– Гол как сокол – вся их ветвь такая.
– О, – выдохнула Поппи, не сводя с Тео фиолетовых глаз. – Смел, находчив и беден. Захватывающе!
Пока поезд шел через окраины довольно большого города, они вернулись в купе Поппи и тщательно задернули занавески. После прибытия на станцию они еще выждали пару минут, которые для Тео тянулись гораздо дольше. Лишь когда кондуктор объявил о скором отправлении, они выслали Кочерыжку на разведку и быстро двинулись к выходу – быстро, насколько позволял багаж Поппи Дурман.
– Мне просто не верится, что вы обходитесь без носильщика, – лепетала она.
– Творожной морды в черном нигде не видать, – доложила Кочерыжка.
Они сошли в толпу на платформе. Сразу после этого двери захлопнулись, и состав отошел. В одном из затемненных купе к стеклу, словно сальный палец, прижалось мертвенно-белое лицо. Тролль смотрел на них с бессильной яростью.
– Вон он, – показала Кочерыжка. – Хоть ненадолго, да оторвались.
– А вот и наши славные констебли, – жизнерадостно заметила Поппи. Поток приезжих клубился вокруг одетых в броню фигур, как ручей вокруг валунов.
– Нам лучше не попадаться им на глаза, – сказал Тео. – Мы ведь, согласно билетам, должны ехать до самого Города.
– Да, пожалуй.
Тео взял Поппи за руку, прохладную, как мрамор, и повел в противоположную от вокзала сторону. Это продолжалось недолго, хотя она, судя по всему, не имела ничего против. Они остановились у будки, похожей на телефонную (вывески на ней не было, и она могла служить для чего-то совершенно иного), и подождали, пока констебли не скрылись в станционном здании. Тео подхватил два самых больших чемодана Поппи и потащился с ними по платформе.
– Что у вас там? – простонал он. – Домашняя работа по классу ваяния?
– Вот в этом обувь. – Поппи, смеясь, показала на емкость меньшего размера, весившую, как сенбернар с ручкой на загривке. – Нельзя же уехать домой на две недели без подобающего запаса обуви. В другом большей частью одежда.
Кочерыжка фыркнула за самым плечом Тео, и он почувствовал, что в этом с ней солидарен.
– А что, чемоданы с колесиками у вас тут еще не придумали?
– У всех носильщиков есть тележки – зачем же и к чемоданам колеса приделывать? Может быть, в Рябинах это крик сезона?
Тео потряс головой.
Вокзал на Звездной был почти такой же большой, как на Тенистой, но без купола. Открытая кровля длинного и низкого, как сарай, здания держалась на металлических брусьях; между ними в отличие от Тенистой что-то слабо переливалось, как оболочка мыльного пузыря. Тео не стал спрашивать, что это, – хватит с него на сегодня необъяснимых явлений.
Пока он разглядывал эльфов высшего класса и куда более экзотических пролетариев, Поппи достала из сумки нечто вроде серебряной волшебной палочки, проговорила что-то в нее и сказала:
– Сейчас они будут здесь.
– Кто они?
– Работники прокатной фирмы, глупыш. Думаю, лучше подождать их снаружи.
– Тогда я еще раз в сортир слетаю, – объявила Кочерыжка. – Извините за прямоту, но с природой не поспоришь. – К удивлению Тео, она не стала снижаться до уровня двери, а понеслась куда-то футах в десяти над землей и нырнула в отверстие небольшого ящика, прикрепленного к стене, как скворечник. Тео, побывав в поездном туалете, спрашивал себя, какие же удобства предусмотрены для эльфов Кочерыжкиного размера – теперь он, кажется, получил ответ.
– Эта летуница вам больше, чем друг? – внезапно спросила Поппи. – Ваша возлюбленная?
– Кочерыжка? – опешил он. Разве то, что он раз в сто больше нее, не делает ответ очевидным? – Нет, она просто мой друг. – Он почувствовал себя предателем. – Очень близкий друг. Она много для меня сделала.
– А-а, – удовлетворенно кивнула Поппи. – А другие?
