Мистер Уэсткот вздрогнул и спустил курок. Пуля рассекла ошейник, собака подпрыгнула, и мистер Уэсткот успел заметить кровь у нее на загривке. В ту же секунду он потерял равновесие и отчаянно попытался уцепиться за обледеневшую кромку каменной глыбы. Винтовка выскользнула из его руки, под ногой перевернулся предательский камень, он снова схватился за край глыбы, поймал скользкую опору, на одну леденящую, кошмарную секунду вцепился в нее – за эту секунду успев признать глядевшего сверху пса, – а потом рухнул вниз.
Когда Шустрик ушел, Раф попытался снова вернуться к своему не больно-то сладкому сну на камнях. Однако несмотря на голод, который, казалось, насквозь прошивал все его тело, словно ветер куст боярышника, заснуть ему никак не удавалось. Он лежал с открытыми глазами и, так сказать, глодал свое бедственное положение, словно давным-давно обглоданную кость. Шустрик признался, что в крайнем случае спустится в долину и сдастся людям. Но Раф знал, что сам он на это никогда не пойдет. Он стыдился своего страха – страха, в котором ему было стыдно признаться даже Шустрику. В то мгновение, когда электрический свет залил двор фермы Гленриддинг, Раф подумал: «А вдруг не застрелят? Вдруг отошлют к белохалатникам, и те снова бросят меня в бак?» Уж кто-кто, а Раф знал, что этот бак с железной водой предназначался для него одного. Никакого другого пса из их собачьего блока белохалатники не бросали в этот бак. Стало быть, они спят и видят, чтобы вернуть Рафа обратно и снова бросить его в железную воду. Его страх перед этим баком не знал границ, и Раф стыдился этого страха. Белохалатники, которым он не мог служить, хотя считал их своими хозяевами, желали топить его в баке, но он больше не мог. Раф вспомнил, что когда-то, очень давно, охотничья сука, которую встретил Шустрик, – эта сука стала теперь призраком, – так вот, она вынуждена была остаться подле тела своего хозяина, и охранять его, и принять медленную голодную смерть. Однако именно боязнь бака с водой заставила Рафа после бегства с фермы Гленриддинг отказаться от набегов на фермы. И по той же причине он отпустил сейчас Шустрика одного, хотя всецело разделял его отчаяние.
Раф вспомнил пса по кличке Лизун, который рассказывал ему о том, как белохалатники иногда мгновенно убивали животных.
«Одного пса и меня, – рассказывал Лизун, – обрядили в какие-то железки. Было очень больно, и вдруг тот пес прекратил скулить и рухнул без сознания. Белохалатники вынули его из железок, поглядели на него, а потом один из белохалатников кивнул другому и убил того пса на месте. Поверь, я завидую ему».
«И я тоже ему завидую, – подумал Раф. – Почему нельзя взять и просто застрелить, сразу? Лис прав, непонятно, зачем тратить столько усилий, чтобы остаться в живых. А дело все в том, что ни одно животное не может долго голодать, и лис это отлично знал. А как же та сука?..»
21 ноября, воскресенье – 25 ноября, четверг
Голод теперь и впрямь превратился в невыносимую муку. Все прочие инстинкты отошли на второй план, Раф чувствовал запахи камня и озера как бы сквозь плывущую пелену голода, видел их как бы сквозь окрашенное голодом стекло. Он сунул в пасть лапу и на мгновение всерьез подумал, нельзя ли ее съесть, однако боль от укуса сняла этот вопрос.
Раф попытался грызть камень, затем вновь положил голову на лапы и стал думать о всевозможных врагах, с которыми он готов был бы сразиться, если только победа в этом сражении могла спасти его жизнь и жизнь Шустрика. В конце концов, он всегда был бойцом. Быть может, все-таки стоит как-нибудь собраться с духом, спуститься вниз и устроить там сражение? Кусать, кусать, рвать зубами – рррррр! Если бы я не прогнал тогда лиса, мы, быть может, научились жить как дикие животные? Люди? Как я их ненавижу! Хотелось бы и мне убить человека, как Шустрик. Я бы вцепился ему в глотку, разорвал бы его живот и съел бы его – хррр! хррр! хррр!
