Женщины и мужчины наклонялись к колосьям, собираясь срезать их серпами странной формы. Другие стояли на краю поля, широко разведя руки. Были еще фигуры, которые ведрами черпали воду из оросительного канала и осторожными движениями поливали какие-то низкие растения, может быть, капусту или салат.
Мы безмолвно смотрели на картину, пытаясь понять ее смысл.
– Поклонение фараону, – произнес Йеттмар.
– Ну, а люди с плетками?
– Очевидно, телохранители.
– Или надсмотрщики над рабами.
Я был вынужден вывести их из заблуждения.
– Вряд ли, – сказали, еще раз внимательно рассмотрев картину. – Вряд ли это добровольное поклонение. Больше похоже на то, что бывшие правители завоеванной провинции или страны признают владычество фараона.
– Значит, все-таки поклонение, – сказал Йеттмар.
– В таком понимании – да. Те крошечные штуки на головах у маленьких людей, очевидно, знаки отличия правителей, короны. Фараон одержал над ними победу, и теперь они предлагают победителю свою страну и свои владения.
– А посевы?
– Они, пожалуй, символизируют богатство завоеванных стран. На это, похоже, указывает и то обстоятельство, что мы видим на картине разные виды работ. Здесь жнут, а те мужчины, с широко разведенными руками, пожалуй, сеют. На краю же поливают салат или что-то еще. Таким образом, эти рабочие процессы дают целостное представление о богатстве завоеванных территорий, как бы инвентаризируют это богатство.
– А кто может быть этот фараон?
– Не имею представления. В надписи не говорится.
– Вы прочитали, Петер?
– В общих чертах. Послушайте. «О Ра, которого называют еще Амоном, разгони тьму и пошли свет на земли наши. Пошли свет на города и села наши, пошли свет на воинов наших, на строителей и на тех, кто наблюдает за водой Хапи. Разгони тьму, протяни полосы света через край неба, пусть веселье и музыка возвестят твой приход. Высуши слезы ночи, дай сердцам нашим покой и довольство!
И ты, сияющий Сет! Умножь воду, чтобы поднялась она над осокой и чтобы в закатные часы мы могли слышать ее плеск, согревающий сердце.
Будь благословенно имя твое.»
– Гимн Солнцу, – пробормотал рядом со мной Карабинас.
– Судя по всему, это действительно не склеп. Если бы был склеп, то где-нибудь в надписи обязательно встретилось бы имя умершего.
– Так что же это тогда?
К тому моменту у меня уже появилось некое неясное предположение, и я не скрывал от остальных волнения, сжимавшего мое сердце.
– Послушайте, коллеги, – сказал я. – Очень похоже на то, что мы с вами находимся во входной камере, в передней усыпальницы. Об этом свидетельствуют и статуи. Анубиса и Аписа поставили здесь для того, чтобы они охраняли склеп. А если все же кто-то по случайности обнаружит его, они должны не пускать его к умершему. В свою очередь, это означает…
Осима вытянул руку и дрожащим голосом спросил:
– Вот то», там… может, это склеп? Может быть, что…
В этот момент над нами загрохотало. Мы в испуге подняли головы, но в отверстии был всего лишь папа Малькольм.
– Эй! Как дела? Я бы не возражал, если бы вы и меня время от времени информировали.
– Вы не хотите спуститься? – спросил Осима.
– Только когда придет время.
– Пожалуй, оно пришло, Малькольм, – сказал я и схватился за конец веревочной лестницы. – Мы нашли склеп. Эй! Шеф! Вешайте на дверь замок!
Через тридцать секунд папа Малькольм уже стоял рядом со мной. Не произнося ни слова, он смотрел на настенную картину, потом показал на маленьких человечков.
– Это не египтяне.
– Тогда кто? – спросил Йеттмар.
– Посмотрите на их лица. И цвет кожи у них темнее, чем у фараона. По-моему, это негры.
– Случайно, не пигмеи? Старик пожал плечами.
– Не знаю. На всякий случай нам нужно сделать несколько хороших снимков. Я не удивлюсь, если они имеют отношение к квадратноголовым.
Карабинас подошел к стене так близко, что чуть не касался носом царей, поклонявшихся фараону.
– Это не негры, – сказал он наконец. – Если изображение правдиво, скорее в их лицах видны семитские черты.
Все мы уставились на замурованную дверь. Карабинас сделал то же самое. Он все еще бормотал что-то о семитских чертах, но потом умолк.
– Что будем делать, шеф? – охрипшим от волнения голосом спросил Осима.
Папа Малькольм поправил на голове платок и самым что ни на есть будничным тоном произнес:
– Войдем.