– Что другие?
– Есть у вас кто-то – дома или еще где-нибудь?
Он подумал о Кэт, такой далекой и, безусловно, счастливой оттого, что она не с ним.
– Нет. Сейчас нет.
Поппи просияла и тут же посуровела.
– Вы, должно быть, считаете меня дурочкой.
– Ну что вы. Для нас вы просто находка.
– Я... – Она отвела глаза. – Я должна кое в чем вам признаться. Потому что вы мне нравитесь, и я не хочу, чтобы вы думали...
«О Боже, – подумал он. – Она только что позвонила своим, и они едут сюда, чтобы арестовать меня и подвергнуть пыткам в своем дьявольском застенке».
– Признаться? – Голос у него звучал не так твердо, как ему бы хотелось.
– Да. Мне сто пять лет.
– Что-что?
– Мне сто пять. – Она по-прежнему не смотрела ему в глаза. – Я просто хочу, чтобы вы это знали. Потому что вы мне правда нравитесь. А теперь вы меня, вероятно, возненавидите.
Тео молча смотрел на нее.
– Я знаю, что выгляжу старше. Иногда. Родители считают меня ребенком, но они ошибаются – у меня уже было много любовников. Но я не хочу, чтобы вы узнали об этом случайно и решили, что я вас обманывала. Я не в университете учусь, как вы, может быть, подумали, а в последнем классе академии «Лебяжий пух». Но я достаточно взрослая, чтобы выйти замуж, а значит, не такая уж и девчонка. – Она наконец подняла глаза, и ошарашенное лицо Тео, видимо, ее озадачило. – Я не хочу этим сказать, что вы обязаны жениться на мне! – Она чуть-чуть прищурила свои невероятные глазищи. – Ну, а вам сколько?
Его спасло возвращение Кочерыжки.
– Ну вот, мои почки снова вздохнули свободно. Пошли?
Над привокзальной площадью смеркалось. В городе зажигались фонари и рекламы, но светились они не так ярко, как в родном мире Тео – скорее серебристые, чем белые, и какие-то... колдовские, что ли. Когда вдобавок к этим огням у тротуара притормозил серый, как туман, и тихий, как ладья Харона, лимузин, Тео подскочил на месте. Водитель вышел, и Тео снова вздрогнул при виде знакомого, как ему показалось, лошадиного лица.
Нет, это не Вереск, а другой дун. Вереск говорил, среди них много шоферов.
– Это вы желаете ехать в Город? – Его зеленоватую кожу густо усеивали белые пежины – видно, порода такая, решил Тео. Серая форма под вокзальными фонарями отсвечивала почти таким же перламутром, как сам автомобиль. – Мне нужно, чтобы кто-нибудь расписался.
– Я уже сказала им, кто я! – ощетинилась Поппи.
– Не извольте обижаться, барышня, такие уж в наше время порядки. Стыд и срам, конечно, но что поделаешь. – Он сокрушенно покивал безглазой головой и достал из кармана кителя книжечку в кожаном переплете. – Простая формальность. – Он раскрыл книжку на пустой, как показалось Тео, странице. Поппи пару секунд подержала над ней свою руку, и шофер, кивнув, спрятал книжку обратно. Вся эта магическая церемония так напоминала считывание штрих-кода, что Тео для разнообразия поразился не эльфийским странностям, а своим, родимым.
Чемоданы Поппи уложили в багажник, пассажиры разместились в просторном заднем отделении, и лимузин тронулся. Тео смотрел в окно, проверяя, не следит ли кто за ним, но в толпе, снующей туда-сюда в искусственном лунном свете, никто как будто не обращал на него внимания.
– От нас до Города часа три езды, – сказал шофер. – Не хотите ли послушать музыку?
