По мнению правительства, оно пагубно сказывается на здоровье нации. Следовательно, в задачу исследователей входит разработка табачных изделий, которые позволили бы значительно снизить риск для здоровья. Использование животных в научных целях было, есть и будет неразрешимой нравственной проблемой, однако на современном этапе развития науки иного способа удостовериться в безвредности лекарств и бытовых химикатов не существует». Мистер Пауэлл настолько проникся пафосом этой фразы, что даже не заметил (пока эта мегера, мисс Брофи, не ткнула его носом), что табак никак не относится к разряду «лекарств и бытовых химикатов». «Предпринимаются все усилия, – вещал далее Комитет, – чтобы животные страдали как можно меньше, и там, где это возможно, для экспериментов используются низшие виды, например крысы».
– Ловко подмечено, – пробормотал мистер Пауэлл, продолжая перелистывать подшивку. – На самом-то деле крысы очень умные и чуткие существа, только никто их не любит. Жаль, что нельзя достать для этого эксперимента с табаком каких-нибудь гиен или шакалов. Нас бы сразу оставили в покое – никто бы и не почесался.
У его работы, к сожалению, было одно неприятное свойство: любое неосторожное слово могло вызвать взрыв. Приходилось постоянно беспокоиться о том, как бы какая корреспонденция случайно не попала в чужие руки и не была истолкована самым неблаговидным образом. Вообще, если подумать, стоило бы, из предосторожности, предложить доктору Бойкоту назначить личную встречу с представителем Комитета для обсуждения полученных результатов, тем более что при вскрытии последней партии собак…
Тут зазвонил телефон. Мистер Пауэлл так до сих пор и не сумел преодолеть в себе неприязнь к этому аппарату. По его словам, если его что и доставало на этой работе, так это то, что его считали самой что ни на есть мелкой сошкой и поэтому то и дело срывали с места и срочно требовали к очередному начальнику. Вот и теперь, наверняка звонит доктор Бойкот и вызывает обсудить курящих биглей, а он еще не готов. Попытавшись, как всегда, утешиться мыслью, что когда-нибудь он и сам станет Бойкотом, мистер Пауэлл снял трубку:
– Пауэлл слушает.
– Мистер Пауэлл? – послышался голос дежурной с коммутатора.
– Да, это я, Долли. Кто меня спрашивает?
– Это не по местному звонят. Какой-то джентльмен. – (Мистер Пауэлл сразу уловил в ее словах скрытое предупреждение: следите за тем, что будете говорить. К этому приучали всех сотрудников Центра, особенно в разговорах с посторонними.) – Он просит службу информации, но у нас вроде такой нет. – («Не было и не будет», – добавил про себя мистер Пауэлл.) – Вы будете с ним разговаривать? Джентльмен говорит, что хочет узнать насчет собак.
– Насчет каких собак? Что за джентльмен и откуда он звонит?
– Похоже, джентльмен из здешних, мистер Пауэлл. Частное лицо. Вы будете говорить?
«Кто бы это ни был, ей, судя по всему, хочется поскорее от него отделаться, – подумал мистер Пауэлл. – Раз уж беды не миновать, то чем раньше о ней узнаешь, тем лучше. Если сейчас отказаться от разговора, решат, что он отлынивает, и переадресуют звонок кому-нибудь другому. Кроме того, если не ответить, а потом окажется, что разыскивали все-таки его, к нему же звонок в конце концов и вернется. Ну а если звонят не ему – что ж, проведать про чужие дела тоже иногда бывает не вредно».
– Ладно, Долли. Я с удовольствием отвечу джентльмену, если смогу. Соединяйте.
– Ой, спасибо вам, мистер Пауэлл! – («Экий у нее голос жизнерадостный», – подумал мистер Пауэлл.) – Щелк. – Соединяю вас с мистером Пауэллом, сэр. – Щелк. – Говорите! – («Знал бы я, что говорить!»)
– Доброе утро, сэр. Моя фамилия Пауэлл. Чем могу помочь?
– У вас собаки сбежамши?
