Он стоит в кольце поросших густым лесом холмов, и лес окружает город подобно рву. Этот великий лес, который, несмотря на его обширность, обойти кругом гораздо легче, чем пересечь, до того обманчивы здешние расстояния, называют то Арденом, то Черным лесом.
Я не знал тогда, откуда берется это многообразие имен – от разнообразия видов волшебного народа, населяющих Город и его окрестности, или же от земных мечтателей, каким-то образом влияющих на здешнюю жизнь. Механизм, позволяющий мне говорить на их общем языке, сам по себе тоже загадка. Прожив в этом мире долгое время и узнав больше, чем многие подозревают, я стал думать, что разгадал ее, однако не стану излагать здесь свои довольно путаные и сложные рассуждения.
Город представляет собой спираль наподобие гигантской раковины наутилуса, но сказать так – значит упростить истинное положение вещей. Спираль пересекается тысячами улочек и переулков, а строительство не подчиняется никакому плану. Так, во внешних витках, особенно в районах Восход и Утро, гоблины лепят свои жилища, на манер термитных гнезд, прямо к стенам красивых старых зданий, создавая непроходимый лабиринт. Поэтому добраться беспрепятственно от краев спирали к ее центру давно уже невозможно – впрочем, для таких, как я, доступ туда все равно закрыт. Однако планировка тем не менее оказывает свое влияние: наиболее бедные районы (или те, которые моему смертному глазу представляются наиболее знакомыми) располагаются на окраинах. По мере продвижения к центру ощущается не только сгущение атмосферы богатства и власти, но и нечто не столь явное – как будто ты с каждым шагом вступаешь во что-то трудноопределимое. Нарастает давление магии, за неимением лучшего слова. Во внутренних районах живут богатые и совершенно безумные семьи, но даже это не объясняет изменчивости твоих впечатлений. В таинственном сердце Города (участок сохранившегося там леса именуют Рощей, а иногда Собором), где почти никто не бывает, а чужаки вроде, меня и подавно не приветствуются – в сердце Города, по слухам, искажение земного времени, которое начинается сразу после прохода в Последние Врата, наиболее сильно; время там не просто отличается от земного, но преобразуется в совершенно иную среду...
Тео захлопнул тетрадь. Он, словно под влиянием Эйемоновой идеи об искажении времени, читал все медленнее по мере нарастания фантастичности. За неделю, проведенную в хижине, он так и не притронулся к другим книгам, с головой погрузившись в загадки и хитроумные построения Эйемона Дауда. Он и гитаре уделял не слишком много времени, вопреки данному себе обещанию. Как ни странно, он все время был чем-то занят: несмотря на заверения агента по недвижимости, что все будет готово к его приезду, ему понадобились три дня и несколько звонков в обслуживающую компанию, чтобы электричество и водопровод в хижине заработали как полагается – так что досуг, заполняемый исключительно чтением и раздумьями, оставался пока понятием чисто теоретическим.
Спал он тоже не слишком хорошо. Страшные сны, особенно тот, где он чувствовал себя не собой, а кем-то другим – или скорее делил себя с кем-то помимо воли, – продолжали преследовать его, как дурной запах. Это случалось не каждую ночь, слава Богу, но достаточно часто, чтобы он начал подумывать о каком-нибудь транквилизаторе.
Книга Эйемона в такой ситуации была как раз кстати, поскольку помогала занять чем-то мысли.
Автор определенно намекал, что его герой отправился не просто в некий дальний уголок реального мира, но преодолел своего рода магический барьер – процесс, описанный подробно, хотя и туманно, порой с упоминанием непонятных Тео терминов и с множеством ссылок на труды других писателей, очень возможно, что и вымышленных. Мир, созданный самим Даудом, в некоторых отношениях напоминал стандартную Страну Эльфов, но не походил ни на цветочно-мотыльковый луг детских сказок, ни на чарующий и опасный край кельтской и скандинавской мифологии. Скорее уж, насколько мог судить Тео, дочитав до этого места, это было искривленное зеркальное отражение реального мира в несколько старомодном его варианте. В тексте упоминались конторские здания и железнодорожные пути. Что же это за волшебная страна с железными дорогами, скажите на милость?
Зато по крайней мере оригинально – надо отдать справедливость дядюшке Эйемону. Может, даже издателя удастся найти.