– Да, пожалуйста, – сказала Поппи, и вот откуда ни возьмись – вернее, из скрытых динамиков, но Тео никак не мог отвязаться от теории «откуда ни возьмись» – зазвучала грустная мелодия. Музыка, говоря условно, занимала середину треугольника, одну сторону которого составляли арабские флейты, другую – ксилофон, вызванивающий польку с многочисленными вариациями, а третью – шум бегущей воды. Тео прислушивался к ней с жадностью. Музыка завораживала в почти буквальном смысле – его как будто гипнотизировали, но происходило это приятнейшим для него образом. Одна мелодия кончилась, и началась другая, еще более невероятная: что-то вроде «Дэнни-боя» в десять раз медленнее нормального темпа, аранжированного для гонга и ситара. Она сопровождалась вокалом, шепотом уходящего гелия – голос словно посылал последнюю весть перед тем, как удалиться в пустоту космоса. Единственные слова, которые разобрал Тео, были «вдаль-вдаль-вдаль, в зеркальный хрусталь, как жаль...».
– Мне нравится этот мотивчик, – прощебетала Поппи. – Непонятно только, что с ними случилось.
– Авторы одного хита? – догадался Тео.
Поппи, несмотря на то что третий пассажир у них был не больше волнистого попугайчика, сидела вплотную к нему и отодвигаться явно не собиралась. Ему стоило большого труда не коснуться ее; твердая женская нога, прижатая к его собственной, в Эльфландии действовала не хуже, чем в доброй старой Морталии.
«Но ведь ей уже сто пять стукнуло! Она мне в прабабки годится – ей вообще давно помереть пора!» Самая мысль о романтических отношениях с ней должна была напомнить ему фильм «Гарольд и Мод» или тот другой, с Урсулой Андрее, где ей миллион лет и она в конце превращается в мумию, – но думать об этом почему-то не хотелось. И правильно. Поппи ведь не старуха, вернувшая себе молодость с помощью магии. Она на самом деле молода, только не по человеческим стандартам. «Настоящая проблема не в этом, а в том, что она дочь какого-то видного миллионера и при этом еще в школе учится. Будто у них и без того мало поводов, чтобы прикончить меня».
Он посмотрел на Кочерыжку, чувствуя себя виноватым оттого, что снова каким-то образом взял Поппи Дурман за руку – хуже того, оставил ее в своей, уже осознав этот факт, – но та свила себе гнездышко в углу сиденья, использовав для этого шляпку Поппи, и, судя по всему, намеревалась соснуть.
«Ну, спасибо, – подумал он с обидой. – Бросила меня на произвол судьбы – разбирайся как знаешь».
– Вы не могли бы открыть верх? – шевельнувшись рядом, спросила Поппи.
Он понял, что она обращается не к нему, а к невидимому шоферу, только когда в потолке открылся люк. Небо над ними переливалось текучим огнем, словно осуществленное видение Ван Гога.
– В этой части света всегда так красиво, – сказала Поппи. – Дождаться не могу, когда мы выберемся из города.
– Почему? – промямлил ошеломленный небесной иллюминацией Тео.
– Ну, сейчас всюду столько строят. Все эти прожектора, фонари, даже неба толком не увидишь. – Она еще теснее прижалась к нему. – Я вам нравлюсь хоть немного, Тео? Скажите правду.
– Да. Конечно. Вы очень милая... девушка.
– Так только о «Цветущих веточках» говорят, – капризно протянула она. – О девицах, которые устраивают благотворительные базары в пользу голодающих гоблинов.
– Вы к тому же очень красивы и сами об этом знаете.
– Правда? – Она потерлась щекой о его плечо, как угревшаяся кошечка. – Это уже лучше. И вам хотелось бы заняться со мной любовью?
Он перевел дух.
– Не думаю, что это хорошая мысль, Поппи. Я... – Какие клише применяются у них в таких случаях? Поди знай. Но ведь то, что он собирается ей сказать, чистая правда. – Я не тот, с кем стоит завязывать отношения в данный момент. Но вы просто прелесть, и я по-настоящему рад, что мы встретились.
Она приподняла голову и уставилась на него этими своими глазами, темными даже при свете звездного пожара.
– Нет, в самом деле? Вы не потому это говорите, что мне сто пять лет?
– В самом деле, – кивнул он.