– Э-э… простите, а с кем я говорю?
– Выльямсон моя фамилия. Овцевод с Ситла, Даннердейл. Так собаки-то от вас сбежамши?
«Ччерт, как в плохом романе, – подумал мистер Пауэлл, который вообще-то питал слабость к приключенческой литературе. – Пошло-поехало!»
– Э-э… Не могли бы вы объяснить поподробнее, мистер Уильямсон? То есть почему вы решили обратиться именно к нам и все такое.
– Что ж не объяснить. Тут, в Даннердейле, овец, слышь, режут, уже штуки три или четыре. Другие какие фермеры тоже думают, что псы чужие приблудились. Вот я вас, слышь, и спрашиваю – не от вас ли сбежамши, вопрос-то, кажись, простой.
– К сожалению, мистер Уильямсон, я не могу вам сейчас ответить, но я…
– Тогда, слышь, сыдиняйте меня с тем, кто может. Вы что ж, слышь, не знаете, сколько у вас собак и ежели какие сбежамши?
– Видите ли, мистер Уильямсон, сотрудника, который за это отвечает, как раз сейчас нет на месте. Не возражаете, если я вам перезвоню? Я обязательно это сделаю, и очень скоро.
– Только, слышь, смотрите, чтоб оччынъ скоро. Некоторым, слышь, деньгами бросаться не приходится, а ярки, они нас и кормят…
Мистер Пауэлл все-таки рискнул перейти в контратаку.
– Мистер Уильямсон, а вы, или кто-нибудь еще, видели этих собак?
– Видели бы, так тут же бы и порешили, и грить не о чем. Ваши собаки в ошейниках?
– Да, из зеленого пластика, с номерами.
– Ладно, тогда, слышь, позвоните, как узнаете, да? Деннис продиктовал свой номер телефона, еще раз выразил надежду, что его не заставят ждать, и повесил трубку. Мистер Пауэлл с упавшим сердцем отправился просить аудиенции у доктора Бойкота.
– Ы-ых, дела плоховаты, – проговорил лис. – Ходят тут, выглядывают, того гляди, нас сыщут. А нам все одно убивать надо, вот что, а то раз – и в темноту, верно дело. Только без глупостей, как тот раз. – Лис явно разговорился. – Глянь хоть на меня. Хитрей не сыщешь. Я родился-то далёко, аж за Крестовым холмом, где только не бывал, так уж уму-разуму и поднабрался.
– Хитрой ты, верно дело, – сказал Шустрик, с удовольствием катаясь по мелкому щебню, дабы почесать спину. – Я никогда и не говорил, что ты, ну… как это… сглупимши.
– Другой раз в том же месте никогда не убивай, и никогда не убивай ближе как две мили от своей лёжки. И никого к ей за собой не приводи. Уж сколько лисов жахнули в темноту, потому как бросали перья да кости округ своей лёжки.
– Ишь-вишь, вона как! – лениво пробормотал Шустрик. – А что, лис, неплохо у меня получается?
– Мы эту ночь будем охотиться у Рябинова ручья, – продолжал лис, пропустив слова Шустрика мимо ушей. – Фермеры уж тушу, небось, сыскали, так нам теперь ухо востро держать. Потому потом на Лонгдейл, а то Эшдейл, миль десять, всё-то не плачу, не хнычу, хватаю добычу.
– Я готов, – сказал Раф. – Я сделаю все, как ты говоришь, главное, чтобы добыча была.
– Ежели кто станет говорить, что я не умная голова, так мы все ж пока живые, да и сытые.
– Ты можешь вступить в наш клуб, – сказал Шустрик. – «Клуб Оставшихся в Живых», прием ограничен, только три члена, включая тебя. И один из них сумасшедший.
– Это шутка Кифа. Он что-то в ней видел, а я нет, – сказал Раф. – Что еще за клуб-то?
– Понимаешь, это когда собаки держатся вместе – бегают по улицам и мочатся на стены, ходят за суками, вместе дерутся и стоят друг за друга.
