Тогда Раф повернулся на бок, одновременно подтягиваясь и цепляясь когтями за выступающие петли дверцы. Действуя таким образом, он протискивался все глубже и постепенно исчезал из поля зрения Шустрика, при этом задние лапы Рафа и болтающийся между ними хвост постепенно уходили в воронку и исчезали вслед за своим хозяином.
В отчаянии Шустрик бегал туда-сюда перед открытой дверцей. Он еще несколько раз подпрыгивал к воронке и шлепался на пол, после чего прекратил свои бесплодные попытки и, тяжело дыша, лег.
– Раф! – позвал он. Ответа не последовало.
Шустрик встал и медленно отошел на несколько шагов, словно хотел получше разглядеть, что делается внутри.
– Раф!
Снова никакого ответа, к тому же Шустрик так ничего и не увидел.
– Прыг-скок, сахару кусок! – гавкнул вдруг Шустрик.
Он разбежался и высоко подпрыгнул прямо в отверстие, подобно тому как это делают цирковые собаки, прыгая через обруч. Почувствовав, как больно впился в задние лапы железный край, Шустрик коротко взвизгнул, но, сообразив, что уже большая его половина находится в воронке, он, как и до него Раф, повернулся на бок, а поскольку он был куда меньше Рафа, то без труда протиснулся внутрь целиком. Некоторое время он лежал неподвижно, переводя дух и ожидая, пока не утихнет боль в пораненных задних лапах, затем собрался с силами и принюхался к тому, что делается впереди.
А впереди трубу наглухо перекрывало застрявшее тело Рафа. Оттуда больше не тянуло ветерком, и единственным запахом был исходивший от Рафа запах железной воды. Шустрик понял, что дело худо. В этой трубе он не мог повернуться, а Раф, видимо, даже не слышал его и, что самое скверное, похоже, не мог сдвинуться ни туда ни сюда.
Шустрик прополз еще немного вперед, покуда не уперся головой в задние лапы Рафа. Лишь теперь он сообразил, что Раф все-таки продвигается, только страшно медленно – даже медленнее, подумал Шустрик, чем слизняк, ползущий по мокрой садовой дорожке. Шустрик чуял запах мочи Рафа, которая разлилась вдоль железной трубы. Моча источала запах страха. Зажатый в тесном, провонявшем золой проходе, Шустрик дрожал всем телом и принялся тихонько поскуливать.
Скрюченный в этой сужающейся трубе, он все же собрался с духом и попытался приподняться, но застыл в весьма неудобной позе: крестец его уперся в потолок воронки. Шустрик долго не мог выдержать в таком положении и вскоре продвинулся чуть-чуть вперед, больно ударившись головой об острый крестец Рафа. При этом столкновении Шустрик ощутил, что тело его товарища несколько продвинулось вперед, правда, не более чем на длину когтя или клыка. Шустрик принялся неистово толкать головой черный лохматый крестец, который при каждом толчке чуть-чуть подавался вперед, но продвижение это было почти неощутимым.
Честно говоря, Шустрик понятия не имел, есть ли вообще у Рафа возможность протиснуться через дальний конец этой проклятой воронки. Шустрик знал одно – его товарищ был еще жив, поскольку при каждом соприкосновении с ним он ощущал биение его сердца и спазматические движения мышц. Он уже не помнил, сколько времени пытается протолкнуть тело своего товарища. Воздух в воронке сделался спертым, дыхание стало тяжелым и влажным, так что влага оседала на железных стенках. Шустрик подумал, что, наверное, уже стало светать. Однако мало-помалу отрезок трубы, оставшийся у них за спиной, становился все длиннее, хотя по-прежнему не было никаких признаков того, что Раф добрался до конца трубы. Как раз в ту минуту, когда Шустрик уже окончательно выбился из сил, Рафов зад вдруг заскользил вперед, да так гладенько – точь-в-точь хорошая какашка, вылезающая из здоровой прямой кишки, – и исчез из виду. Шустрик с наслаждением ощутил дуновение чудесного прохладного воздуха и вдруг увидел впереди темный квадратный проем и струи дождя на его фоне. Мгновение спустя Шустрик и сам перевалился через край и, пролетев два фута, упал в порошкообразный пепел, смешанный с мелкими косточками, которые задержались на железной решетке. Собаки попали в топку.