Устройство Города, в общем и целом, удивления не внушает. Знатные семьи предпочитают, чтобы их сторонники жили по соседству, поэтому отдельные кварталы могут быть целиком заселены кланами Астры или Ноготков (упоминаю лишь пару не столь уж могущественных цветочных домов). Эти кварталы фактически являются небольшими самодостаточными городками внутри большого Города и группируются вокруг башен ведущих домов. Предполагаю, что это несколько напоминает Флоренцию четырнадцатого века, где почти каждый житель был вассалом одной из родовитых семей – Пацци, Альбицци или Медичи.
Новый Эревон по самой своей природе опасен для смертного, но мне, как ни странно, удалось найти в нем свою нишу. Горожане удивительно терпимы – возможно, вследствие собственного разнообразия форм и размеров. (Хотя правящие семьи почти целиком отдают предпочтение человеческой внешности – если допустить, что я верно определяю направление этого процесса.) Смертные бывали здесь постоянно – как сами по себе, так и в качестве домашних любимцев, но в последние годы путешествия между нашей и их стороной почти совсем прекратились, поэтому на меня смотрели, как на диковинку, и даже в знатные дома приглашали.
В промежутках между гощениями в цветочных домах я изыскал для себя другой, весьма необычный, способ существования. Из-за сокращения числа смертных путешественников и эльфов, бывающих на той стороне, многие вещи, когда-то обыкновенные, сделались в Городе дефицитом – например, слезы (эльфы тоже иногда плачут, но человеческие слезы применяются у них для определенных процедур – у нас их сочли бы волшебством, здесь же они волшебны лишь постольку, поскольку производятся в волшебном месте). Узнав об этом промысле, я впервые за всю свою взрослую жизнь пожалел, что я не женщина и в частности не девственница– слезы и прочая секреция, а также волосы, ногти и кусочки кожи смертных девственниц здесь ценятся очень высоко, как по бартеру, так и в эльфийском золоте. Но я и без того устроился неплохо: выстригая волоски из бороды и выжимая из глаз слезы с помощью лука, который покупал на еженедельном рынке в Папоротниках, я обеспечивал себе скромную, но приятную жизнь на тщательно выбранной нейтральной территории близ Новокурганного дома. Это резиденция эльфийского парламента и освященное веками место, на которое даже самые мятежные семьи не посягают. Позже я нашел себе более просторное жилье в Дневном районе, но часто скучал по суете городского центра.
Я упоминал уже, что знатные эльфы очень похожи на людей (хотя надо быть слепым и глухим, чтобы спутать их с настоящими людьми). Из-за этого у читателя может создаться впечатление, что прогулка по извилистым улицам Нового Эревона мало чем отличается от экскурсии по одному из больших городов нашего мира. Спешу уверить вас, что это не так.
Прежде всего, цветочные семьи со своей гуманоидной внешностью составляют лишь малую часть населения. Правда, их слуги, за исключением самых богатых и эксцентричных домов, тоже во многом на нас похожи. Однако крылья, которые у знати полностью атрофированы или уж очень хорошо спрятаны, частенько встречаются у домашней прислуги – прозрачные, как у стрекоз, и окрашенные в легкие тона. (Это действующие отростки, хотя крупные эльфы летают редко.) Так вот, эти слуги походят на людей больше представителей всех прочих эльфийских классов – по этой причине их и допускают на службу. Население Города отличается поразительным многообразием, и человек, гуляя по Папоротникам в сумерки, чувствует себя так, будто попал в картину Иеронима Босха: повсюду летунцы, боггарты, пэки, изящные туманницы; темпераментные гоблины кричат, толкаются, расхваливают свои товары, завязывают романы – и это лишь немногие из сотен и тысяч типов. Каждый раз, думая, что ничего более причудливого уже не увижу, я убеждался в своей ошибке.
Небольшой анекдот проиллюстрирует это как нельзя лучше.