– Я никогда так не делал, – произнес Раф задумчиво. – А звучит совсем неплохо.
– Помнишь, когда Кифа увели, все мы залаяли и пели его песню?
– Как же, помню! Гав-гав, уа! Эта, что ли?
– Эта самая. Если не забыл, тогда запевай!
И вот во мраке пещеры два пса задрали морды и завели песнь Кифа, которую этот веселый и грубоватый беспородный пес перед своей смертью от электрошока оставил после себя Центру как протест, ничуть не менее решительный оттого, что песня эта осталась непонятной доктору Бойкоту и старику Тайсону, и даже, представьте себе, Комитету охраны здоровья. Вскоре к собачьим голосам присоединился и тонкий, скрипучий голос лиса.
Однажды пес пришел к нам в блок,
(Гав-гав, уа!)
Он имени назвать не мог.
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
Не нюхал местных он чудес,
Хвостом виляя, на смерть лез.
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Сказал белохалатник: «Вот
(Гав-гав, уа!)
Сегодня вспорем сей живот.
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
Трудов обслуги только жалко –
Останки выбросим на свалку!»
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Вот на стекляшке пес распят.
(Гав-гав, уа!)
О как его кишки смердят!
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
Текут по полу – хохочи! –
Дерьма потоки и мочи!
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Кто соберет его сейчас?
(Гав-гав, уа!)
В бутылке ухо, в плошке глаз,
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
В пробирке член, и, кажется,
Лишился вовсе он яйца!
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Не надо плакать, не хочу –
(Гав-гав, уа!)
Я тучкой розовой взлечу,
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
И лапу задеру свою,
И в морду им пущу струю!
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Киф эту песню сочинил –
(Гав-гав, уа!)
И ничего, что мало жил,
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
Веселый нравом и не злой,
Без сожаленья стал золой.
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
– Эх, старина Киф, он плохо кончил. Будь он теперь с нами…
– Была охота, – проворчал Раф.
– А вот будь он теперь с нами, я знаю, что он сказал бы. Он бы спросил, какой нам прок так долго бегать.
– Долго бегать? – удивился Раф. – Тебе уже надоело?
– А и впрямь, сколько это может продолжаться, то есть долго ли мы будем бегать по этому опустошенному людьми месту, убивая кур и прочих животных и прячась от ружей? Чем мы кончим? То есть что с нами в конце концов будет?
– То же, что и с лисом.
– Угу, приятель, ты сперва ночь до утра доживи…
– Но, Раф, ведь рано или поздно они достанут нас. Надо нам подумать, как выбираться отсюда. И ты прекрасно знаешь, что путь у нас один: нам надо отыскать людей, а потом… ну, все, как я тебе уже говорил. – Шустрик почесал лапой свою дырявую голову. – Молочник, рододендроны, бумажки… линолеум тоже недурно пахнет… а еще такая коробочка, все позванивала, динь-динь, а я от этого выл и удирал в сад – там кошки, кошки – лови, хватай, гав-гав!
– Что это ты несешь? Шустрик умолк.
– Не помню, – удрученно сказал он, помолчав. – Раф, нам надо найти каких-нибудь людей. Это единственный выход.
– Ты же не хотел пускать меня к ним прошлой ночью.
– Так ты же собрался действовать неправильно. Ты бы всех нас погубил.
– Хороший ты пес, Шустрик, да и времена для тебя настали тяжелые. Не хочу я с тобой ссориться. Нет для меня подходящих людей, это ясно как день. А той ночью я был сам не свой.
– Да нет же, был один хороший человек, – не унимался Шустрик.
– Свихнувшись, приятель? – вставил лис. – Ври больше! Хороший человек? Скажи еще – мягкий камень, сухая вода…
– И то правда, был такой человек, только очень давно, – сокрушенно сказал Раф. – Моя мама рассказывала мне эту историю, когда я лежал в корзинке. Это, собственно, все, что она успела мне рассказать. Но потом этот человек тоже сбился с пути, а другого такого не будет. Да ты, наверное, знаешь эту историю.