Шустрик с трудом встал и принялся принюхиваться. Места тут было не больше, чем в собачьей конуре, так что они с Рафом, лежа бок о бок, занимали почти всю площадь пола. И все же, несмотря на взвившуюся от их падения золу, воздух здесь казался куда свежее, нежели тот, которым они дышали в собачьем блоке. Прохладные струи воздуха доносили сюда многие и многие запахи, из которых далеко не все Шустрик мог разобрать как следует; эти струйки вились вокруг них, причем не только снизу, но и со всех сторон. Откуда-то Шустрик ощутил бодрящее, восхитительно освежающее дуновение, которое, поднимаясь вверх, словно поглаживало его вдоль живота. Это ощущение после отчаянного напряжения сил и смертельного страха, пережитого в тесной трубе, подействовало на Шустрика столь успокаивающе, что, закрыв глаза и вывалив язык, он повернулся на бок, наслаждаясь прохладой.
Воздух и впрямь проникал в топку со всех четырех сторон. Снизу, через решетчатый пол, воздух поступал из поддувала, которое открывалось и закрывалось снаружи посредством железной заслонки, обеспечивая управление силою пламени. Это поддувало Том оставил полуоткрытым, чтобы постоянный ток сырого вечернего воздуха проходил через решетку в топку и выходил из нее через дымоход, располагавшийся над головами собак. В то же время, поскольку наверху Том оставил открытой дверцу воронки, другой поток воздуха проходил прямо через дверцу топки и далее через воронку в блок морских свинок. А так как стены топки теперь остыли примерно до температуры собачьего тела, для собак тут оказалось такое приятное и спокойное местечко, лучше которого и представить себе нельзя.
Шустрик поднял морду и слегка толкнул ею в спину лежащего рядом Рафа.
– Не поранился, приятель?
– Я уж не чаял выбраться, покуда не свалился. Теперь порядок. Устал только. Спать охота.
Шустрик носом чуял длинную кровавую царапину на боку у Рафа. Он полизал ее и ощутил вкус железа и жирной сажи, отдающей сгоревшими морскими свинками, которая осталась на стенах воронки. Мало-помалу дыхание Рафа становилось ровнее и тише. Шустрик ощутил, как мышцы на бедре его товарища обмякли под его языком. Вскоре и он сам, разомлев в тепле и успокоившись, задремал вслед за Рафом. Он больше не лизал его и уронил голову на лапы, которые вытянул так, чтобы они касались теплой стенки топки. Через несколько мгновений он заснул.
Больше трех часов проспали в топке два пса, набираясь сил после своего побега из собачьего блока и всего того страха, которого они натерпелись, пролезая через тесную трубу. А снаружи дождь пошел сильнее, ровные струи его непрерывно текли из сплошного облачного покрова, такого низкого, что из-за него не было видно вершин самых высоких холмов в округе. Луну заволокло, и теперь почти полная тьма застилала окрестности, где на многие мили вокруг были только скалы и папоротник, вереск, мхи и черничники, рябиновые рощи и торфяные болота.
Постепенно топка остудилась до температуры окружающей их тьмы, и вскоре ветер переменился на юго-западный, принеся с собой новый дождь из устья Даддона, и принялся сильно задувать в дверцу топки и в поддувало. Шустрик заворочался во сне, почувствовав, как в заднюю лапу ему впилось острое расщепленное ребро морской свинки. Ребро прокололо кожу, и он очнулся.
– Раф! Проснись!
Ответа не последовало, и Шустрик стал толкать его мордой в бок:
– Вылезай из листьев, Раф, вылезай из воды! Нам нужно двигаться дальше!
Раф сонно поднял голову:
– Никуда я не пойду. Здесь останусь.