– Это хорошо. – Она снова устроилась поудобнее. – Ведь нам совсем необязательно торопиться. Я не хочу, чтобы вы потом ушли. Мужчины всегда уходят – то есть те, которые мне небезразличны, есть и такие, которых даже черным железом не отпугнешь. – Она улыбнулась, не открывая глаз, и прикрыла зевнувший рот – хмель у нее, видно, не совсем еще выветрился. – Извините. Все говорят, что лексикон у меня ужасный. – Она зевнула, уже не скрываясь. – Я, пожалуй, посплю немножко. День был такой хлопотливый...
Он почувствовал, что она уснула, по расслабленной тяжести ее тела. Музыка разворачивалась, как гобелен из переливов флейт и повторяющихся аккордов – это напоминало ветер, летящий по горным вершинам, но с любопытным фоновым ритмом, который то и дело всплывал на поверхность и снова уходил вглубь. Тео не хотелось шевелиться или как-то по-другому нарушать эти чары. Из бурных событий последних дней его словно поместили в уютный кармашек собственного прошлого, в завиток его ранней юности – девушка, тихая машина, сельский пейзаж за окнами. Если забыть, что девушке сто лет, а за окнами кишат единороги и прочие монстры.
Музыка стала тише, и водитель спросил:
– У вас там все в порядке?
– В полном, – ответил Тео, и музыка вернулась, подслащенная переборами какого-то струнного инструмента. Если на небесах есть сверчки, то они, наверное, поют как-то похоже.
Музыка для него по-настоящему что-то значит, убедился он. И всегда значила. Она всегда зовет его, всегда обещает, даже если у нее нет слов. Она как тайный язык, которого он никогда не забывает, как родной город, куда он возвращается каждый раз, устав от жизни. С тех самых пор, как он стал имитировать исходящие из радио звуки, не зная еще, что это называется «петь», музыка была для него местом, известным только ему, местом, где ему всегда рады. А теперь он слушает эти странные новые звуки, приоткрывающие дверь в целый мир еще неизведанной, недоступной воображению музыки, и мысль о ней для него сладка и томительна, как поцелуй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
– О, – выдохнула Поппи, не сводя с Тео фиолетовых глаз. – Смел, находчив и беден. Захватывающе!
Пока поезд шел через окраины довольно большого города, они вернулись в купе Поппи и тщательно задернули занавески. После прибытия на станцию они еще выждали пару минут, которые для Тео тянулись гораздо дольше. Лишь когда кондуктор объявил о скором отправлении, они выслали Кочерыжку на разведку и быстро двинулись к выходу – быстро, насколько позволял багаж Поппи Дурман.
– Мне просто не верится, что вы обходитесь без носильщика, – лепетала она.
– Творожной морды в черном нигде не видать, – доложила Кочерыжка.
Они сошли в толпу на платформе. Сразу после этого двери захлопнулись, и состав отошел. В одном из затемненных купе к стеклу, словно сальный палец, прижалось мертвенно-белое лицо. Тролль смотрел на них с бессильной яростью.
– Вон он, – показала Кочерыжка. – Хоть ненадолго, да оторвались.
– А вот и наши славные констебли, – жизнерадостно заметила Поппи. Поток приезжих клубился вокруг одетых в броню фигур, как ручей вокруг валунов.
– Нам лучше не попадаться им на глаза, – сказал Тео. – Мы ведь, согласно билетам, должны ехать до самого Города.
– Да, пожалуй.
Тео взял Поппи за руку, прохладную, как мрамор, и повел в противоположную от вокзала сторону. Это продолжалось недолго, хотя она, судя по всему, не имела ничего против. Они остановились у будки, похожей на телефонную (вывески на ней не было, и она могла служить для чего-то совершенно иного), и подождали, пока констебли не скрылись в станционном здании. Тео подхватил два самых больших чемодана Поппи и потащился с ними по платформе.
– Что у вас там? – простонал он. – Домашняя работа по классу ваяния?
– Вот в этом обувь. – Поппи, смеясь, показала на емкость меньшего размера, весившую, как сенбернар с ручкой на загривке. – Нельзя же уехать домой на две недели без подобающего запаса обуви. В другом большей частью одежда.