– Что за история, Раф? Я не знаю.
– Да ну? Моя мама говорила, что это каждая собака знает. Неужто мне известно нечто, чего ты не знаешь?
Шустрик повернулся на другой бок, под ним зашуршали камешки.
– А ты, лис, слыхал эту историю?
– Не… А так оно ж, небось, любопытно. Давай рассказывай, приятель.
– Мама рассказывала… – Тут Раф запнулся. – Короче, она часто говорила, что на небе живет большой пес и, мол, весь он состоит из звезд. Она говорила, что я могу увидеть его, правда, я не знал, где искать, да и как учуешь его? Но иногда можно слышать, как он лает и рычит в тучах, значит, он где-то там. Так вот именно ему, этому самому псу, когда-то очень давно пришла в голову великая мысль сотворить животных и птиц – всех-всех-всех! Наверное, ему доставляло огромное удовольствие выдумывать их. Ну так вот, со слов моей мамы, когда он придумал всех, ему надо было их куда-то девать, и поэтому он сотворил землю: деревья – для птиц, мостовые, сады, столбы и парки – для собак, подземные норы – для крыс и мышей, а дома – для кошек. И поместил он рыбу в воду, а насекомых на цветы и в траву, ну и так далее. Тонкая работа! Стоит лишь подивиться тому, как это все устроено. И я вот думаю, что этот звездный пес…
– Стой! – крикнул Шустрик и встал в тревоге. – Слушайте! Что это?
– Тихо! Ни с места!
Все трое прислушались. У входа в пещеру раздавались шаги по траве и человеческие голоса. Шаги замерли на мгновение, видимо, люди заглядывали внутрь, голоса гулко звучали под сводами пещеры. Однако вскоре они стихли и удалились в сторону долины Ликлдейл.
Шустрик снова лег. Лис же и лапой не двинул. А Раф, по-видимому растроганный своей историей, не заставил себя подгонять и продолжил рассказ:
– Ну так вот, звездному псу нужно было кому-то поручить надзор за этим местом, чтобы всякое животное и птица получали свою порцию пищи, ну и прочее. Поэтому он решил сотворить по-настоящему разумное существо, которое занималось бы всеми делами от его имени. Подумал он подумал, да и сотворил человека, и рассказал ему, чего он от него хочет. И человек этот, надо вам заметить, это был великолепный экземпляр, потому как в те стародавние времена иначе и быть не могло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
– Ловко подмечено, – пробормотал мистер Пауэлл, продолжая перелистывать подшивку. – На самом-то деле крысы очень умные и чуткие существа, только никто их не любит. Жаль, что нельзя достать для этого эксперимента с табаком каких-нибудь гиен или шакалов. Нас бы сразу оставили в покое – никто бы и не почесался.
У его работы, к сожалению, было одно неприятное свойство: любое неосторожное слово могло вызвать взрыв. Приходилось постоянно беспокоиться о том, как бы какая корреспонденция случайно не попала в чужие руки и не была истолкована самым неблаговидным образом. Вообще, если подумать, стоило бы, из предосторожности, предложить доктору Бойкоту назначить личную встречу с представителем Комитета для обсуждения полученных результатов, тем более что при вскрытии последней партии собак…
Тут зазвонил телефон. Мистер Пауэлл так до сих пор и не сумел преодолеть в себе неприязнь к этому аппарату. По его словам, если его что и доставало на этой работе, так это то, что его считали самой что ни на есть мелкой сошкой и поэтому то и дело срывали с места и срочно требовали к очередному начальнику. Вот и теперь, наверняка звонит доктор Бойкот и вызывает обсудить курящих биглей, а он еще не готов. Попытавшись, как всегда, утешиться мыслью, что когда-нибудь он и сам станет Бойкотом, мистер Пауэлл снял трубку:
– Пауэлл слушает.
– Мистер Пауэлл? – послышался голос дежурной с коммутатора.
– Да, это я, Долли. Кто меня спрашивает?