– Нет, ты не понимаешь! Там свобода, дождь!
– Чем тебе плохо здесь? Тепло и сухо.
– Нет, Раф, нет! Белохалатники, железная вода, табачный человек! Грузовик! Нужно выбираться отсюда!
Раф встал и потянулся, насколько это было возможно в тесной топке.
– Некуда отсюда выбираться.
– Да есть же, есть! Ты только понюхай! Шустрик так и дрожал от нетерпения. Раф стоял неподвижно, словно размышляя.
– Некуда отсюда выбираться, и нету никакой свободы, – произнес он наконец. – Ничего нигде нету… Плох этот мир для животных. Я-то знаю.
– Раф! Что-то не тем от тебя запахло – уксус, керосин и еще кое-что похуже… Ну и вонища! Я жил снаружи, у меня был хозяин. И я-то уж знаю, поверь!
– Какая разница?
– Разница есть. Давай-ка вылезать из ямы. Ты первый.
Распахнув дверцу топки пошире, Раф глянул в дождливую тьму.
– Иди-ка ты лучше один, – сказал он. – Для меня эта дыра слишком маленькая.
– Вперед, Раф, вперед! Я следом.
Черный как ночь Раф втянул голову обратно, вжался в пол и прыгнул головой и передними лапами прямо в черную дыру и перекрыл ее. Было слышно, как его когти скребут и скребут железо снаружи.
– Вперед, Раф.
Ответ Рафа дошел до Шустрика в искаженном звуке, пройдя через поддувало, находившееся под решеткой.
– Слишком узко!
– Подерись-ка с ней, укуси ее!
Раф беспомощно барахтался, от усилия пуская ветры, покуда его живот скользил по железу. По ходу дела Раф своей отчаянно болтающейся задней лапой больно лягнул по морде зазевавшегося Шустрика.
– Давай, Раф, работай, чтоб ты пропал!
Однако Раф стал задыхаться. Шустрик с ужасом осознал, что усилия его товарища с каждым мгновением ослабевают. Теперь он уже вовсе не продвигался вперед. А дело заключалось в том (причем Шустрик не мог этого знать), что поначалу Рафу удавалось упираться передними лапами в вертикальную кирпичную стену топки, но чем дальше он продвигался, тем слабее становился упор. И теперь, проделав две трети пути, Раф оказался совершенно беспомощным, не имея возможности ни зацепиться, ни оттолкнуться. А внизу, за его спиной, Шустрик в приступе отчаяния почувствовал, что голова его так и раскалывается от боли и что в нем закипает какая-то волчья ярость, готовая сожрать его целиком, мечущегося в железной топке посреди золы и горелых костей.
– Проклятые белохалатники! – вопил Шустрик с пеной на губах. – Проклятая Энни, проклятый полицейский, проклятая белая машина… Будьте вы прокляты все, будьте вы прокляты! Вы убили моего хозяина!
В это мгновение зубы Шустрика сомкнулись на ляжке Рафа. Тот, взвыв, неведомо как дернулся всем телом и, ободрав себе поясницу о квадратную раму, вывалился из трубы прямо в разлившуюся под ней грязную лужу. Едва он успел перевести дух и почувствовать боль, как Шустрик оказался рядом с ним. Тяжело дыша, он лизал Рафу морду, не обращая внимания на потоки дождя, хлеставшего по спине.
– Ты в порядке?
– Ты же укусил меня, дворняжка поганая!
Шустрик неподражаемо изобразил удивленную мину:
– Кто? Я? Да ничего подобного!
С некоторым трудом Раф поднялся и обнюхал Шустрика:
– Да, я чую, это был не ты. Но кто-то меня все-таки укусил. – Раф помолчал, затем лег обратно в лужу. – Больно…
– Поднимайся и топай за мной, – раздался из темноты голос невидимого Шустрика, о присутствии которого говорил теперь лишь его запах, доносившийся откуда-то спереди.