Его слова прозвучали чуть ли не святотатством.
– Вот так, просто? – пролепетал Йеттмар.
– А что? Что обычно делают в таких случаях? – спросил Старик удивленно. – Дело в том, что я еще никогда не открывал склепов. Как поступили открыватели Тутанхамона?
– Не имею понятия, – буркнул Карабинас.
– На всякий случай хорошенько запомните каждое ваше движение. Очень хорошо запомните!
– Зачем? Вы что, верите в проклятие фараонов? – тихо спросил Осима. Старик улыбнулся.
– А если даже верю? Но дело не в этом. Если нам действительно удастся сделать солидное открытие, то потом придется, пожалуй, писать историю нашей экспедиции. А что в такой книге может быть самым захватывающим, как не мгновения, предшествующие великому открытию. Ну, господа, вы готовы?
– Да, шеф! – ответил за всех Йеттмар. – Можем идти.
– Тогда пошли!
Йеттмар перекрестился, Карабинас носком ботинка нарисовал крест на песке. Старик глубоко втянул носом воздух, но я совершенно не помню, что делал я. Кажется, кусал губы, стоя рядом с Осимой, который шептал по-японски. Может быть, он советовался со своими предками.
Мы подняли с песка ломики и ледорубы с короткими ручками, которые предусмотрительный Карабинас приобрел на распродаже в специализированном магазине для альпинистов.
Припоминаю, что первый удар в дверь нанес Старик: по-видимому, из пиетета мы все не сговариваясь уступили ему это право. Он стукнул несколько раз, но когда под ударами ледоруба начала осыпаться штукатурка и помещение заполнилось тонкой пылью. Старик остановился.
– Нехорошо, – сказал он. – Мы задохнемся от пыли. Надо придумать что-то другое.
– Какого черта? – недовольно отозвался Осима, который уже совершенно свыкся с мыслью, что через несколько минут он встретится с фараоном.
– По-моему, нужно резать, а не стучать ледорубом. Так будет значительно меньше пыли.
– Но и займет значительно больше времени.
– Время у нас есть, – сказал Старик. – И фараон тоже подождет, если, конечно, он там…
Мы были вынуждены принять совет Старика. Но, осторожно царапая острым концом ледоруба стенку, мы, проработав несколько часов, углубились всего на какие-то сантиметры.
Уже наступил вечер, когда мы кое-как очистили каменные плиты, закрывавшие дверь, от толстого слоя штукатурки. К тому времени мы уже валились с ног от усталости, вызванной как работой, так и недостатком кислорода внизу.
Старик вдруг рухнул на груду песка и слабым голосом шепнул:
– Не могу больше… Предлагаю оставить на завтра.
Йеттмар вытер лоб, залитый потом, смешанным с песком и бог знает с чем еще, и с готовностью кивнул.
– Вы правы, шеф. Если и дальше будем так работать, протянем ноги. Мы ведь сегодня еще ничего и не жевали.
Тут мы вспомнили, что целый день отковыривали штукатурку, ни разу не перекусив.
Осима прислонился к иероглифам и с силой выдохнул.
– В самом деле, хватит… Пожалуй, честнее продолжить завтра, когда Миддлтон и Хальворссон тоже будут здесь. Будет не по-спортивному, если они не разделят с нами этот триумф.
Качаясь от усталости, мы выбрались по веревочной лестнице наверх и повалились на резиновые матрасы. И сразу заснули, так и не проглотив ни единого кусочка на ужин. 30 мая Я проснулся оттого, что перед моей палаткой кричал Хальворссон:
– Представьте себе, шеф, мы насобирали кучу ботинок! Но она же не имеет ни малейшего понятия о том, что это значит! По мне, так нельзя и близко подпускать женщин к науке. По крайней мере, к фольклористике!
– А не слишком ли, мистер Хальворссон? – услышал я тихий голос Старика.
– Почему же слишком? Представьте себе только, когда я нашел самый последний ботинок, что еще больше подтверждает связь между сказками типа «Золушка» и определенными аспектами египетского культа умерших, я помчался к ней, посмотрите, мол, мисс Селия, что я нашел! И как вы думаете, что она на это сказала?
– Не знаю, – промямлил Старик.
– А вот, дескать, «вижу, вижу, милый Хальворссон! Но что вы так радуетесь? Кто вы такой, в конце концов, фольклорист или башмачник?»
Я вынырнул из палатки как раз в тот момент, когда в ответ на слова рыжего бородача, произнесенные сдавленным от возмущения голосом, раздался безудержный хохот.
Хальворссон рассерженно потряс бородой.
