И чаем. Мне нужен этот парень! Он моя собственность, черт побери, и я хочу вернуть его. Кобб из-за него непрерывно раскаляет эфир. Говорит, что он ему позарез нужен на «Острове номер 1».
Арлен покачала головой, и размякшие от пара снова кудри спали ей на глаза.
— Если она помогает ему… или если он у нее в заложниках — ну, она знает все подпольные явки, всех партизан-террористов от тех краев до…
Гаррисон с минуту подумал.
— В таком случае, я хочу, чтобы разыскали и ее.
— Это нелегко.
— Сообщи Штейнмецу, что он уволен. Кто бы там не был замом у него в Рио, сделай его главным. А Штейнмеца наладь сюда. Я намерен сделать из него показательный пример. И брось всех наших людей в Южной Америке на поиски этой парочки. Я хочу видеть их обоих.
— Это все равно, что искать двух муравьев в джунглях, — сказала Арлен.
— Хочешь получить то же, что ждет Штейнмеца?
— Нет!
— Тогда делай, что говорят.
Она поднялась на ноги. Ему пришлось вытянуть шею, чтобы увидеть ее длинные предлинные ножки, рельефы ее здорового тела и раскрасневшееся лицо.
— Куда это ты собралась? — спросил он.
— Позвонить туда, куда ты мне только что велел.
— Вон там есть телефон. — Он показал сквозь густой пар. — Звони отсюда. — И продолжал, снова ухмыльнувшись: — И скинь эти тряпки, пока звонишь. Я хочу, чтобы ты, когда закончишь, забралась в ванну и посмотрела, как долго эти девочки могут задерживать под водой дыхание.
Арлен посмотрела на него, уголки ее рта чуть сжимались в самом минимальном намеке на недовольство.
— Не пререкайся, — опередил ее Гаррисон. — Дай этим девочкам хорошенько поработать над тобой, и я покажу тебе, что еще прислал Хасимото. Тебя он тоже не забыл.
— Да?
Гаррисон кивнул. Две «ныряльщицы за жемчугом» улыбнулись и кивнули, стоя по бедра в надушенной парящей воде. Их проинструктировали делать все, что им скажут и не говорить ни на каком языке, если им не разрешат разговаривать.
Губы Арлен слегка изогнулись кверху.
— Ты грязный старикан, ты знаешь это?
— Зачем скрывать? — весело признал Гаррисон. — Но в моем возрасте я получаю от наблюдения чуть ли не единственное удовольствие. А ты все равно эксгибиционистка. Тебе это по душе.
Арлен ничего не сказала.
— Ну, скажи правду, — в скрипучем голосе Гаррисона самую малость зазвенел металл. — Тебе ведь по душе пускать пыль в глаза, показывая, на что ты способна, не так ли?
Она не ответила.
— Не так ли?
— Разумеется милый, — сказала наконец Арлен, расстегивая блузку. — Я наслаждаюсь каждой минутой этого.
Кови Бовето и Цзю Чжан Лю не могли в большей степени отличаться друг от друга, и все же принадлежать к одному биологическому виду.
Бовето был человеком рослым, массивным, с широким лбом, нависшим над крошечными, зыркающими, подозрительными глазами. Лицо его обычно выражало хмурое настроение. А первый инстинкт всегда побуждал его атаковать любую проблему в лоб.
Лю же в более раннюю эпоху стал бы философом, мудрецом, мандарином. Он был миниатюрным, тихим, почти аскетичным на вид. Свои настроения страсти и удовольствия он старательно скрывал за маской ничего не выражающего лица.
Они сидели в номере Лю в штаб-квартире Всемирного Правительства в Мессине. В номере присутствовала лишь самая слабая аура Китая: висевшая на одной стене картина, писанная на шелке, драгоценная ваза в углу. В остальном же он, как и все прочие номера в здании штаб-квартире, блистал современным западным хромом, пластиком и стеклом меблировки.
— Но он же отходит от сердечного приступа, — говорил Бовето. Он тяжело сидел в плетеном пластиковом кресле с кружкой темного пива на столике перед ним.
Лю сидел, не сгибая спины, на табурете с плюшевым верхом по другую сторону стола, у его локтя стоял стакан абрикосового вина размером с наперсток.
— Ему больше восьмидесяти лет, — тихо напомнил китаец. — Он не может долго протянуть дальше.
Бовето пожал плечами.
Тогда Законодательное собрание изберет нового директора.
Лю склонил голову едва ли на сантиметр.
— Ты подумывал о том, кто может быть кандидатом?
Глаза африканца сузились.
— Немного.