Раф встал и заковылял следом на трех лапах, ощущая ими незнакомое соприкосновение с гравием, веточками и грязью. Это успокоило его и утихомирило боль, приведя его в согласие с действительностью. Раф попытался ковылять быстрее, потихоньку перейдя на неловкий бег, и вскоре догнал Шустрика подле угла здания.
– Куда теперь?
– Да куда угодно, – ответил Шустрик. – Лишь бы убраться отсюда подальше до рассвета.
СТАДИЯ ВТОРАЯ
16 октября, суббота
В полумиле к северу от Лоусон-парка над дубовым лесом вставал бугристый холм Конистонский Монах. Там и сям подле реки виднелись полуразвалившиеся каменные овчарни – «хоггусы» (или «хог-хаусы» – «хоггами» в Озерном Крае называли бычков), – над крышами которых рябины простирали свои гибкие ветви с тринадцатипалыми листьями. Тому, кто идет через Конистонский лес из Ястребиной в Нибтуэйт или из Сатеруэйта на Маковицу, за каждым преодоленным гребнем холма открывается новый, еще выше, и так, пока не достигнешь водораздела, – и все неподвижно, тихо, разве что журчат сбегающие ручейки да какая-нибудь овца шарахнется из папоротника и поспешит убраться подальше от возмутителя спокойствия, будь то человек или животное, – вот, собственно, какой край лежал в лучах серебряного рассвета и мокнул под низко нависшими облаками, продуваемый восточным октябрьским ветром.
Вот здесь, посреди мокрой травы и набухших влагой моховых кочек, лежали Раф с Шустриком, с удивлением и унынием взирая на то, как лучи рассвета открывают их глазам царящую вокруг пустоту.
– Неужели? Нет, не может быть! – произнес Шустрик с отчаянием. – Ни тебе дома, ни фонарного столба, ни изгороди – так не бывает! Даже белохалатники не смогли бы… – Он замолк на полуслове и вновь поднял морду к ветру. – Деготь… так-так, минуточку… слабый запах, наверное старый. И мусорных баков нет, ни одного… Как такое может быть?
Через изгородь перепорхнул зяблик в серо-синей шапочке, с розовой грудкой, только белые перья на его крыльях быстро промелькнули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
В отчаянии Шустрик бегал туда-сюда перед открытой дверцей. Он еще несколько раз подпрыгивал к воронке и шлепался на пол, после чего прекратил свои бесплодные попытки и, тяжело дыша, лег.
– Раф! – позвал он. Ответа не последовало.
Шустрик встал и медленно отошел на несколько шагов, словно хотел получше разглядеть, что делается внутри.
– Раф!
Снова никакого ответа, к тому же Шустрик так ничего и не увидел.
– Прыг-скок, сахару кусок! – гавкнул вдруг Шустрик.
Он разбежался и высоко подпрыгнул прямо в отверстие, подобно тому как это делают цирковые собаки, прыгая через обруч. Почувствовав, как больно впился в задние лапы железный край, Шустрик коротко взвизгнул, но, сообразив, что уже большая его половина находится в воронке, он, как и до него Раф, повернулся на бок, а поскольку он был куда меньше Рафа, то без труда протиснулся внутрь целиком. Некоторое время он лежал неподвижно, переводя дух и ожидая, пока не утихнет боль в пораненных задних лапах, затем собрался с силами и принюхался к тому, что делается впереди.
А впереди трубу наглухо перекрывало застрявшее тело Рафа. Оттуда больше не тянуло ветерком, и единственным запахом был исходивший от Рафа запах железной воды. Шустрик понял, что дело худо. В этой трубе он не мог повернуться, а Раф, видимо, даже не слышал его и, что самое скверное, похоже, не мог сдвинуться ни туда ни сюда.
Шустрик прополз еще немного вперед, покуда не уперся головой в задние лапы Рафа. Лишь теперь он сообразил, что Раф все-таки продвигается, только страшно медленно – даже медленнее, подумал Шустрик, чем слизняк, ползущий по мокрой садовой дорожке. Шустрик чуял запах мочи Рафа, которая разлилась вдоль железной трубы. Моча источала запах страха. Зажатый в тесном, провонявшем золой проходе, Шустрик дрожал всем телом и принялся тихонько поскуливать.