– Это не по местному звонят. Какой-то джентльмен. – (Мистер Пауэлл сразу уловил в ее словах скрытое предупреждение: следите за тем, что будете говорить. К этому приучали всех сотрудников Центра, особенно в разговорах с посторонними.) – Он просит службу информации, но у нас вроде такой нет. – («Не было и не будет», – добавил про себя мистер Пауэлл.) – Вы будете с ним разговаривать? Джентльмен говорит, что хочет узнать насчет собак.
– Насчет каких собак? Что за джентльмен и откуда он звонит?
– Похоже, джентльмен из здешних, мистер Пауэлл. Частное лицо. Вы будете говорить?
«Кто бы это ни был, ей, судя по всему, хочется поскорее от него отделаться, – подумал мистер Пауэлл. – Раз уж беды не миновать, то чем раньше о ней узнаешь, тем лучше. Если сейчас отказаться от разговора, решат, что он отлынивает, и переадресуют звонок кому-нибудь другому. Кроме того, если не ответить, а потом окажется, что разыскивали все-таки его, к нему же звонок в конце концов и вернется. Ну а если звонят не ему – что ж, проведать про чужие дела тоже иногда бывает не вредно».
– Ладно, Долли. Я с удовольствием отвечу джентльмену, если смогу. Соединяйте.
– Ой, спасибо вам, мистер Пауэлл! – («Экий у нее голос жизнерадостный», – подумал мистер Пауэлл.) – Щелк. – Соединяю вас с мистером Пауэллом, сэр. – Щелк. – Говорите! – («Знал бы я, что говорить!»)
– Доброе утро, сэр. Моя фамилия Пауэлл. Чем могу помочь?
– У вас собаки сбежамши?
– Э-э… простите, а с кем я говорю?
– Выльямсон моя фамилия. Овцевод с Ситла, Даннердейл. Так собаки-то от вас сбежамши?
«Ччерт, как в плохом романе, – подумал мистер Пауэлл, который вообще-то питал слабость к приключенческой литературе. – Пошло-поехало!»
– Э-э… Не могли бы вы объяснить поподробнее, мистер Уильямсон? То есть почему вы решили обратиться именно к нам и все такое.
– Что ж не объяснить. Тут, в Даннердейле, овец, слышь, режут, уже штуки три или четыре. Другие какие фермеры тоже думают, что псы чужие приблудились. Вот я вас, слышь, и спрашиваю – не от вас ли сбежамши, вопрос-то, кажись, простой.
– К сожалению, мистер Уильямсон, я не могу вам сейчас ответить, но я…
– Тогда, слышь, сыдиняйте меня с тем, кто может. Вы что ж, слышь, не знаете, сколько у вас собак и ежели какие сбежамши?
– Видите ли, мистер Уильямсон, сотрудника, который за это отвечает, как раз сейчас нет на месте. Не возражаете, если я вам перезвоню? Я обязательно это сделаю, и очень скоро.
– Только, слышь, смотрите, чтоб оччынъ скоро. Некоторым, слышь, деньгами бросаться не приходится, а ярки, они нас и кормят…
Мистер Пауэлл все-таки рискнул перейти в контратаку.
– Мистер Уильямсон, а вы, или кто-нибудь еще, видели этих собак?
– Видели бы, так тут же бы и порешили, и грить не о чем. Ваши собаки в ошейниках?
– Да, из зеленого пластика, с номерами.
– Ладно, тогда, слышь, позвоните, как узнаете, да? Деннис продиктовал свой номер телефона, еще раз выразил надежду, что его не заставят ждать, и повесил трубку. Мистер Пауэлл с упавшим сердцем отправился просить аудиенции у доктора Бойкота.
– Ы-ых, дела плоховаты, – проговорил лис. – Ходят тут, выглядывают, того гляди, нас сыщут. А нам все одно убивать надо, вот что, а то раз – и в темноту, верно дело. Только без глупостей, как тот раз. – Лис явно разговорился. – Глянь хоть на меня. Хитрей не сыщешь. Я родился-то далёко, аж за Крестовым холмом, где только не бывал, так уж уму-разуму и поднабрался.