Кочерыжка фыркнула за самым плечом Тео, и он почувствовал, что в этом с ней солидарен.
– А что, чемоданы с колесиками у вас тут еще не придумали?
– У всех носильщиков есть тележки – зачем же и к чемоданам колеса приделывать? Может быть, в Рябинах это крик сезона?
Тео потряс головой.
Вокзал на Звездной был почти такой же большой, как на Тенистой, но без купола. Открытая кровля длинного и низкого, как сарай, здания держалась на металлических брусьях; между ними в отличие от Тенистой что-то слабо переливалось, как оболочка мыльного пузыря. Тео не стал спрашивать, что это, – хватит с него на сегодня необъяснимых явлений.
Пока он разглядывал эльфов высшего класса и куда более экзотических пролетариев, Поппи достала из сумки нечто вроде серебряной волшебной палочки, проговорила что-то в нее и сказала:
– Сейчас они будут здесь.
– Кто они?
– Работники прокатной фирмы, глупыш. Думаю, лучше подождать их снаружи.
– Тогда я еще раз в сортир слетаю, – объявила Кочерыжка. – Извините за прямоту, но с природой не поспоришь. – К удивлению Тео, она не стала снижаться до уровня двери, а понеслась куда-то футах в десяти над землей и нырнула в отверстие небольшого ящика, прикрепленного к стене, как скворечник. Тео, побывав в поездном туалете, спрашивал себя, какие же удобства предусмотрены для эльфов Кочерыжкиного размера – теперь он, кажется, получил ответ.
– Эта летуница вам больше, чем друг? – внезапно спросила Поппи. – Ваша возлюбленная?
– Кочерыжка? – опешил он. Разве то, что он раз в сто больше нее, не делает ответ очевидным? – Нет, она просто мой друг. – Он почувствовал себя предателем. – Очень близкий друг. Она много для меня сделала.
– А-а, – удовлетворенно кивнула Поппи. – А другие?
– Что другие?
– Есть у вас кто-то – дома или еще где-нибудь?
Он подумал о Кэт, такой далекой и, безусловно, счастливой оттого, что она не с ним.
– Нет. Сейчас нет.
Поппи просияла и тут же посуровела.
– Вы, должно быть, считаете меня дурочкой.
– Ну что вы. Для нас вы просто находка.
– Я... – Она отвела глаза. – Я должна кое в чем вам признаться. Потому что вы мне нравитесь, и я не хочу, чтобы вы думали...
«О Боже, – подумал он. – Она только что позвонила своим, и они едут сюда, чтобы арестовать меня и подвергнуть пыткам в своем дьявольском застенке».
– Признаться? – Голос у него звучал не так твердо, как ему бы хотелось.
– Да. Мне сто пять лет.
– Что-что?
– Мне сто пять. – Она по-прежнему не смотрела ему в глаза. – Я просто хочу, чтобы вы это знали. Потому что вы мне правда нравитесь. А теперь вы меня, вероятно, возненавидите.
Тео молча смотрел на нее.
– Я знаю, что выгляжу старше. Иногда. Родители считают меня ребенком, но они ошибаются – у меня уже было много любовников. Но я не хочу, чтобы вы узнали об этом случайно и решили, что я вас обманывала. Я не в университете учусь, как вы, может быть, подумали, а в последнем классе академии «Лебяжий пух». Но я достаточно взрослая, чтобы выйти замуж, а значит, не такая уж и девчонка. – Она наконец подняла глаза, и ошарашенное лицо Тео, видимо, ее озадачило. – Я не хочу этим сказать, что вы обязаны жениться на мне! – Она чуть-чуть прищурила свои невероятные глазищи. – Ну, а вам сколько?
Его спасло возвращение Кочерыжки.
– Ну вот, мои почки снова вздохнули свободно. Пошли?
