В мусорную корзину отправились несколько разбитых пепельниц, копия головы Нефертити и моя любимая шариковая ручка.
Когда страсти утихли, мы снова принялись за нашу головоломку.
– Итак, это ни галлюцинация, ни внушение, – сказал все еще сонливый Йеттмар. – Сама горькая действительность.
– Я слышал, когда Миддлтон нажал на кнопку, только не знал, что это за щелчок. Таким образом, у нас в руках решающее доказательство!
– Доказательство чего? – спросил Осима. Не так легко было ответить на этот вопрос. Хальворссон погладил бороду и сказал:
– Я думаю, что нам нужно искать отправную точку.
– Мы делаем это уже полчаса, – возразил Карабинас.
– Настоящую отправную точку, – продолжал невозмутим о Хальворссон. – Мы можем подойти к этому вопросу с двух сторон.
– А именно?
– С идеалистической и с материалистической точки зрения.
– В этом что-то есть, – пробурчал Осима. Датчанин поднял большой палец.
– Возьмем, пожалуй, первое…
– Возьмем, – кивнул я.
– В этом случае нам следует исходить из сверхъестественного. Мы обнаружили место захоронения Иму и его товарищей. Из надписи и по другим признакам мы можем сделать вывод, что они не намеревались умирать навечно, скорее хотели, или хотел Иму, жить в своих потомках. И спустя тысячелетия после смерти Иму мы его нашли и поняли его желание. Что происходит потом? Вместо того, чтобы выполнить это желание, мы пугаемся поставленной задачи и идем на попятный. Ведь именно тогда мы и приняли решение отказаться от продолжения опытов. А несколько минут спустя произошло то, что произошло. Что это, если не протест Иму?
– Или папы Малькольма, – сказала тихо Селия. Мы все вздрогнули, у меня даже холодок пробежал по спине.
– Они хотят, чтобы мы продолжили то, что начали, – сказал Осима.
Доктор Хубер тоже содрогнулась:
– Мы потихоньку превращаем это в спиритический сеанс.
– Вы считаете, что голоса привидений можно записать на магнитофон? – спросил я Хальворссона.
– Не имею понятия! До сих пор я встречался с ними только в сказках.
– Мне все же больше импонирует материалистическая точка зрения.
На лице датчанина появилась растерянность.
– В этом случае у меня – ни малейшей догадки. Всех нас, несомненно, занимает один и тот же вопрос. Я не могу думать ни о чем другом… как только о гипнозе.
– Нет уже! Давайте больше не будем, Хальворссон! Это предположение мы уже отвергли.
– Да, намеренный гипноз…
– Не понимаю…
– Сейчас объясню. Хотя я не знаю, случалось ли уже когда-нибудь такое.
– Какое? Выкладывайте уже!
– Я подумал о том, что среди нас, может быть, есть кто-то, обладающий очень сильной волей или способностью передавать свои мысли. Понимаете? У кого-то в мозгу возникла только что увиденная нами сцена, а наш мозг уловил это, как радиоприемник, и передал органам зрения.
– И магнитофону, – многозначительно добавил Миддлтон.
– Вот именно, и гипотеза рухнула.
– Другого материалистического объяснения у меня нет, – сказал уныло Хальворссон.
– Давайте еще раз прослушаем пленку, – предложила доктор Хубер.
Миддлтон прокрутил бобину назад, и снова зазвучали шорох ветра, шелест листьев в кронах пальм и плеск бегемотов, доносившийся с Нила. Затем тот водопад странных звуков: звуки музыки вперемешку со свистом и щелчками, потом другая, человеческая речь. И, наконец, короткое шипение, когда вспыхнул голубой свет, убивший человека в кожаной одежде.
Магнитофон остановился, а мы оставались в той же растерянности, что и раньше. Одно было ясно. Все происшедшее не было сном.
– Может быть, все-таки из загробного мира?.. – шепнула Селия.
Карабинас покачал головой.
– Странно, что все повторилось еще раз, как будто сделано специально для нас…
– Но с какой стати? – спросила мисс Хубер.