Вдруг Раф почувствовал острую боль в шее, словно его укусил слепень, только значительно больнее. Едва он вскочил, до него донесся звук выстрела, оглушительно громкий в узком ущелье. Помимо звука падающих камней Раф услышал тявканье Шустрика, откуда-то сверху, а затем раздался человеческий крик – крик ужаса. Раф замер на месте, ничего не понимая. Где Шустрик? Вроде бы упали камни, но кроме них упало еще что-то, куда более тяжелое. Что бы это ни было, Раф слышал, как оно, скользя и ударяясь о камни, бухнулось в ущелье у него за спиной. Приготовившись убежать, Раф осмотрелся в поисках опасности, однако в ущелье стояла полная тишина. Он подождал еще немного. Ничего, все тихо. Ни звука. Раф услышал, как его собственная кровь капает на камни.
Обогнув выступ, он осторожно приблизился к подножию скальной стены. Неподалеку, распростертое на камнях, лежало человеческое тело, голова причудливо свернута набок, рука с окровавленной кистью отброшена в сторону. Запах крови был теплый и сильный. У Рафа потекла слюна. Медленно он подошел поближе, что-то бормоча себе под нос, облизываясь и мочась на камни. Тело пахло потом и свежим, сочным мясом. Этот запах поглотил все – небо, озеро, камни, ветер и страх Рафа. Ничего больше в мире не осталось – только зубастый Раф и исходящий от тела запах мяса. Раф подошел еще ближе.
24 ноября, среда
На следующий день, ровно без пяти три пополудни, Дигби Драйвер собственной персоной появился у дверей Центра. День стоял сравнительно теплый и ясный, небо было в меру голубым, задувал ветерок, журчащие ручьи несли свои бурые талые воды, в воздухе пахло смолистой лиственницей. Внизу в Конистонском озере плескалась стая канадских казарок. Сверху было видно и хорошо слышно этих крупных птиц, с коричневой грудью и черной шеей, которые, гогоча и теснясь, пересекали водную гладь. На этих птиц, пожалуй, стоило посмотреть, но будь то даже не канадские казарки, а, скажем, чернобровые альбатросы, Дигби Драйвер все едино не сделал бы и шагу в их сторону, ибо не усмотрел бы в этом ничего необычного. Он затушил сигарету об стену у крыльца, бросил ее на ступеньки, позвонил и вскоре был уже в приемной комнате, где его ожидали доктор Бойкот и мистер Пауэлл, а также чашка жидкого чая. Возможно, читатель уже начал теряться в догадках, отчего это Дигби Драйвер, который последовательно воротил нос от всяческих конференций и заявлений для прессы, считая ниже своего достоинства ходить и выслушивать то, что, по мнению чиновных инстанций, без особого для них вреда можно ему сообщить, – отчего это он так добивался встречи с официальными представителями Лоусон-парка? И на что, собственно говоря, он рассчитывал? Ответ прост: он и сам не знал отчего. Его попросту приперли к стене, и до него стало доходить, что линия поведения исследовательского центра – уйти в глухую оборону и больше помалкивать – оказалась куда более эффективной, нежели он предполагал поначалу. Однако кампания в прессе, равно как и хорошая драма, должна быть динамичной. Волну нужно гнать! Жизненно важно постоянно сыпать в жернова свежее зерно. Преступник, о котором полиция узнала в понедельник, должен быть во вторник арестован, в среду – допрошен, в четверг – приговорен и, в конце концов, в пятницу – изничтожен окончательно, посредством опубликования его биографии сомнительного свойства. В противном случае газета перестает выполнять свою роль демократического органа, и тиражи немедленно падают. После гибели мистера Эфраима Дигби Драйвер, следуя инструкциям своих хозяев, непрерывно размахивал плащом пред лицом Центра, задействовав при этом всю свою изобретательность. Он был сметливым и энергичным журналистом, так что эту историю с собаками раскрутил на все сто. Однако все его попытки спровоцировать ученых закончились провалом. Запершись в своем замке, они отказывались выйти за его стены и принять открытый бой, не без оснований рассчитывая на то, что со временем у публики пропадет интерес к двум бродячим псам, которые и повинны-то разве что в нападении на фермы и в смерти нескольких овец и которые – что бы там ни говорили, но, так или иначе, этот факт придется признать – никоим образом не являются переносчиками бубонной чумы. А там, как оно обычно и бывает, всплывет какой-нибудь другой жареный факт, и газета забудет об этих псах и перестанет бить тревогу. В самом деле, Драйверу в телефонном разговоре с лондонской редакцией уже пришлось выслушать весьма неприятные намеки на то, что интерес к его собачкам может иссякнуть в любую минуту. Но с точки зрения своей личной выгоды и карьеры, Дигби Драйвер был кровно заинтересован в том, чтобы приложить все силы и не дать этой истории с собаками заглохнуть. Если сейчас его отзовут обратно и все сойдет на нет, он не заработает очередного пера себе в шляпу, за каковым начальство и послало его в Озерный Край, уповая на его репортерскую хватку и умение преумножить тираж, равно как и поспособствовать достижению их собственных политических целей.