— Возможно будет полезным, — мягко предложил Лю. — Если мы обсудим возможные кандидатуры и сойдемся на одном лице. Если мы сможем достигнуть такого соглашения, то наверняка сможем убедить основную массу африканских и азиатских делегатов проголосовать за это лицо, и оно наверняка станет следующим директором.
Бовето сделал долгий задумчивый глоток пива.
— Кого ты рассматриваешь, как самых вероятных кандидатов? — спросил он.
Лю разрешил себе чуть улыбнуться.
— Я думаю, ни Уильямс, ни Мальков не имеют ни единого шанса. Законодатели побоятся вновь открыть раны «холодной войны», если изберут американца или русского.
— Может быть, — допустил Бовето. — А как насчет аль-Хашими?
— По-моему, его не интересует пост Директора, хотя, возможно, я не прав. Если он выставит свою кандидатуру, то, я думаю, это будет всего лишь тактикой — ходом с целью добиться у других уступок в обмен на поддержку из кандидата.
— Андерсен?
Он способный администратор. Европейский блок проголосует за него, и американские голоса он, вероятно, тоже получит, при условии, что Уильям не станет добиваться этого поста. В Законодательном собрании его многие уважают и любят.
— Но ты не хочешь видеть его на этой должности, — сказал Бовето. Это не было вопросом.
— У меня на уме другой кандидат.
— Кто?
— Ты, конечно.
Глаза Бовето сверкнули. Как легко отражается душа у него на лице, подумал Лю.
— Ты примешь на себя такую ответственность? — спросил китаец.
— А азиатский блок проголосует за меня? — спросил контрвопросом Бовето.
— Я сделаю для этого все, что в моих силах.
Бовето снова потянулся за пивом.
— Ну, я, конечно, должен подумать об этом. До настоящей минуты у меня и в мыслях не было занять этот пост. — Но лицо его кричало: Да, да, да!
Поставив почти опустевшую кружку на стол, Бовето сказал:
— Это все в будущем. А что нам делать с проблемами, с которыми мы столкнулись сегодня? Этот Освободитель…
— Аль-Хашими провел переговоры об освобождении заложников с челнока, — сказал Лю. — Этой проблемой занимается он.
— Но Освободитель стоял за свержение правительства Южной Африки. И предводительница этих угонщиков-ПРОНовцев скрылась. Должно быть он позволил ей бежать. И предоставил остальным политическое убежище.
— Это не важно, — ответил Лю. Эти мелкие мятежи мало что значат. Мы должны сосредоточить свои усилия на гарантировании того, чтобы Директорство перешло из нетвердых стареющих рук Де Паоло в руки сильного, способного лидера. Вот тогда мы сможем разделаться с мятежниками и революционерами.
Бовето нахмурился, а затем улыбнулся.
— Полагаю, ты прав, — согласился он.
Они мчались во мраке сквозь холодную грозу, подскакивая на ухабах узкой дороги, насквозь промокшие. В ушах у них гремели гулкие раскаты грома, ландшафт стробоскопически освещало раздвоенными как змеиный язык вспышками молний, при которых все на мгновения заливалось резким голубовато-белым свечением, а потом опять исчезало в черноте.
Дэвид чувствовал как дрожит Бхаджат за рулем электропеда. Через несколько километров он велел ей свернуть на обочину. Ливень хлестал так сильно, что они едва-едва видели что-либо за гранью фар электропеда.
— Нам надо найти какое-то укрытие, — прокричал он, перекрывая раскат грома.
Волосы прилипли к ее лицу. С носа и подбородка стекала вода. Одежда приклеилась к телу, показывая все выпуклости, обрисовывая ее пупок, соски, ребра.
— Здесь поблизости нет никакого укрытия, — проорала она в ответ. — И мы не должны останавливаться. Они нас догонят.
— Только не при такой грозе, — крикнул Дэвид.
— Нам нельзя останавливаться, — настаивала она.
— Тогда, по крайней мере, дай я сяду за руль.
Он взялся за руль, а она прижалась к нему, дрожа всем телом, стуча зубами, когда он нагнулся вперед, вглядываясь в сплошную пелену дождя.
Зрелище это и ужасало и веселило душу. Дэвид читал о грозах, видел видеозаписи ураганов и торнадо. Но эта гроза была настоящей. Он чувствовал, как жалят его холодом хлещущие по нему капли дождя, вынуждая его сощурить глаза и узкие щелки. Гром гремел, подавляя, ужасая и сотрясая землю. Молния, раскалывая тьму, опаляла каждый нерв в его теле.
Неудивительно что наши предки поклонялись им, подумал Дэвид. Гром и молния. Они низводят тебя до полного ничтожества. Я муравей, бактерия, молекула, шмыгающая по ландшафту. Их мощь-то и вселяла ужас, ведущий к поклонению. Мощь и красота. Боги, зримые боги. Настолько величественные и могущественные нас!