Над привокзальной площадью смеркалось. В городе зажигались фонари и рекламы, но светились они не так ярко, как в родном мире Тео – скорее серебристые, чем белые, и какие-то... колдовские, что ли. Когда вдобавок к этим огням у тротуара притормозил серый, как туман, и тихий, как ладья Харона, лимузин, Тео подскочил на месте. Водитель вышел, и Тео снова вздрогнул при виде знакомого, как ему показалось, лошадиного лица.
Нет, это не Вереск, а другой дун. Вереск говорил, среди них много шоферов.
– Это вы желаете ехать в Город? – Его зеленоватую кожу густо усеивали белые пежины – видно, порода такая, решил Тео. Серая форма под вокзальными фонарями отсвечивала почти таким же перламутром, как сам автомобиль. – Мне нужно, чтобы кто-нибудь расписался.
– Я уже сказала им, кто я! – ощетинилась Поппи.
– Не извольте обижаться, барышня, такие уж в наше время порядки. Стыд и срам, конечно, но что поделаешь. – Он сокрушенно покивал безглазой головой и достал из кармана кителя книжечку в кожаном переплете. – Простая формальность. – Он раскрыл книжку на пустой, как показалось Тео, странице. Поппи пару секунд подержала над ней свою руку, и шофер, кивнув, спрятал книжку обратно. Вся эта магическая церемония так напоминала считывание штрих-кода, что Тео для разнообразия поразился не эльфийским странностям, а своим, родимым.
Чемоданы Поппи уложили в багажник, пассажиры разместились в просторном заднем отделении, и лимузин тронулся. Тео смотрел в окно, проверяя, не следит ли кто за ним, но в толпе, снующей туда-сюда в искусственном лунном свете, никто как будто не обращал на него внимания.
– От нас до Города часа три езды, – сказал шофер. – Не хотите ли послушать музыку?
– Да, пожалуйста, – сказала Поппи, и вот откуда ни возьмись – вернее, из скрытых динамиков, но Тео никак не мог отвязаться от теории «откуда ни возьмись» – зазвучала грустная мелодия. Музыка, говоря условно, занимала середину треугольника, одну сторону которого составляли арабские флейты, другую – ксилофон, вызванивающий польку с многочисленными вариациями, а третью – шум бегущей воды. Тео прислушивался к ней с жадностью. Музыка завораживала в почти буквальном смысле – его как будто гипнотизировали, но происходило это приятнейшим для него образом. Одна мелодия кончилась, и началась другая, еще более невероятная: что-то вроде «Дэнни-боя» в десять раз медленнее нормального темпа, аранжированного для гонга и ситара. Она сопровождалась вокалом, шепотом уходящего гелия – голос словно посылал последнюю весть перед тем, как удалиться в пустоту космоса. Единственные слова, которые разобрал Тео, были «вдаль-вдаль-вдаль, в зеркальный хрусталь, как жаль...».
– Мне нравится этот мотивчик, – прощебетала Поппи. – Непонятно только, что с ними случилось.
– Авторы одного хита? – догадался Тео.
Поппи, несмотря на то что третий пассажир у них был не больше волнистого попугайчика, сидела вплотную к нему и отодвигаться явно не собиралась. Ему стоило большого труда не коснуться ее; твердая женская нога, прижатая к его собственной, в Эльфландии действовала не хуже, чем в доброй старой Морталии.
«Но ведь ей уже сто пять стукнуло! Она мне в прабабки годится – ей вообще давно помереть пора!» Самая мысль о романтических отношениях с ней должна была напомнить ему фильм «Гарольд и Мод» или тот другой, с Урсулой Андрее, где ей миллион лет и она в конце превращается в мумию, – но думать об этом почему-то не хотелось. И правильно. Поппи ведь не старуха, вернувшая себе молодость с помощью магии. Она на самом деле молода, только не по человеческим стандартам. «Настоящая проблема не в этом, а в том, что она дочь какого-то видного миллионера и при этом еще в школе учится. Будто у них и без того мало поводов, чтобы прикончить меня».
Он посмотрел на Кочерыжку, чувствуя себя виноватым оттого, что снова каким-то образом взял Поппи Дурман за руку – хуже того, оставил ее в своей, уже осознав этот факт, – но та свила себе гнездышко в углу сиденья, использовав для этого шляпку Поппи, и, судя по всему, намеревалась соснуть.