Скрюченный в этой сужающейся трубе, он все же собрался с духом и попытался приподняться, но застыл в весьма неудобной позе: крестец его уперся в потолок воронки. Шустрик долго не мог выдержать в таком положении и вскоре продвинулся чуть-чуть вперед, больно ударившись головой об острый крестец Рафа. При этом столкновении Шустрик ощутил, что тело его товарища несколько продвинулось вперед, правда, не более чем на длину когтя или клыка. Шустрик принялся неистово толкать головой черный лохматый крестец, который при каждом толчке чуть-чуть подавался вперед, но продвижение это было почти неощутимым.
Честно говоря, Шустрик понятия не имел, есть ли вообще у Рафа возможность протиснуться через дальний конец этой проклятой воронки. Шустрик знал одно – его товарищ был еще жив, поскольку при каждом соприкосновении с ним он ощущал биение его сердца и спазматические движения мышц. Он уже не помнил, сколько времени пытается протолкнуть тело своего товарища. Воздух в воронке сделался спертым, дыхание стало тяжелым и влажным, так что влага оседала на железных стенках. Шустрик подумал, что, наверное, уже стало светать. Однако мало-помалу отрезок трубы, оставшийся у них за спиной, становился все длиннее, хотя по-прежнему не было никаких признаков того, что Раф добрался до конца трубы. Как раз в ту минуту, когда Шустрик уже окончательно выбился из сил, Рафов зад вдруг заскользил вперед, да так гладенько – точь-в-точь хорошая какашка, вылезающая из здоровой прямой кишки, – и исчез из виду. Шустрик с наслаждением ощутил дуновение чудесного прохладного воздуха и вдруг увидел впереди темный квадратный проем и струи дождя на его фоне. Мгновение спустя Шустрик и сам перевалился через край и, пролетев два фута, упал в порошкообразный пепел, смешанный с мелкими косточками, которые задержались на железной решетке. Собаки попали в топку.
Шустрик с трудом встал и принялся принюхиваться. Места тут было не больше, чем в собачьей конуре, так что они с Рафом, лежа бок о бок, занимали почти всю площадь пола. И все же, несмотря на взвившуюся от их падения золу, воздух здесь казался куда свежее, нежели тот, которым они дышали в собачьем блоке. Прохладные струи воздуха доносили сюда многие и многие запахи, из которых далеко не все Шустрик мог разобрать как следует; эти струйки вились вокруг них, причем не только снизу, но и со всех сторон. Откуда-то Шустрик ощутил бодрящее, восхитительно освежающее дуновение, которое, поднимаясь вверх, словно поглаживало его вдоль живота. Это ощущение после отчаянного напряжения сил и смертельного страха, пережитого в тесной трубе, подействовало на Шустрика столь успокаивающе, что, закрыв глаза и вывалив язык, он повернулся на бок, наслаждаясь прохладой.
Воздух и впрямь проникал в топку со всех четырех сторон. Снизу, через решетчатый пол, воздух поступал из поддувала, которое открывалось и закрывалось снаружи посредством железной заслонки, обеспечивая управление силою пламени. Это поддувало Том оставил полуоткрытым, чтобы постоянный ток сырого вечернего воздуха проходил через решетку в топку и выходил из нее через дымоход, располагавшийся над головами собак. В то же время, поскольку наверху Том оставил открытой дверцу воронки, другой поток воздуха проходил прямо через дверцу топки и далее через воронку в блок морских свинок. А так как стены топки теперь остыли примерно до температуры собачьего тела, для собак тут оказалось такое приятное и спокойное местечко, лучше которого и представить себе нельзя.
Шустрик поднял морду и слегка толкнул ею в спину лежащего рядом Рафа.
– Не поранился, приятель?
– Я уж не чаял выбраться, покуда не свалился. Теперь порядок. Устал только. Спать охота.