Затем более прагматичная часть его мозга подумала, а не притянет ли к ним молнию на этой широкой и плоской, без единого деревца, пампе.
Нам следовало бы остановиться и лечь у обочины, подумал он, и оставить этот металлический электропед на приличном расстоянии от нас.
Но вместо этого он гнал дальше, с дрожащей позади него Бхаджат.
Дождь наконец кончился и тучи понеслись дальше, открывая прозрачное, усыпанное звездами ночное небо. Дэвид знал, что батареи электропеда не протянут всю ночь без перезарядки, и поэтому стал искать в темноте городок, деревню, одинокий дом. Ничего. Только тьма от горизонта до горизонта.
Уже почти светало, когда они увидели на небольшом взгорье вдали от дороги какой-то сарай. В сероватом свете раннего утра Дэвид свернул с мощеной дороги, и они запрыгали по траве к покосившейся деревянной двери сарая.
Батарея сочла нужным отказать именно в ту секунду, и Дэвиду пришлось поднажать на педали — стиснув зубы и напрягая ноги — остаток пути до сарая.
— Заведи электропед в сарай, — произнесла страшно слабым голосом посеревшая от усталости Бхаджат. — Не дай им увидеть его… с воздуха.
Это был старый маршрутный сарай вакеро, где верховые пастухи скотовладельца могли укрыться на ночь во времена предшествовавшие появлению вертолетов и электропедов. Он явно и теперь еще использовался при случае пастухами, так как деревянное однокомнатное строение все еще стояло, хоть и некрашенное, защищенное от непогоды. В нем стояло четыре койки, а на полках над раковиной нашлись даже кое-какие консервы. Сарай построили над колодцем, у раковины стоял старомодный ручной насос.
Бхаджат била неудержимая дрожь, и она закашляла, как только улеглась на койку.
— Ты простудилась, — сказал Дэвид, положив ладонь ей на лоб. Тот так и горел. — А может и хуже.
— А ты? — спросила она в перерыве между кашлями.
— Со мной все в порядке, — ответил он.
— Нам нельзя здесь долго задерживаться.
— Ты не сможешь долго путешествовать больная.
— Нет… смогу.
Дэвид подошел к полкам с консервами. Большинство из них разогревались сами. Он сорвал крышки с двух банок супа и одной с тушенкой. Те сразу зашипели от жара. Присев на край койки, он помог Бхаджат выпить суп прямо из банки. Никаких тарелок, ножей, ложек чашек в сарае не было.
Равно как и лекарств.
— Дорога, — проговорила Бхаджат. — Мы можем проехаться на попутной. Там должны ездить грузовики.
— С рациями и полным нашим описанием, переданным полицией, армией или еще кем-нибудь, — возразил Дэвид. Он помог ей съесть часть тушенки, и она стала кашлять поменьше. И прикончил тушенку сам, несмотря на ее слабые предупреждения, что он может подхватить ее вирусы, питаясь из той же банки. Затем он выпил свой суп, наполнил две банки чистой холодной водой из насоса и оставил обе рядом с Бхаджат.
— Сосни немного, — посоветовал он. — Я намерен сделать именно это.
— Мне холодно.
Дэвид внимательно изучил сарай. В нем не хранилось никаких одеял, не было даже простыней. Светившее сквозь окно солнце грело, но его лучи не доставали до встроенной в стену и недвижимой койки. Поэтому он раздел Бхаджат и положил ее все еще влажную одежду на квадрат солнечного света на досках пола. А затем разделся сам и вернулся к ней.
Как воробушек, подумал он, глядя на ее обнаженное тело, хрупкая и прекрасная.
Он вытянулся рядом с ней и обнял ее. Все еще слегка дрожа, она прильнула к его телу. Он крепко сжал ее, а потом принялся растирать ее голую спину и ягодицы. Она несколько раз кашлянула, а затем заснула. Он тоже заснул, и последней его сознательной мыслью было понимание, что усталость сильнее страсти.
Разбудил Дэвида шум мотора. Глаза его мигом открылись, и он сразу же проснулся и напрягся. Деревянные планки потолка. Свернувшаяся в его объятиях Бхаджат. И гул приближающегося к их хижине двигателя внутреннего сгорания. Не электропед. И не вертолет. Возможно, грузовик.
Он осторожно высвободил спящую девушку из своих объятий. Дышала она тяжело, с трудом, почти хрипло. Солнечный свет убрался с того участка пола, где он положил их одежду. Но она теперь высохла. Дэвид быстро накрыл обнаженное тело Бхаджат юбкой и блузкой, а затем сгреб с пола собственные штаны и рубашку и натянул их.
Сквозь окно хижины он увидел устремившуюся прямо к горизонту дорогу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62