– Не знаю.
– Может быть, из-за языка, – пробормотал Йеттмар.
– Как это – из-за языка?
– Я тогда обратил внимание кое на что. Во второй записи, или, скажем, при повторе. Но вспомнил об этом только сейчас, когда мы заговорили о языках.
– Что же это, ради бога? – спросил я нетерпеливо.
– Несинхронность.
Мы посмотрели на него так, словно он свихнулся.
– Что? – простонала мисс Хубер. – Несинхронность? Это что еще такое?
– Все очень просто, – сказал Йеттмар. – Когда при повторении они говорили человеческим языком. движения их губ не были синхронны с текстом. Теперь я в этом мог бы присягнуть… Я так и вижу их перед собой. Звуки были совершенно несинхронны с движениями губ!
– Послушайте, но как вы можете быть так уверены? Если мы даже не знаем, на каком языке они говорили!
– Это не имеет никакого отношения к синхронности, – отмахнулся Йеттмар. – Жаль, что мы не смогли записать эту сцену на видеомагнитофон. Дайте-ка минутку подумать! – Тут он прикрыл глаза, а через несколько секунд снова открыл.
– Да. Ясно вижу перед собой эту картину… Человек в кожаном пиджаке говорит что-то и округляет при этом губы. В первой записи, вернее, когда он появился в первый раз, при этом положении губ прозвучал свист, что в целом соответствует положению губ человека, когда он хочет свистнуть. Но во второй раз мы услышали при том же положении губ звуки, которые так произнести невозможно. Понимаете? Это и есть несинхронность!
– И что это, по-твоему, означает? – спросил Миддлтон.
Йеттмар поднял брови.
– У меня только предположение.
– И все-таки? г – Скажем, при первом показе текст был оригинальный… а при втором… гм…
– Ну что при втором?
– Думаю, текст был дублирован.
Мы ошеломлен но посмотрели на Йеттмара. Может быть, именно потому, что его слова казались весьма правдоподобными.
– Да, но зачем? – спросила мисс Хубер охрипшим голосом. Йеттмар снова только поднял брови.
– Может быть, они подозревали, что этот первый разговор, или как его там назвать, никто никогда не сумеет понять.
– И не сумеет, – сказала мисс Хубер. – Это несомненно. Ведь это… гм… точно не человеческая речь.
– Может быть, нам просто неизвестно ничего подобного, – сказала Селия. Хубер покачала головой.
– Дело не в этом. А в звуках. Такие звуки, и в первую очередь эту музыку и свист, невозможно воспроизвести с помощью артикуляционных органов человека. По крайней мере, известных на сегодня артикуляционных органов человека, – уточнила она.
Мне показалось, что мы, пожалуй, немного продвинулись вперед.
– А это, в свою очередь, означает, – подытожил я все сказанное, – что мы получили послание. Неважно, от кого и каким способом. Но послание адресовано нам… И, чтобы мы смогли в нем разобраться, текст дублировали, перевели с одного совершенно непонятного языка на другой непонятный, или лучше сказать – неизвестный… пока неизвестный, но, несомненно, человеческий язык.
– Верно, – сказала Хубер. – Другой язык -человеческий, это ясно.
– Но вот – какой? – почесал в затылке датчанин.
– Египетский, – сказал я. – Древнеегипетский. Фольклорист так и застыл с пальцами на затылке, даже рот раскрыл.
– Древнеегипетский? А я считал, что этот язык никто не знает. По крайней мере, произношение.
– Так оно и есть. Но, зная коптский язык, можно кое-что понять и в древнеегипетском. Правда, Никое?
– Теперь, когда ты это сказал…
– Ас другой стороны – на каком другом языке они могли дублировать?
– Скажем, на английском.
– За тысячу пятьсот лет до новой эры? У мисс Хубер округлились глаза.
– Вы серьезно полагаете, что дублировали тогда?
– Если мы выбираем материалистическое решение – должны были тогда!
Карабинас спрятал лицо в ладонях.