Сейчас же дело заключалось в том, что Дигби Драйвер никак не мог придумать, что ему предпринять дальше. К этому времени псов уже давным-давно должны были застрелить при драматических обстоятельствах в результате захватывающе-колоритной спонтанно организованной облавы разгневанных фермеров. А еще лучше было бы, если бы местные жители, до смерти напуганные чумой, заявили публичный протест. Однако не случилось ни того ни другого. Местные жители разве что стали на ночь убирать в дом мусорные бачки и уповали на то, что псов этих найдут околевшими где-нибудь не на их участке. Так что если сейчас, накануне дебатов в палате общин по вопросу финансирования научных исследований, не удастся спровоцировать Центр на какое-нибудь неосторожное действие, то все дело, по-видимому, выродится, за недостатком событий, в скучную и нудную тягомотину. Таким образом, Дигби Драйвер, вместо того чтобы забраться на елку, всего-навсего взялся одной рукой за нижний сук.
Доктор Бойкот, который прекрасно понимал сложившуюся ситуацию, приветствовал его с надлежащей подчеркнутой учтивостью.
– Весьма рад, – произнес доктор Бойкот, предлагая Дигби Драйверу сигарету, – что наконец-то вы приехали к нам. Лучше поздно, чем никогда. Что ж, скажите, чем мы можем быть вам полезны. Поверьте, мы сделаем это с удовольствием, если сможем.
Но не так-то просто было озадачить Дигби Драйвера. Как всякого профессионального негодяя, его не особенно смущали ловкие перестановки стульев, пепельниц и настольных ламп в духе голливудского фильма. Подобно огромному истукану, который приснился Навуходоносору, Дигби Драйвер имел медные чрево его, и бедра его, и железные голени его.
– Я бы попросил вас рассказать мне побольше об этих псах, – начал он.
– Ну что же, давайте только уточним, о каких, собственно, псах вы говорите, – заметил доктор Бойкот, тепло улыбаясь.
– Ну, мистер… э-э… Бойкот, – отозвался Драйвер (теперь они улыбались друг другу словно две гиены), – мне кажется, вы несколько… кривите душой и грешите против правды, вы уж простите мне это выражение. Ведь вы отлично знаете, о каких псах идет речь.
– Ну, я, наверное, догадываюсь, – не стал возражать доктор Бойкот. – Одного не пойму, как и в каких терминах вы определяете их? Какова ваша атрибуция, если тут вообще возможны какие-либо определения. Поэтому разрешите мне повторить свой идиотский вопрос – о каких псах речь?
– О тех псах, что сбежали от вас и вызвали тут такое беспокойство.
– А-а, – торжествующе протянул доктор Бойкот с видом дотошного адвоката, который только что вытянул из свидетеля противной стороны ту самую в простоте сказанную фразу, которую и намеревался вытянуть. – Давайте уточним. Где это «тут» и что за «беспокойство»?
Дигби Драйвер неторопливо стряхнул пепел с сигареты и сделал глоток отвратительного чая.
– Ну хорошо, начнем от печки, если уж вам так хочется. Итак, вы не отрицаете, что некоторое время назад отсюда сбежали два пса и что теперь они, одичав, бегают где-то по окрестным холмам?
– Разумеется, мы не отрицаем, что два пса сбежали. Насколько я понимаю, вам знакомо наше заявление для прессы. Но, боюсь, я не в состоянии сказать вам, что сталось с этими псами потом. Очень может быть, что они уже давным-давно сдохли.
– И вряд ли вы станете отрицать, что эти псы могли заразиться бубонной чумой?
– Это в высшей степени маловероятно, – ответствовал доктор Бойкот.
– И вы готовы дать твердые гарантии?
– Видите ли, если уж мы что-нибудь говорим здесь, – с ударением произнес доктор Бойкот, приняв самый сердечный вид, – то мы даем стопроцентную гарантию.
Именно поэтому мы и не дали никаких заверений. Но, повторяю, с практической точки зрения это в высшей степени маловероятно…
– А нельзя ли подробнее? Объясните почему?