«Ну, спасибо, – подумал он с обидой. – Бросила меня на произвол судьбы – разбирайся как знаешь».
– Вы не могли бы открыть верх? – шевельнувшись рядом, спросила Поппи.
Он понял, что она обращается не к нему, а к невидимому шоферу, только когда в потолке открылся люк. Небо над ними переливалось текучим огнем, словно осуществленное видение Ван Гога.
– В этой части света всегда так красиво, – сказала Поппи. – Дождаться не могу, когда мы выберемся из города.
– Почему? – промямлил ошеломленный небесной иллюминацией Тео.
– Ну, сейчас всюду столько строят. Все эти прожектора, фонари, даже неба толком не увидишь. – Она еще теснее прижалась к нему. – Я вам нравлюсь хоть немного, Тео? Скажите правду.
– Да. Конечно. Вы очень милая... девушка.
– Так только о «Цветущих веточках» говорят, – капризно протянула она. – О девицах, которые устраивают благотворительные базары в пользу голодающих гоблинов.
– Вы к тому же очень красивы и сами об этом знаете.
– Правда? – Она потерлась щекой о его плечо, как угревшаяся кошечка. – Это уже лучше. И вам хотелось бы заняться со мной любовью?
Он перевел дух.
– Не думаю, что это хорошая мысль, Поппи. Я... – Какие клише применяются у них в таких случаях? Поди знай. Но ведь то, что он собирается ей сказать, чистая правда. – Я не тот, с кем стоит завязывать отношения в данный момент. Но вы просто прелесть, и я по-настоящему рад, что мы встретились.
Она приподняла голову и уставилась на него этими своими глазами, темными даже при свете звездного пожара.
– Нет, в самом деле? Вы не потому это говорите, что мне сто пять лет?
– В самом деле, – кивнул он.
– Это хорошо. – Она снова устроилась поудобнее. – Ведь нам совсем необязательно торопиться. Я не хочу, чтобы вы потом ушли. Мужчины всегда уходят – то есть те, которые мне небезразличны, есть и такие, которых даже черным железом не отпугнешь. – Она улыбнулась, не открывая глаз, и прикрыла зевнувший рот – хмель у нее, видно, не совсем еще выветрился. – Извините. Все говорят, что лексикон у меня ужасный. – Она зевнула, уже не скрываясь. – Я, пожалуй, посплю немножко. День был такой хлопотливый...
Он почувствовал, что она уснула, по расслабленной тяжести ее тела. Музыка разворачивалась, как гобелен из переливов флейт и повторяющихся аккордов – это напоминало ветер, летящий по горным вершинам, но с любопытным фоновым ритмом, который то и дело всплывал на поверхность и снова уходил вглубь. Тео не хотелось шевелиться или как-то по-другому нарушать эти чары. Из бурных событий последних дней его словно поместили в уютный кармашек собственного прошлого, в завиток его ранней юности – девушка, тихая машина, сельский пейзаж за окнами. Если забыть, что девушке сто лет, а за окнами кишат единороги и прочие монстры.
Музыка стала тише, и водитель спросил:
– У вас там все в порядке?
– В полном, – ответил Тео, и музыка вернулась, подслащенная переборами какого-то струнного инструмента. Если на небесах есть сверчки, то они, наверное, поют как-то похоже.
Музыка для него по-настоящему что-то значит, убедился он. И всегда значила. Она всегда зовет его, всегда обещает, даже если у нее нет слов. Она как тайный язык, которого он никогда не забывает, как родной город, куда он возвращается каждый раз, устав от жизни. С тех самых пор, как он стал имитировать исходящие из радио звуки, не зная еще, что это называется «петь», музыка была для него местом, известным только ему, местом, где ему всегда рады. А теперь он слушает эти странные новые звуки, приоткрывающие дверь в целый мир еще неизведанной, недоступной воображению музыки, и мысль о ней для него сладка и томительна, как поцелуй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96