– Я схожу с ума!
– И я тоже, – поддакнул Хальворссон. Осима посмотрел на свои часы и встал.
– У меня уже голова не соображает. Предлагаю перенести наше заседание на завтра. Может быть, за это время произойдет еще что-нибудь. Вы повремените немного с вашим решением, Петер?
Я знал, что кто-нибудь задаст этот вопрос, и уже сформулировал про себя ответ.
– Естественно, – сказал я громко. – До тех пор, пока мы не прольем свет на случившееся… я не буду писать свой доклад.
Каждый из них, покидая мой кабинет, тепло пожал мне руку.
Никогда еще у меня не было такой уверенности, что они – мои друзья.
Я выключил верхний свет и подошел к письменному столу, чтобы перед уходом погасить и настольную лампу, когда за моей спиной раздался голос:
– Меня здесь оставляете?
Я повернулся так стремительно, словно меня ужалила в пятку змея.
В кресле сидела мисс Хубер и улыбалась мне.
Я был так поражен, что только и мог сказать, заикаясь:
– Вы… вы…
– Что я здесь делаю? Я осталась здесь. Похоже, остальные забыли обо мне. Я начал приходить в себя.
– Уфф, ну и напугали же вы меня!
– Вы думали, что это Иму?
– Не буду отрицать, мелькнула такая мысль. Она встала, потянулась и покосилась на меня.
– Вы уже закончили?
– Конечно. Как раз хотел идти домой…
– Только хотели?
Замешательство мое все усиливалось, и я злился на себя: что за муха меня укусила?
– Я полагаю, вы что-то хотите от меня. Она чуть заметно улыбнулась, лукаво и притягательно, отчего у меня в висках застучала кровь.
– Ну это уж слишком двусмысленно. Кажется, нам почти по пути. Дождь давно прошел. Если я вам не помешаю, мы бы могли пойти вместе…
Держась поближе друг к другу, мы пересекли парк, прошли по платановой аллее и свернули на просторную лужайку. Вдали засияли цепочки огней в окнах типовых домов, там, где жил и я.
Мы долго шли молча, хотя я понимал, что неудобно не произнести ни слова. Но так уж вышло, что после смерти Изабеллы я немел, оставаясь наедине с женщиной.
– Вы всегда такой неловкий? – прямо спросила моя спутница, когда мы уже приближались к домам.
– Я не считаю себя неловким, – проговорил я неохотно.
– Вы как будто боитесь меня, – сказала она, и в ее голосе было что-то вызывающее. – Только наука, а женщины – никогда?
И тут внутри у меня что-то взорвалось. Причиной тому были, возможно, события последних часов, воз– можно, ее близость, а может быть, и то, и другое вместе. Словно лопнула сеть, которой оплела мое сердце еще Изабелла.
Неожиданно для самого себя я рассмеялся. И было в моем смехе и немного иронии, и, несомненно, облегчение.
– Почему же, – сказал я. – А вы знаете, кто я такой?
– Конечно, – удивилась она. – Только не вздумайте говорить, что вы головорез и хорошо, что мы, наконец, сейчас вдвоем на темной лужайке.
– Ну, почти. В свое время я был в Сан-Антонио университетским Донжуаном. Никто не умел лучше меня кружить головы девушкам. Из-за этого меня дважды вышибали из пансиона.
Она посмотрела на меня с уважением.
– Ого! Глядя на вас, этого не скажешь.
– Внешность обманчива.
– Вы это серьезно? Раньше я как-то не замечала.
Сам не понимаю, почему я начал рассказывать ей об Изабелле. Когда я поймал себя на этом, было уже поздно идти на попятный.
– А потом я взял и женился. Неожиданно для самого себя. Sic transit gloria mundi1.
Она молчала, и я понял, что она не хочет копаться в моей личной жизни. Как только я назвал имя Изабеллы, она как бы немного отдалилась от меня, даже лицо отвернула.
– Пять лет прошло, как умерла моя жена… Изабелла.