От доктора Бойкота не ускользнуло, что Дигби Драйвер несколько утратил сдержанность и стал перебивать собеседника.
– Ну… то есть… вы же не думаете, что я стал бы… э-э… – ответил он и задумчиво наморщил лоб, словно честно пытался обдумать с точки зрения здравого смысла совершенно идиотское предположение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Когда Шустрик ушел, Раф попытался снова вернуться к своему не больно-то сладкому сну на камнях. Однако несмотря на голод, который, казалось, насквозь прошивал все его тело, словно ветер куст боярышника, заснуть ему никак не удавалось. Он лежал с открытыми глазами и, так сказать, глодал свое бедственное положение, словно давным-давно обглоданную кость. Шустрик признался, что в крайнем случае спустится в долину и сдастся людям. Но Раф знал, что сам он на это никогда не пойдет. Он стыдился своего страха – страха, в котором ему было стыдно признаться даже Шустрику. В то мгновение, когда электрический свет залил двор фермы Гленриддинг, Раф подумал: «А вдруг не застрелят? Вдруг отошлют к белохалатникам, и те снова бросят меня в бак?» Уж кто-кто, а Раф знал, что этот бак с железной водой предназначался для него одного. Никакого другого пса из их собачьего блока белохалатники не бросали в этот бак. Стало быть, они спят и видят, чтобы вернуть Рафа обратно и снова бросить его в железную воду. Его страх перед этим баком не знал границ, и Раф стыдился этого страха. Белохалатники, которым он не мог служить, хотя считал их своими хозяевами, желали топить его в баке, но он больше не мог. Раф вспомнил, что когда-то, очень давно, охотничья сука, которую встретил Шустрик, – эта сука стала теперь призраком, – так вот, она вынуждена была остаться подле тела своего хозяина, и охранять его, и принять медленную голодную смерть. Однако именно боязнь бака с водой заставила Рафа после бегства с фермы Гленриддинг отказаться от набегов на фермы. И по той же причине он отпустил сейчас Шустрика одного, хотя всецело разделял его отчаяние.
Раф вспомнил пса по кличке Лизун, который рассказывал ему о том, как белохалатники иногда мгновенно убивали животных.
«Одного пса и меня, – рассказывал Лизун, – обрядили в какие-то железки. Было очень больно, и вдруг тот пес прекратил скулить и рухнул без сознания. Белохалатники вынули его из железок, поглядели на него, а потом один из белохалатников кивнул другому и убил того пса на месте. Поверь, я завидую ему».
«И я тоже ему завидую, – подумал Раф. – Почему нельзя взять и просто застрелить, сразу? Лис прав, непонятно, зачем тратить столько усилий, чтобы остаться в живых. А дело все в том, что ни одно животное не может долго голодать, и лис это отлично знал. А как же та сука?..»
21 ноября, воскресенье – 25 ноября, четверг
Голод теперь и впрямь превратился в невыносимую муку. Все прочие инстинкты отошли на второй план, Раф чувствовал запахи камня и озера как бы сквозь плывущую пелену голода, видел их как бы сквозь окрашенное голодом стекло. Он сунул в пасть лапу и на мгновение всерьез подумал, нельзя ли ее съесть, однако боль от укуса сняла этот вопрос.
Раф попытался грызть камень, затем вновь положил голову на лапы и стал думать о всевозможных врагах, с которыми он готов был бы сразиться, если только победа в этом сражении могла спасти его жизнь и жизнь Шустрика. В конце концов, он всегда был бойцом. Быть может, все-таки стоит как-нибудь собраться с духом, спуститься вниз и устроить там сражение? Кусать, кусать, рвать зубами – рррррр! Если бы я не прогнал тогда лиса, мы, быть может, научились жить как дикие животные? Люди? Как я их ненавижу! Хотелось бы и мне убить человека, как Шустрик. Я бы вцепился ему в глотку, разорвал бы его живот и съел бы его – хррр! хррр! хррр!
Вдруг Раф почувствовал острую боль в шее, словно его укусил слепень, только значительно больнее. Едва он вскочил, до него донесся звук выстрела, оглушительно громкий в узком ущелье. Помимо звука падающих камней Раф услышал тявканье Шустрика, откуда-то сверху, а затем раздался человеческий крик – крик ужаса. Раф замер на месте, ничего не понимая. Где Шустрик? Вроде бы упали камни, но кроме них упало еще что-то, куда более тяжелое. Что бы это ни было, Раф слышал, как оно, скользя и ударяясь о камни, бухнулось в ущелье у него за спиной. Приготовившись убежать, Раф осмотрелся в поисках опасности, однако в ущелье стояла полная тишина. Он подождал еще немного. Ничего, все тихо. Ни звука. Раф услышал, как его собственная кровь капает на камни.