Шустрик носом чуял длинную кровавую царапину на боку у Рафа. Он полизал ее и ощутил вкус железа и жирной сажи, отдающей сгоревшими морскими свинками, которая осталась на стенах воронки. Мало-помалу дыхание Рафа становилось ровнее и тише. Шустрик ощутил, как мышцы на бедре его товарища обмякли под его языком. Вскоре и он сам, разомлев в тепле и успокоившись, задремал вслед за Рафом. Он больше не лизал его и уронил голову на лапы, которые вытянул так, чтобы они касались теплой стенки топки. Через несколько мгновений он заснул.
Больше трех часов проспали в топке два пса, набираясь сил после своего побега из собачьего блока и всего того страха, которого они натерпелись, пролезая через тесную трубу. А снаружи дождь пошел сильнее, ровные струи его непрерывно текли из сплошного облачного покрова, такого низкого, что из-за него не было видно вершин самых высоких холмов в округе. Луну заволокло, и теперь почти полная тьма застилала окрестности, где на многие мили вокруг были только скалы и папоротник, вереск, мхи и черничники, рябиновые рощи и торфяные болота.
Постепенно топка остудилась до температуры окружающей их тьмы, и вскоре ветер переменился на юго-западный, принеся с собой новый дождь из устья Даддона, и принялся сильно задувать в дверцу топки и в поддувало. Шустрик заворочался во сне, почувствовав, как в заднюю лапу ему впилось острое расщепленное ребро морской свинки. Ребро прокололо кожу, и он очнулся.
– Раф! Проснись!
Ответа не последовало, и Шустрик стал толкать его мордой в бок:
– Вылезай из листьев, Раф, вылезай из воды! Нам нужно двигаться дальше!
Раф сонно поднял голову:
– Никуда я не пойду. Здесь останусь.
– Нет, ты не понимаешь! Там свобода, дождь!
– Чем тебе плохо здесь? Тепло и сухо.
– Нет, Раф, нет! Белохалатники, железная вода, табачный человек! Грузовик! Нужно выбираться отсюда!
Раф встал и потянулся, насколько это было возможно в тесной топке.
– Некуда отсюда выбираться.
– Да есть же, есть! Ты только понюхай! Шустрик так и дрожал от нетерпения. Раф стоял неподвижно, словно размышляя.
– Некуда отсюда выбираться, и нету никакой свободы, – произнес он наконец. – Ничего нигде нету… Плох этот мир для животных. Я-то знаю.
– Раф! Что-то не тем от тебя запахло – уксус, керосин и еще кое-что похуже… Ну и вонища! Я жил снаружи, у меня был хозяин. И я-то уж знаю, поверь!
– Какая разница?
– Разница есть. Давай-ка вылезать из ямы. Ты первый.
Распахнув дверцу топки пошире, Раф глянул в дождливую тьму.
– Иди-ка ты лучше один, – сказал он. – Для меня эта дыра слишком маленькая.
– Вперед, Раф, вперед! Я следом.
Черный как ночь Раф втянул голову обратно, вжался в пол и прыгнул головой и передними лапами прямо в черную дыру и перекрыл ее. Было слышно, как его когти скребут и скребут железо снаружи.
– Вперед, Раф.
Ответ Рафа дошел до Шустрика в искаженном звуке, пройдя через поддувало, находившееся под решеткой.
– Слишком узко!
– Подерись-ка с ней, укуси ее!
Раф беспомощно барахтался, от усилия пуская ветры, покуда его живот скользил по железу. По ходу дела Раф своей отчаянно болтающейся задней лапой больно лягнул по морде зазевавшегося Шустрика.
– Давай, Раф, работай, чтоб ты пропал!