– Простите, – сказала она. – Я не хотела…
– Я знаю. Сам завел разговор… С тех пор я действительно несколько замкнулся в себе, и есть только одно женское лицо, на которое я смотрю с искренним восхищением, причем не один раз за день…
– Селия? – спросила она, и в голосе ее притаилась какая-то странная печаль. Я невольно засмеялся.
– Ну что вы! Вы видели ее у меня на столе. К сожалению, как раз сегодня разбилась. Надо будет раздобыть себе другую вместо этой.
– Та египетская женщина? Кто это?
– Нефертити. Самая удивительная женщина в мире.
– А ваша жена?
Мне пришлось сильно напрячься, чтобы представить себе лицо Изабеллы.
– Изабелла? Мы, пожалуй, любили друг друга… Вначале, во всяком случае, наверняка… Для меня было большим потрясением, когда я потерял ее.
– Только вначале?
– Позднее, знаете ли, появились проблемы. Мы оба, пожалуй, хотели чего-то от жизни. Но каждый иного… и эти два желания как-то не пересекались. Типичный случай с двумя хозяйками на одной кухне.
– Не сердитесь… Кем была ваша жена?
– Физик-ядерщик. Хотите знать, как она умерла?
– Видите ли, Петер, я вообще…
– Она получила стократную дозу. В реакторе произошел взрыв. Когда я туда приехал, она еще была жива…
– Не нужно!
Мы медленно подошли к воротам моего дома. Она опустила голову, и я не видел, плачет ли она или только задумалась.
Я распахнул перед ней дверь и включил освещающий дорожку неоновый свет.
– Зайдете что-нибудь выпить?
Десятью минутами позже она сидела напротив меня на ковре и задумчиво вертела в руках бокал.
– Я восхищаюсь вами, Петер. Как вы рискнули взять на себя ответственность. Другой бы уже давно умыл руки.
Я пожал плечами.
– Собственно, мне особенно нечего терять. Мне никогда не нравилось быть наверху. Охотнее всего я сидел бы в своем кабинете и расшифровывал надписи, а вместо этого у меня на шее весь институт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Когда страсти утихли, мы снова принялись за нашу головоломку.
– Итак, это ни галлюцинация, ни внушение, – сказал все еще сонливый Йеттмар. – Сама горькая действительность.
– Я слышал, когда Миддлтон нажал на кнопку, только не знал, что это за щелчок. Таким образом, у нас в руках решающее доказательство!
– Доказательство чего? – спросил Осима. Не так легко было ответить на этот вопрос. Хальворссон погладил бороду и сказал:
– Я думаю, что нам нужно искать отправную точку.
– Мы делаем это уже полчаса, – возразил Карабинас.
– Настоящую отправную точку, – продолжал невозмутим о Хальворссон. – Мы можем подойти к этому вопросу с двух сторон.
– А именно?
– С идеалистической и с материалистической точки зрения.
– В этом что-то есть, – пробурчал Осима. Датчанин поднял большой палец.
– Возьмем, пожалуй, первое…
– Возьмем, – кивнул я.
– В этом случае нам следует исходить из сверхъестественного. Мы обнаружили место захоронения Иму и его товарищей. Из надписи и по другим признакам мы можем сделать вывод, что они не намеревались умирать навечно, скорее хотели, или хотел Иму, жить в своих потомках. И спустя тысячелетия после смерти Иму мы его нашли и поняли его желание. Что происходит потом? Вместо того, чтобы выполнить это желание, мы пугаемся поставленной задачи и идем на попятный. Ведь именно тогда мы и приняли решение отказаться от продолжения опытов. А несколько минут спустя произошло то, что произошло. Что это, если не протест Иму?
– Или папы Малькольма, – сказала тихо Селия. Мы все вздрогнули, у меня даже холодок пробежал по спине.
– Они хотят, чтобы мы продолжили то, что начали, – сказал Осима.
Доктор Хубер тоже содрогнулась:
– Мы потихоньку превращаем это в спиритический сеанс.