Обогнув выступ, он осторожно приблизился к подножию скальной стены. Неподалеку, распростертое на камнях, лежало человеческое тело, голова причудливо свернута набок, рука с окровавленной кистью отброшена в сторону. Запах крови был теплый и сильный. У Рафа потекла слюна. Медленно он подошел поближе, что-то бормоча себе под нос, облизываясь и мочась на камни. Тело пахло потом и свежим, сочным мясом. Этот запах поглотил все – небо, озеро, камни, ветер и страх Рафа. Ничего больше в мире не осталось – только зубастый Раф и исходящий от тела запах мяса. Раф подошел еще ближе.
24 ноября, среда
На следующий день, ровно без пяти три пополудни, Дигби Драйвер собственной персоной появился у дверей Центра. День стоял сравнительно теплый и ясный, небо было в меру голубым, задувал ветерок, журчащие ручьи несли свои бурые талые воды, в воздухе пахло смолистой лиственницей. Внизу в Конистонском озере плескалась стая канадских казарок. Сверху было видно и хорошо слышно этих крупных птиц, с коричневой грудью и черной шеей, которые, гогоча и теснясь, пересекали водную гладь. На этих птиц, пожалуй, стоило посмотреть, но будь то даже не канадские казарки, а, скажем, чернобровые альбатросы, Дигби Драйвер все едино не сделал бы и шагу в их сторону, ибо не усмотрел бы в этом ничего необычного. Он затушил сигарету об стену у крыльца, бросил ее на ступеньки, позвонил и вскоре был уже в приемной комнате, где его ожидали доктор Бойкот и мистер Пауэлл, а также чашка жидкого чая. Возможно, читатель уже начал теряться в догадках, отчего это Дигби Драйвер, который последовательно воротил нос от всяческих конференций и заявлений для прессы, считая ниже своего достоинства ходить и выслушивать то, что, по мнению чиновных инстанций, без особого для них вреда можно ему сообщить, – отчего это он так добивался встречи с официальными представителями Лоусон-парка? И на что, собственно говоря, он рассчитывал? Ответ прост: он и сам не знал отчего. Его попросту приперли к стене, и до него стало доходить, что линия поведения исследовательского центра – уйти в глухую оборону и больше помалкивать – оказалась куда более эффективной, нежели он предполагал поначалу. Однако кампания в прессе, равно как и хорошая драма, должна быть динамичной. Волну нужно гнать! Жизненно важно постоянно сыпать в жернова свежее зерно. Преступник, о котором полиция узнала в понедельник, должен быть во вторник арестован, в среду – допрошен, в четверг – приговорен и, в конце концов, в пятницу – изничтожен окончательно, посредством опубликования его биографии сомнительного свойства. В противном случае газета перестает выполнять свою роль демократического органа, и тиражи немедленно падают. После гибели мистера Эфраима Дигби Драйвер, следуя инструкциям своих хозяев, непрерывно размахивал плащом пред лицом Центра, задействовав при этом всю свою изобретательность. Он был сметливым и энергичным журналистом, так что эту историю с собаками раскрутил на все сто. Однако все его попытки спровоцировать ученых закончились провалом. Запершись в своем замке, они отказывались выйти за его стены и принять открытый бой, не без оснований рассчитывая на то, что со временем у публики пропадет интерес к двум бродячим псам, которые и повинны-то разве что в нападении на фермы и в смерти нескольких овец и которые – что бы там ни говорили, но, так или иначе, этот факт придется признать – никоим образом не являются переносчиками бубонной чумы. А там, как оно обычно и бывает, всплывет какой-нибудь другой жареный факт, и газета забудет об этих псах и перестанет бить тревогу. В самом деле, Драйверу в телефонном разговоре с лондонской редакцией уже пришлось выслушать весьма неприятные намеки на то, что интерес к его собачкам может иссякнуть в любую минуту. Но с точки зрения своей личной выгоды и карьеры, Дигби Драйвер был кровно заинтересован в том, чтобы приложить все силы и не дать этой истории с собаками заглохнуть. Если сейчас его отзовут обратно и все сойдет на нет, он не заработает очередного пера себе в шляпу, за каковым начальство и послало его в Озерный Край, уповая на его репортерскую хватку и умение преумножить тираж, равно как и поспособствовать достижению их собственных политических целей.