– Хитрой ты, верно дело, – сказал Шустрик, с удовольствием катаясь по мелкому щебню, дабы почесать спину. – Я никогда и не говорил, что ты, ну… как это… сглупимши.
– Другой раз в том же месте никогда не убивай, и никогда не убивай ближе как две мили от своей лёжки. И никого к ей за собой не приводи. Уж сколько лисов жахнули в темноту, потому как бросали перья да кости округ своей лёжки.
– Ишь-вишь, вона как! – лениво пробормотал Шустрик. – А что, лис, неплохо у меня получается?
– Мы эту ночь будем охотиться у Рябинова ручья, – продолжал лис, пропустив слова Шустрика мимо ушей. – Фермеры уж тушу, небось, сыскали, так нам теперь ухо востро держать. Потому потом на Лонгдейл, а то Эшдейл, миль десять, всё-то не плачу, не хнычу, хватаю добычу.
– Я готов, – сказал Раф. – Я сделаю все, как ты говоришь, главное, чтобы добыча была.
– Ежели кто станет говорить, что я не умная голова, так мы все ж пока живые, да и сытые.
– Ты можешь вступить в наш клуб, – сказал Шустрик. – «Клуб Оставшихся в Живых», прием ограничен, только три члена, включая тебя. И один из них сумасшедший.
– Это шутка Кифа. Он что-то в ней видел, а я нет, – сказал Раф. – Что еще за клуб-то?
– Понимаешь, это когда собаки держатся вместе – бегают по улицам и мочатся на стены, ходят за суками, вместе дерутся и стоят друг за друга.
– Я никогда так не делал, – произнес Раф задумчиво. – А звучит совсем неплохо.
– Помнишь, когда Кифа увели, все мы залаяли и пели его песню?
– Как же, помню! Гав-гав, уа! Эта, что ли?
– Эта самая. Если не забыл, тогда запевай!
И вот во мраке пещеры два пса задрали морды и завели песнь Кифа, которую этот веселый и грубоватый беспородный пес перед своей смертью от электрошока оставил после себя Центру как протест, ничуть не менее решительный оттого, что песня эта осталась непонятной доктору Бойкоту и старику Тайсону, и даже, представьте себе, Комитету охраны здоровья. Вскоре к собачьим голосам присоединился и тонкий, скрипучий голос лиса.
Однажды пес пришел к нам в блок,
(Гав-гав, уа!)
Он имени назвать не мог.
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
Не нюхал местных он чудес,
Хвостом виляя, на смерть лез.
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Сказал белохалатник: «Вот
(Гав-гав, уа!)
Сегодня вспорем сей живот.
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
Трудов обслуги только жалко –
Останки выбросим на свалку!»
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Вот на стекляшке пес распят.
(Гав-гав, уа!)
О как его кишки смердят!
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
Текут по полу – хохочи! –
Дерьма потоки и мочи!
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Кто соберет его сейчас?
(Гав-гав, уа!)
В бутылке ухо, в плошке глаз,
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
В пробирке член, и, кажется,
Лишился вовсе он яйца!
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Не надо плакать, не хочу –
(Гав-гав, уа!)
Я тучкой розовой взлечу,
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
И лапу задеру свою,
И в морду им пущу струю!
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Киф эту песню сочинил –
(Гав-гав, уа!)
И ничего, что мало жил,
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
Веселый нравом и не злой,
Без сожаленья стал золой.
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
– Эх, старина Киф, он плохо кончил. Будь он теперь с нами…
– Была охота, – проворчал Раф.
– А вот будь он теперь с нами, я знаю, что он сказал бы. Он бы спросил, какой нам прок так долго бегать.
– Долго бегать? – удивился Раф. – Тебе уже надоело?
– А и впрямь, сколько это может продолжаться, то есть долго ли мы будем бегать по этому опустошенному людьми месту, убивая кур и прочих животных и прячась от ружей? Чем мы кончим? То есть что с нами в конце концов будет?
– То же, что и с лисом.