– Вы считаете, что голоса привидений можно записать на магнитофон? – спросил я Хальворссона.
– Не имею понятия! До сих пор я встречался с ними только в сказках.
– Мне все же больше импонирует материалистическая точка зрения.
На лице датчанина появилась растерянность.
– В этом случае у меня – ни малейшей догадки. Всех нас, несомненно, занимает один и тот же вопрос. Я не могу думать ни о чем другом… как только о гипнозе.
– Нет уже! Давайте больше не будем, Хальворссон! Это предположение мы уже отвергли.
– Да, намеренный гипноз…
– Не понимаю…
– Сейчас объясню. Хотя я не знаю, случалось ли уже когда-нибудь такое.
– Какое? Выкладывайте уже!
– Я подумал о том, что среди нас, может быть, есть кто-то, обладающий очень сильной волей или способностью передавать свои мысли. Понимаете? У кого-то в мозгу возникла только что увиденная нами сцена, а наш мозг уловил это, как радиоприемник, и передал органам зрения.
– И магнитофону, – многозначительно добавил Миддлтон.
– Вот именно, и гипотеза рухнула.
– Другого материалистического объяснения у меня нет, – сказал уныло Хальворссон.
– Давайте еще раз прослушаем пленку, – предложила доктор Хубер.
Миддлтон прокрутил бобину назад, и снова зазвучали шорох ветра, шелест листьев в кронах пальм и плеск бегемотов, доносившийся с Нила. Затем тот водопад странных звуков: звуки музыки вперемешку со свистом и щелчками, потом другая, человеческая речь. И, наконец, короткое шипение, когда вспыхнул голубой свет, убивший человека в кожаной одежде.
Магнитофон остановился, а мы оставались в той же растерянности, что и раньше. Одно было ясно. Все происшедшее не было сном.
– Может быть, все-таки из загробного мира?.. – шепнула Селия.
Карабинас покачал головой.
– Странно, что все повторилось еще раз, как будто сделано специально для нас…
– Но с какой стати? – спросила мисс Хубер.
– Не знаю.
– Может быть, из-за языка, – пробормотал Йеттмар.
– Как это – из-за языка?
– Я тогда обратил внимание кое на что. Во второй записи, или, скажем, при повторе. Но вспомнил об этом только сейчас, когда мы заговорили о языках.
– Что же это, ради бога? – спросил я нетерпеливо.
– Несинхронность.
Мы посмотрели на него так, словно он свихнулся.
– Что? – простонала мисс Хубер. – Несинхронность? Это что еще такое?
– Все очень просто, – сказал Йеттмар. – Когда при повторении они говорили человеческим языком. движения их губ не были синхронны с текстом. Теперь я в этом мог бы присягнуть… Я так и вижу их перед собой. Звуки были совершенно несинхронны с движениями губ!
– Послушайте, но как вы можете быть так уверены? Если мы даже не знаем, на каком языке они говорили!
– Это не имеет никакого отношения к синхронности, – отмахнулся Йеттмар. – Жаль, что мы не смогли записать эту сцену на видеомагнитофон. Дайте-ка минутку подумать! – Тут он прикрыл глаза, а через несколько секунд снова открыл.
– Да. Ясно вижу перед собой эту картину… Человек в кожаном пиджаке говорит что-то и округляет при этом губы. В первой записи, вернее, когда он появился в первый раз, при этом положении губ прозвучал свист, что в целом соответствует положению губ человека, когда он хочет свистнуть. Но во второй раз мы услышали при том же положении губ звуки, которые так произнести невозможно. Понимаете? Это и есть несинхронность!
– И что это, по-твоему, означает? – спросил Миддлтон.
Йеттмар поднял брови.
– У меня только предположение.
– И все-таки? г – Скажем, при первом показе текст был оригинальный… а при втором… гм…
– Ну что при втором?
– Думаю, текст был дублирован.
Мы ошеломлен но посмотрели на Йеттмара. Может быть, именно потому, что его слова казались весьма правдоподобными.
– Да, но зачем? – спросила мисс Хубер охрипшим голосом. Йеттмар снова только поднял брови.