Сейчас же дело заключалось в том, что Дигби Драйвер никак не мог придумать, что ему предпринять дальше. К этому времени псов уже давным-давно должны были застрелить при драматических обстоятельствах в результате захватывающе-колоритной спонтанно организованной облавы разгневанных фермеров. А еще лучше было бы, если бы местные жители, до смерти напуганные чумой, заявили публичный протест. Однако не случилось ни того ни другого. Местные жители разве что стали на ночь убирать в дом мусорные бачки и уповали на то, что псов этих найдут околевшими где-нибудь не на их участке. Так что если сейчас, накануне дебатов в палате общин по вопросу финансирования научных исследований, не удастся спровоцировать Центр на какое-нибудь неосторожное действие, то все дело, по-видимому, выродится, за недостатком событий, в скучную и нудную тягомотину. Таким образом, Дигби Драйвер, вместо того чтобы забраться на елку, всего-навсего взялся одной рукой за нижний сук.
Доктор Бойкот, который прекрасно понимал сложившуюся ситуацию, приветствовал его с надлежащей подчеркнутой учтивостью.
– Весьма рад, – произнес доктор Бойкот, предлагая Дигби Драйверу сигарету, – что наконец-то вы приехали к нам. Лучше поздно, чем никогда. Что ж, скажите, чем мы можем быть вам полезны. Поверьте, мы сделаем это с удовольствием, если сможем.
Но не так-то просто было озадачить Дигби Драйвера. Как всякого профессионального негодяя, его не особенно смущали ловкие перестановки стульев, пепельниц и настольных ламп в духе голливудского фильма. Подобно огромному истукану, который приснился Навуходоносору, Дигби Драйвер имел медные чрево его, и бедра его, и железные голени его.
– Я бы попросил вас рассказать мне побольше об этих псах, – начал он.
– Ну что же, давайте только уточним, о каких, собственно, псах вы говорите, – заметил доктор Бойкот, тепло улыбаясь.
– Ну, мистер… э-э… Бойкот, – отозвался Драйвер (теперь они улыбались друг другу словно две гиены), – мне кажется, вы несколько… кривите душой и грешите против правды, вы уж простите мне это выражение. Ведь вы отлично знаете, о каких псах идет речь.
– Ну, я, наверное, догадываюсь, – не стал возражать доктор Бойкот. – Одного не пойму, как и в каких терминах вы определяете их? Какова ваша атрибуция, если тут вообще возможны какие-либо определения. Поэтому разрешите мне повторить свой идиотский вопрос – о каких псах речь?
– О тех псах, что сбежали от вас и вызвали тут такое беспокойство.
– А-а, – торжествующе протянул доктор Бойкот с видом дотошного адвоката, который только что вытянул из свидетеля противной стороны ту самую в простоте сказанную фразу, которую и намеревался вытянуть. – Давайте уточним. Где это «тут» и что за «беспокойство»?
Дигби Драйвер неторопливо стряхнул пепел с сигареты и сделал глоток отвратительного чая.
– Ну хорошо, начнем от печки, если уж вам так хочется. Итак, вы не отрицаете, что некоторое время назад отсюда сбежали два пса и что теперь они, одичав, бегают где-то по окрестным холмам?
– Разумеется, мы не отрицаем, что два пса сбежали. Насколько я понимаю, вам знакомо наше заявление для прессы. Но, боюсь, я не в состоянии сказать вам, что сталось с этими псами потом. Очень может быть, что они уже давным-давно сдохли.
– И вряд ли вы станете отрицать, что эти псы могли заразиться бубонной чумой?
– Это в высшей степени маловероятно, – ответствовал доктор Бойкот.
– И вы готовы дать твердые гарантии?
– Видите ли, если уж мы что-нибудь говорим здесь, – с ударением произнес доктор Бойкот, приняв самый сердечный вид, – то мы даем стопроцентную гарантию.
Именно поэтому мы и не дали никаких заверений. Но, повторяю, с практической точки зрения это в высшей степени маловероятно…
– А нельзя ли подробнее? Объясните почему?
От доктора Бойкота не ускользнуло, что Дигби Драйвер несколько утратил сдержанность и стал перебивать собеседника.
– Ну… то есть… вы же не думаете, что я стал бы… э-э… – ответил он и задумчиво наморщил лоб, словно честно пытался обдумать с точки зрения здравого смысла совершенно идиотское предположение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62