– Угу, приятель, ты сперва ночь до утра доживи…
– Но, Раф, ведь рано или поздно они достанут нас. Надо нам подумать, как выбираться отсюда. И ты прекрасно знаешь, что путь у нас один: нам надо отыскать людей, а потом… ну, все, как я тебе уже говорил. – Шустрик почесал лапой свою дырявую голову. – Молочник, рододендроны, бумажки… линолеум тоже недурно пахнет… а еще такая коробочка, все позванивала, динь-динь, а я от этого выл и удирал в сад – там кошки, кошки – лови, хватай, гав-гав!
– Что это ты несешь? Шустрик умолк.
– Не помню, – удрученно сказал он, помолчав. – Раф, нам надо найти каких-нибудь людей. Это единственный выход.
– Ты же не хотел пускать меня к ним прошлой ночью.
– Так ты же собрался действовать неправильно. Ты бы всех нас погубил.
– Хороший ты пес, Шустрик, да и времена для тебя настали тяжелые. Не хочу я с тобой ссориться. Нет для меня подходящих людей, это ясно как день. А той ночью я был сам не свой.
– Да нет же, был один хороший человек, – не унимался Шустрик.
– Свихнувшись, приятель? – вставил лис. – Ври больше! Хороший человек? Скажи еще – мягкий камень, сухая вода…
– И то правда, был такой человек, только очень давно, – сокрушенно сказал Раф. – Моя мама рассказывала мне эту историю, когда я лежал в корзинке. Это, собственно, все, что она успела мне рассказать. Но потом этот человек тоже сбился с пути, а другого такого не будет. Да ты, наверное, знаешь эту историю.
– Что за история, Раф? Я не знаю.
– Да ну? Моя мама говорила, что это каждая собака знает. Неужто мне известно нечто, чего ты не знаешь?
Шустрик повернулся на другой бок, под ним зашуршали камешки.
– А ты, лис, слыхал эту историю?
– Не… А так оно ж, небось, любопытно. Давай рассказывай, приятель.
– Мама рассказывала… – Тут Раф запнулся. – Короче, она часто говорила, что на небе живет большой пес и, мол, весь он состоит из звезд. Она говорила, что я могу увидеть его, правда, я не знал, где искать, да и как учуешь его? Но иногда можно слышать, как он лает и рычит в тучах, значит, он где-то там. Так вот именно ему, этому самому псу, когда-то очень давно пришла в голову великая мысль сотворить животных и птиц – всех-всех-всех! Наверное, ему доставляло огромное удовольствие выдумывать их. Ну так вот, со слов моей мамы, когда он придумал всех, ему надо было их куда-то девать, и поэтому он сотворил землю: деревья – для птиц, мостовые, сады, столбы и парки – для собак, подземные норы – для крыс и мышей, а дома – для кошек. И поместил он рыбу в воду, а насекомых на цветы и в траву, ну и так далее. Тонкая работа! Стоит лишь подивиться тому, как это все устроено. И я вот думаю, что этот звездный пес…
– Стой! – крикнул Шустрик и встал в тревоге. – Слушайте! Что это?
– Тихо! Ни с места!
Все трое прислушались. У входа в пещеру раздавались шаги по траве и человеческие голоса. Шаги замерли на мгновение, видимо, люди заглядывали внутрь, голоса гулко звучали под сводами пещеры. Однако вскоре они стихли и удалились в сторону долины Ликлдейл.
Шустрик снова лег. Лис же и лапой не двинул. А Раф, по-видимому растроганный своей историей, не заставил себя подгонять и продолжил рассказ:
– Ну так вот, звездному псу нужно было кому-то поручить надзор за этим местом, чтобы всякое животное и птица получали свою порцию пищи, ну и прочее. Поэтому он решил сотворить по-настоящему разумное существо, которое занималось бы всеми делами от его имени. Подумал он подумал, да и сотворил человека, и рассказал ему, чего он от него хочет. И человек этот, надо вам заметить, это был великолепный экземпляр, потому как в те стародавние времена иначе и быть не могло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62