– Может быть, они подозревали, что этот первый разговор, или как его там назвать, никто никогда не сумеет понять.
– И не сумеет, – сказала мисс Хубер. – Это несомненно. Ведь это… гм… точно не человеческая речь.
– Может быть, нам просто неизвестно ничего подобного, – сказала Селия. Хубер покачала головой.
– Дело не в этом. А в звуках. Такие звуки, и в первую очередь эту музыку и свист, невозможно воспроизвести с помощью артикуляционных органов человека. По крайней мере, известных на сегодня артикуляционных органов человека, – уточнила она.
Мне показалось, что мы, пожалуй, немного продвинулись вперед.
– А это, в свою очередь, означает, – подытожил я все сказанное, – что мы получили послание. Неважно, от кого и каким способом. Но послание адресовано нам… И, чтобы мы смогли в нем разобраться, текст дублировали, перевели с одного совершенно непонятного языка на другой непонятный, или лучше сказать – неизвестный… пока неизвестный, но, несомненно, человеческий язык.
– Верно, – сказала Хубер. – Другой язык -человеческий, это ясно.
– Но вот – какой? – почесал в затылке датчанин.
– Египетский, – сказал я. – Древнеегипетский. Фольклорист так и застыл с пальцами на затылке, даже рот раскрыл.
– Древнеегипетский? А я считал, что этот язык никто не знает. По крайней мере, произношение.
– Так оно и есть. Но, зная коптский язык, можно кое-что понять и в древнеегипетском. Правда, Никое?
– Теперь, когда ты это сказал…
– Ас другой стороны – на каком другом языке они могли дублировать?
– Скажем, на английском.
– За тысячу пятьсот лет до новой эры? У мисс Хубер округлились глаза.
– Вы серьезно полагаете, что дублировали тогда?
– Если мы выбираем материалистическое решение – должны были тогда!
Карабинас спрятал лицо в ладонях.
– Я схожу с ума!
– И я тоже, – поддакнул Хальворссон. Осима посмотрел на свои часы и встал.
– У меня уже голова не соображает. Предлагаю перенести наше заседание на завтра. Может быть, за это время произойдет еще что-нибудь. Вы повремените немного с вашим решением, Петер?
Я знал, что кто-нибудь задаст этот вопрос, и уже сформулировал про себя ответ.
– Естественно, – сказал я громко. – До тех пор, пока мы не прольем свет на случившееся… я не буду писать свой доклад.
Каждый из них, покидая мой кабинет, тепло пожал мне руку.
Никогда еще у меня не было такой уверенности, что они – мои друзья.
Я выключил верхний свет и подошел к письменному столу, чтобы перед уходом погасить и настольную лампу, когда за моей спиной раздался голос:
– Меня здесь оставляете?
Я повернулся так стремительно, словно меня ужалила в пятку змея.
В кресле сидела мисс Хубер и улыбалась мне.
Я был так поражен, что только и мог сказать, заикаясь:
– Вы… вы…
– Что я здесь делаю? Я осталась здесь. Похоже, остальные забыли обо мне. Я начал приходить в себя.
– Уфф, ну и напугали же вы меня!
– Вы думали, что это Иму?
– Не буду отрицать, мелькнула такая мысль. Она встала, потянулась и покосилась на меня.
– Вы уже закончили?
– Конечно. Как раз хотел идти домой…
– Только хотели?
Замешательство мое все усиливалось, и я злился на себя: что за муха меня укусила?
– Я полагаю, вы что-то хотите от меня. Она чуть заметно улыбнулась, лукаво и притягательно, отчего у меня в висках застучала кровь.
– Ну это уж слишком двусмысленно. Кажется, нам почти по пути. Дождь давно прошел. Если я вам не помешаю, мы бы могли пойти вместе…
Держась поближе друг к другу, мы пересекли парк, прошли по платановой аллее и свернули на просторную лужайку. Вдали засияли цепочки огней в окнах типовых домов, там, где жил и я.