– Хорошо же, хорошо. Смейтесь себе. Все равно я прав!
От палатки Осимы до нас доносился приятный запах вареного риса. Я не хочу сказать, что его донес ветер, потому что воздух был так неподвижен, словно его приклеили между небом и землей.
Поздоровавшись с рассерженным рыжим бородачом и с Миддлтоном, я присоединился к завтраку. Во время еды никто не проронил ни единого слова о том, что нам предстояло в ближайшие часы, точно, как футболисты перед большой игрой. Но мы просто дрожали от волнения.
Когда все доели. Старик поднялся.
– Господа! За работу! Знаю, что мне следовало бы сейчас сказать несколько непринужденных слов, которые вошли бы в историю египтологии, но это я предоставляю вам. Каждый из вас может написать мою торжественную речь в преддверии великого открытия. Только проследите, чтобы у всех получилось примерно одно и то же!
Поскольку одновременно могли работать только два человека, Миддлтон резал штукатурку, а Осима, стоя на коленях, складывал в углу отвалившиеся куски. Остальная часть нашей группы сидела на куче песка и, тихо переговариваясь, наблюдала за их работой.
Вдруг Миддлтон повернулся к нам.
– Все. Штукатурки больше нет. Только камни.
Перед нами предстала замурованная дверь, теперь уже освобожденная от своего покрытия. Словно только и ждала того момента, когда сможет открыть нам заповедную тайну тысячелетий.
– Что это, дерево? – спросил Йеттмар, проведя рукой по косяку.
Миддлтон отложил ледоруб в сторону.
– Я тоже пытался угадать. Либо дерево, либо камень. Похоже на дерево, пропитанное каким-то импрегнирующим веществом и окаменевшее.
– Или тоже какой-то неизвестный минерал, как и верхняя плита, – многозначительно сказал Осима.
– Ну, так что же, как быть дальше? Я в это время уже изучал каменные плитки, которыми был заложен дверной проем. Это были гладко отшлифованные плитки, толщиной сантиметров десять-пятнадцать, уложенные друг на друга без какого-либо связующего раствора. Мастер, живший тысячелетия назад, выполнил такую тонкую работу, что с ним не мог бы сравниться самый современный прецизионный шлифовальный станок. Подгонка каменных плиток была верхом совершенства.
– Ну? – поторапливал Малькольм. Я растерянно оглянулся.
– Не знаю. Может быть, стоит попробовать с самой верхней. Весят они прилично. Может быть, если попробовать вытолкнуть верхнюю… А притолоку мы могли бы попытаться приподнять рычагом.
Для этого нам снова нужны были кое-какие приготовления. Осима поднялся к палаткам и опустил вниз складной стул. Я взял у Миддлтона ледоруб и стал на стул. Карабинас стоял рядом со мной, и в то время как я пытался приподнять притолоку, он изо всех сил давил на каменную плитку.
Я почувствовал, что у меня начинает неметь запястье, а на лбу Карабинаса выступили от напряжения капли пота величиной со спичечную головку.
– Не идет? – спросил внизу Старик.
Я уже было собрался выразить ему свое почтение какой-нибудь грубостью, как вдруг почувствовал, что каменная плитка сдвинулась. Всего на какие-то десятые доли миллиметра, но все же скользнула назад. Я заорал так истошно, что Карабинас чуть не свалился с ног.
– Шевельнулась! Боже мой! Шевельнулась!
– Я ничего не почувствовал, – изумленно посмотрел на меня грек.
– Но шевельнулась же! Давай, Никое! Через несколько минут нам удалось сдвинуть назад каменную плитку на добрых десять сантиметров.
– Как вы думаете, сколько еще осталось? – спросил Старик.
– По меньшей мере, тысячу раз по столько, – издал стон Карабинас и снова с размаху толкнул камень. Плитка слабо скрипнула и поехала так быстро, что нам показалось – сейчас она свалится внутрь склепа.
– Останови ее как-нибудь! – крикнул я Карабина-су. – Свалится внутрь и сломает что-нибудь…
Тут каменная плитка остановилась сама по себе, а я спрыгнул со стула.
– Вижу, ошибся, – перевел я дух. – Еще толчок – и она шлепнется внутрь склепа) – Пусть шлепается, – сказал Осима, – все равно у нас нет другого выхода.
– А если что-нибудь сломает или развалит? Папа Малькольм отрицательно покачал головой, обернутой платком.
– Не думаю, чтобы саркофаг установили так близко. Но осторожность не помешает!
Я снова принялся отжимать притолоку ледорубом, а Карабинас толкать камень. Плитка дрогнула, отъехала, потом с тихим скрежетом исчезла из виду:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60