все равно? — парировал Эалстан и сам же покачал головой. — Нет, он бы с… — Юноша чуть было не сказал «с твоей матерью», но осекся: удар был бы сильней, чем следовало, — с Конбергой поступил так же. Для людей Мезенцио разницы нет.
— Они победили, — горько буркнул Сидрок. — Вот что получают победители: право творить что хотят.
— Пожалуй, что так, — вздохнул Эалстан. — Я не думал, что мы можем проиграть.
— Еще как смогли, — проворчал Сидрок. — Могло быть еще хуже, веришь? Или ты бы лучше оказался на западе, чтобы по Громхеорту разгуливали кровососы конунга Свеммеля? Если уж выбирать между ними и альгарвейцами…
— Если уж выбирать, я бы выбрал, чтобы все они провалились куда поглубже. — Эалстан вздохнул. — Да только нет такого заклятья. А жалко.
До школы они добрели как раз к первому звонку и ворвались в класс словно ошалелые — Сидроку, невзирая на меланхолию, вовсе не хотелось заработать розог.
— Нет чтобы альгарвейцам сюда ядро уронить! — раздраженно пробормотал он, усаживаясь на табурет.
Но учителя классического каунианского в классе не оказалось, и заметить их опоздания — и покарать — было некому. Вздохнув облегченно, Эалстан обернулся к соседу по парте.
— Что, мастеру Бэде вздумалось облегчиться? — шепотом поинтересовался он.
— Да нет вроде, — ответил сосед. — Я его все утро не видел. Может, альгарвейцы его погнали камни таскать.
— Пускай сам розог попробует, — заметил Эалстан.
Зрелище подвергавшейся насилию каунианки взволновало его. Мысль о том, что на принудительные работы могли забрать школьного учителя, не вызывала никакого смятения.
В комнату вошел какой-то незнакомый тип — фортвежец и вовсе не мастер Бэда, хотя в руке он сжимал такую же указку.
— Меня зовут мастер Агмунд, — объявил он. — С сегодняшнего дня по приказу оккупационных властей занятия классическим каунианским отменяются, поскольку сие наречие признано бесполезным, как будучи устарелым и старомодным, так и потому, что народы каунианского происхождения вознамерились коварно погубить Альгарвейское королевство.
Шпарил он, словно по бумажке. У Эалстана отвалилась челюсть. Мастер Бэда и другие учителя каунианского вколотили в него — подчас в буквальном смысле слова — что любой мало-мальски культурный житель Дерлавая обязан, вне зависимости от происхождения, владеть древним наречием свободно. Что же они — лгали все время? Или у альгарвейцев свои соображения на этот счет?
Агмунд тут же ответил на незаданный вопрос:
— Вместо этого вас будут учить альгарвейскому. Мне выпало стать вашим преподавателем по этому предмету. Будем знакомы.
Одноклассник Эалстана, парень по имени Одда, вскинул руку.
— Учитель, — поинтересовался он, когда Агмунд кивнул, — а от солдат в городе мы учиться языку не можем? Вот, например, устойчивый оборот «За сколько переспать с твоей сестрой?» я уже могу повторить.
В классе воцарилась гробовая тишина. Эалстан уставился на товарища, восхищенный его смелостью. Агмунд тоже уставился, но с иным выражением лица. Надвинувшись на Одду, он устроил ослушнику такую порку, какой Эалстану видеть еще не доводилось.
— Мой юный умник, — заметил Агмунд по ходу дела, — будь твои слова вполовину так смешны, как тебе кажется, они были бы вдвое смешней, чем на самом деле.
Когда наказание закончилось, начались уроки. Агмунд оказался вполне способным преподавателем и альгарвейским владел вполне свободно. Эалстан послушно повторял слова и фразы по указке учителя. Учить альгарвейский он совершенно не желал, но получить розог юноше хотелось еще меньше.
Тем вечером они с Сидроком, перебивая друг друга, рассказали историю с Оддой за семейным столом.
— Мальчик поступил отважно, — заметил отец Сидрока.
— Точно, дядя Хенгист, — согласился Эалстан.
— Отважно, да, — промолвил отец, переводя взгляд с Эалстана на Сидрока, а потом на брата. — Отважно, но глупо. Парень пострадал за это, как вы с двоюродным братом рассказали, и, если меня не обманывает предчувствие, его страдания еще не окончены. А страдания его семьи только начинаются.
Хенгист хрюкнул, словно от удара под дых.
— А ты прав, скорей всего, — проговорил он. — Конечно, этот их новый учитель — альгарвейский лизоблюд. Все, что услышит он, узнают и рыжики. — Он ткнул пальцем в грудь Сидрока. — Мы и так довольно страдали. Что бы вы ни думали об этом новом учителе, держите свое мнение при себе. Не позволяйте ему догадаться, или мы все поплатимся за это.
— Не такой он противный. — Сидрок пожал плечами. — Да и альгарвейский учить куда проще, чем старинный каунианский.
Хенгист имел в виду совсем другое. Эалстан, в отличие от Сидрока, понял это. Оказалось, что оккупация — это когда приходится понимать такие вещи. Если Сидрок этого не усвоит очень скоро, то пожалеет об этом — он и все вокруг него.
Мать Эалстана поняла.
— Берегите себя, мальчики, — проговорила Эльфрида.
Это тоже был хороший совет.
Следующим утром Одды на занятиях по альгарвейскому не было. И вообще он в школу не пришел. И на следующий день тоже. Больше Эалстан с Сидроком его не видели никогда. Юноша усвоил урок. И очень надеялся, что его двоюродный брат поймет.
Царь Шазли отправил в рот последний кусочек пирога с изюмом и фисташками, облизнул пальцы и глянул на Хадджаджа из-под опущенных ресниц.
— Похоже, что конунг Свеммель все же не собирался нападать на Зувейзу, — заметил он.
Когда сюзерен переходил к делу, Хадджаджу приличия не мешали поступить так же, невзирая на то, что его пирог лежал на тарелке недоеденным.
— Скажите верней, ваше величество, что конунг Свеммель пока не собирался нападать на Зувейзу, — отозвался он.
— Ты говоришь это даже после того, как Ункерлант и Альгарве разделили между собой Фортвег, как человек ломает напополам очищенный апельсин, чтобы поделиться с другом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106