Мы долго шли молча, хотя я понимал, что неудобно не произнести ни слова. Но так уж вышло, что после смерти Изабеллы я немел, оставаясь наедине с женщиной.
– Вы всегда такой неловкий? – прямо спросила моя спутница, когда мы уже приближались к домам.
– Я не считаю себя неловким, – проговорил я неохотно.
– Вы как будто боитесь меня, – сказала она, и в ее голосе было что-то вызывающее. – Только наука, а женщины – никогда?
И тут внутри у меня что-то взорвалось. Причиной тому были, возможно, события последних часов, воз– можно, ее близость, а может быть, и то, и другое вместе. Словно лопнула сеть, которой оплела мое сердце еще Изабелла.
Неожиданно для самого себя я рассмеялся. И было в моем смехе и немного иронии, и, несомненно, облегчение.
– Почему же, – сказал я. – А вы знаете, кто я такой?
– Конечно, – удивилась она. – Только не вздумайте говорить, что вы головорез и хорошо, что мы, наконец, сейчас вдвоем на темной лужайке.
– Ну, почти. В свое время я был в Сан-Антонио университетским Донжуаном. Никто не умел лучше меня кружить головы девушкам. Из-за этого меня дважды вышибали из пансиона.
Она посмотрела на меня с уважением.
– Ого! Глядя на вас, этого не скажешь.
– Внешность обманчива.
– Вы это серьезно? Раньше я как-то не замечала.
Сам не понимаю, почему я начал рассказывать ей об Изабелле. Когда я поймал себя на этом, было уже поздно идти на попятный.
– А потом я взял и женился. Неожиданно для самого себя. Sic transit gloria mundi1.
Она молчала, и я понял, что она не хочет копаться в моей личной жизни. Как только я назвал имя Изабеллы, она как бы немного отдалилась от меня, даже лицо отвернула.
– Пять лет прошло, как умерла моя жена… Изабелла.
– Простите, – сказала она. – Я не хотела…
– Я знаю. Сам завел разговор… С тех пор я действительно несколько замкнулся в себе, и есть только одно женское лицо, на которое я смотрю с искренним восхищением, причем не один раз за день…
– Селия? – спросила она, и в голосе ее притаилась какая-то странная печаль. Я невольно засмеялся.
– Ну что вы! Вы видели ее у меня на столе. К сожалению, как раз сегодня разбилась. Надо будет раздобыть себе другую вместо этой.
– Та египетская женщина? Кто это?
– Нефертити. Самая удивительная женщина в мире.
– А ваша жена?
Мне пришлось сильно напрячься, чтобы представить себе лицо Изабеллы.
– Изабелла? Мы, пожалуй, любили друг друга… Вначале, во всяком случае, наверняка… Для меня было большим потрясением, когда я потерял ее.
– Только вначале?
– Позднее, знаете ли, появились проблемы. Мы оба, пожалуй, хотели чего-то от жизни. Но каждый иного… и эти два желания как-то не пересекались. Типичный случай с двумя хозяйками на одной кухне.
– Не сердитесь… Кем была ваша жена?
– Физик-ядерщик. Хотите знать, как она умерла?
– Видите ли, Петер, я вообще…
– Она получила стократную дозу. В реакторе произошел взрыв. Когда я туда приехал, она еще была жива…
– Не нужно!
Мы медленно подошли к воротам моего дома. Она опустила голову, и я не видел, плачет ли она или только задумалась.
Я распахнул перед ней дверь и включил освещающий дорожку неоновый свет.
– Зайдете что-нибудь выпить?
Десятью минутами позже она сидела напротив меня на ковре и задумчиво вертела в руках бокал.
– Я восхищаюсь вами, Петер. Как вы рискнули взять на себя ответственность. Другой бы уже давно умыл руки.
Я пожал плечами.
– Собственно, мне особенно нечего терять. Мне никогда не нравилось быть наверху. Охотнее всего я сидел бы в своем кабинете и расшифровывал надписи, а вместо этого у меня на шее весь институт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60