Однако Раф стал задыхаться. Шустрик с ужасом осознал, что усилия его товарища с каждым мгновением ослабевают. Теперь он уже вовсе не продвигался вперед. А дело заключалось в том (причем Шустрик не мог этого знать), что поначалу Рафу удавалось упираться передними лапами в вертикальную кирпичную стену топки, но чем дальше он продвигался, тем слабее становился упор. И теперь, проделав две трети пути, Раф оказался совершенно беспомощным, не имея возможности ни зацепиться, ни оттолкнуться. А внизу, за его спиной, Шустрик в приступе отчаяния почувствовал, что голова его так и раскалывается от боли и что в нем закипает какая-то волчья ярость, готовая сожрать его целиком, мечущегося в железной топке посреди золы и горелых костей.
– Проклятые белохалатники! – вопил Шустрик с пеной на губах. – Проклятая Энни, проклятый полицейский, проклятая белая машина… Будьте вы прокляты все, будьте вы прокляты! Вы убили моего хозяина!
В это мгновение зубы Шустрика сомкнулись на ляжке Рафа. Тот, взвыв, неведомо как дернулся всем телом и, ободрав себе поясницу о квадратную раму, вывалился из трубы прямо в разлившуюся под ней грязную лужу. Едва он успел перевести дух и почувствовать боль, как Шустрик оказался рядом с ним. Тяжело дыша, он лизал Рафу морду, не обращая внимания на потоки дождя, хлеставшего по спине.
– Ты в порядке?
– Ты же укусил меня, дворняжка поганая!
Шустрик неподражаемо изобразил удивленную мину:
– Кто? Я? Да ничего подобного!
С некоторым трудом Раф поднялся и обнюхал Шустрика:
– Да, я чую, это был не ты. Но кто-то меня все-таки укусил. – Раф помолчал, затем лег обратно в лужу. – Больно…
– Поднимайся и топай за мной, – раздался из темноты голос невидимого Шустрика, о присутствии которого говорил теперь лишь его запах, доносившийся откуда-то спереди.
Раф встал и заковылял следом на трех лапах, ощущая ими незнакомое соприкосновение с гравием, веточками и грязью. Это успокоило его и утихомирило боль, приведя его в согласие с действительностью. Раф попытался ковылять быстрее, потихоньку перейдя на неловкий бег, и вскоре догнал Шустрика подле угла здания.
– Куда теперь?
– Да куда угодно, – ответил Шустрик. – Лишь бы убраться отсюда подальше до рассвета.
СТАДИЯ ВТОРАЯ
16 октября, суббота
В полумиле к северу от Лоусон-парка над дубовым лесом вставал бугристый холм Конистонский Монах. Там и сям подле реки виднелись полуразвалившиеся каменные овчарни – «хоггусы» (или «хог-хаусы» – «хоггами» в Озерном Крае называли бычков), – над крышами которых рябины простирали свои гибкие ветви с тринадцатипалыми листьями. Тому, кто идет через Конистонский лес из Ястребиной в Нибтуэйт или из Сатеруэйта на Маковицу, за каждым преодоленным гребнем холма открывается новый, еще выше, и так, пока не достигнешь водораздела, – и все неподвижно, тихо, разве что журчат сбегающие ручейки да какая-нибудь овца шарахнется из папоротника и поспешит убраться подальше от возмутителя спокойствия, будь то человек или животное, – вот, собственно, какой край лежал в лучах серебряного рассвета и мокнул под низко нависшими облаками, продуваемый восточным октябрьским ветром.
Вот здесь, посреди мокрой травы и набухших влагой моховых кочек, лежали Раф с Шустриком, с удивлением и унынием взирая на то, как лучи рассвета открывают их глазам царящую вокруг пустоту.
– Неужели? Нет, не может быть! – произнес Шустрик с отчаянием. – Ни тебе дома, ни фонарного столба, ни изгороди – так не бывает! Даже белохалатники не смогли бы… – Он замолк на полуслове и вновь поднял морду к ветру. – Деготь… так-так, минуточку… слабый запах, наверное старый. И мусорных баков нет, ни одного… Как такое может быть?
Через изгородь перепорхнул зяблик в серо-синей шапочке, с розовой грудкой, только белые перья на его крыльях быстро промелькнули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62