Я возвращался с пирушки в доме Левкоя, угостившись лунником, – меня пригласила туда одна из молодых представительниц семейства, которую подбили на это ее друзья. Лунник представляет собой дистиллят росы, собранной в определенную фазу луны, – это очень крепкий напиток, делающий веселым и страстным даже самое степенное существо. Здесь следует заметить, что солнце и луна этого мира, насколько я могу быть уверен, – те же самые светила, что озаряют наш смертный мир, хотя за Последними Вратами они, как и все остальное, намного сильнее, подлиннее и волшебнее, особенно луна. Не могу, однако, утверждать определенно, что это те же небесные тела, из которых одно сведено у нас к гигантской газовой печи, а другое к холодному круглому шару, где люди в водолазных костюмах машут клюшками для гольфа и втыкают американские флаги. Я этого не знаю, да и знать не хочу. В городе, названном мною Новым Эревоном, и во всей Эльфландии, солнце и луна остаются тем же, чем так долго считали их люди: небесными братом и сестрой, следящими за нами сверху.
Так или иначе, я шел из дома Левкоя по Ткацкому ряду – это место всегда кажется ненастным, возможно, из-за высоких зданий, затеняющих его. (Сумрак, во всяком случае, благоприятен для пауков, которые неустанно ткут в своих искусственных рощах, обеспечивая шелками городскую знать.) Засмотревшись на освещенную витрину какой-то лавки, я вдруг услышал позади крик, обернулся и увидел, что ко мне бредет молодой Караденус Примула. Вообще-то он серьезный юноша, как и приличествует его дому, одному из Семерых, но в этот момент было ясно, что он сильно перебрал лунника. Двое кобольдов с глазами, как блюдца, поддерживали его с боков. Они, наверное, тоже недурно накушались, но, как видно, могли вместить больше, чем наследник дома Примулы: ему стоило большого труда объяснить мне, куда он идет и почему так хочет, чтобы я его сопровождал, – его речь то и дело прерывалась пением...
За окном мелькнуло что-то. Тео, вздрогнув, обернулся посмотреть. Что-то темное поворачивало за угол дома – он был почти уверен, что это олений зад. Тео вернулся к чтению, но сосредоточиться больше не мог. Он перелистнул пару страниц. Дядя Эйемон в своем пространном, изобилующем намеками стиле приближался, похоже, к борделю. Это могло быть интересно, но Тео читал уже около часа, и ему захотелось сменить обстановку. Он отложил тетрадь – не только потому, что старомодная дядина фразеология начала его утомлять, но и потому, что сама повесть при всей своей фантастической фабуле вдруг показалась ему вопиюще не соответствующей его теперешней ситуации.
В Эльфландию он, Тео, точно не попадет – но подумать только, в скольких реальных странах побывал Эйемон. И в Китае, и в Африке. Деньги есть – он тоже мог бы куда-то поехать, а не сидеть один в этой хижине, в двадцати милях от места своего рождения.
Тео взял со стула у двери мотоциклетный шлем и вышел, чтобы проехаться.
Исхлестанный ветром и немного взвинченный двумя порциями пива, выпитыми в придорожной таверне у подножия холмов, а также беседой с барменом (речь шла о моторке последнего и связанных с ней проблемах – не особенно интересно, но хотя бы с живым человеком поговорил, что за последние дни выпадало ему нечасто), Тео медленно въехал по крутому подъему и обнаружил у своей хижины незнакомую машину. Сначала он подумал, что это Джонни приехал его навестить на взятой напрокат тачке, но темноволосый водитель в голубой рубашке с короткими рукавами и при галстуке тоже оказался незнакомцем. На вид ему было за сорок, и он, должно быть, много времени проводил в спортзале.
– Это вы Тео Вильмос?
Тео кивнул.
– Могу вам чем-то помочь?
– Возможно. Во всяком случае, хотел бы задать вам несколько вопросов. – Мужчина достал бумажник и предъявил жетон движением до того знакомым по кино и телевизору, что Тео не сразу включился., – Детектив Коулер, департамент полиции Сан-Франциско. Найдется у вас минутка?
– Конечно. – Два пива внезапно преобразились в нечто более серьезное. Тео надеялся, что крепко держится на ногах. – Пойдемте в дом. Пришлось проехаться, да?
– Ничего. У меня в машине много кассет, целые книги. – Полицейский говорил легко, но внимательно наблюдал за Тео, пока тот снимал шлем. Тео пережил короткий приступ паранойи – а вдруг та трава, восьмушка унции, которую Джонни дал ему напоследок, валяется где-нибудь на виду? Тео наткнулся на нее, когда распаковывал вещи.
«Да брось, не будь дураком, – сказал он себе. – Ты теперь уважаемый гражданин, у тебя в банке двести тысяч долларов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96